С полдюжины чрезмерно больших сундуков отделяли представителя закона от незадачливого преступника, но даже если бы не эта помеха, Уэлгрин все равно не оставил бы женщину одну и не кинулся бы ловить вора.
Она, не останавливаясь, прошла мимо стольких торговцев красивыми безделушками и всякими дешевыми украшениями, что Уэлгрин даже сбился со счета. Лично он не видел здесь ничего такого, ради чего стоило бы раскошелиться, но, в конце концов, он был мужчина и солдат. Женщины могли думать иначе.
И все же в беспорядке на пристани была определенная закономерность. Праздные безделушки, которые торговцы рыбьего народа привезли только ради удовольствия местных жителей, сваливались все в одном месте - на земле в конце пристани.
А все ценные товары бейсибского производства, предназначенные для серьезного торга, складировались более тщательно, у самых корабельных сходен. Посередине между этими крайностями расположились торговцы шелком и готовым платьем.
Шелк был известен еще со времен империи илсигов. Шелка, которые делали на континенте, были толстыми и непрочными по сравнению с прекрасным волокном, которое в огромных количествах производили бейсибцы. К тому же ткани с материка плохо воспринимали окраску, и даже алхимики илсигов своими заклинаниями не могли сделать местные шелка более яркими, чем ткани бейсибцев. Шелка блестели, переливаясь на солнце, - и любому дураку было ясно, почему бейсибские шелка ценятся на вес золота.
Вот почему Уэлгрин вовсе не удивился, когда его спутница остановилась присмотреться к тканям, хотя как она собиралась оплатить такой дорогой товар, если не раскошелилась даже на взятку двум стражам - оставалось для Уэлгрина загадкой. Зачем ей было покупать шелка - это уже другой вопрос, и не менее загадочный. При всем своем великолепии бейсибские шелка не особенно хорошо продавались в Санктуарии. Шелка, которые привозили сюда бейсибцы, были двух основных разновидностей, одинаково непрактичных: тончайший газ, который рвался и портился от самых легких повреждений, и плотная узорчатая парча с основой из конского волоса, такая жесткая, что стояла коробом.
Может, в Бейсибской империи, где круглый год было довольно прохладно и сухо, из таких тканей и можно было бы соорудить годную для носки одежду. В Санктуарии же человек, одетый в платье из бейсибского шелка, сразу обращал на себя внимание, но чувствовал себя наверняка не очень уютно. Шупансея и прочие женщины-бейсибки предпочитали носить в Санктуарии не свои национальные костюмы, обнажавшие грудь, а традиционную ранканскую одежду скорее ради удобства, чем из каких-либо иных соображений.
Женщина внимательно изучала каждый кусок ткани. Она мяла ее и щупала, выворачивала наизнанку, растянув на колене, чтобы проверить качество окраски с обеих сторон. Торговец уж было обрадовался, что нашелся наконец покупатель на его товар, но женщина вдруг повернулась и пошла дальше.
- Что ты ищешь? - не выдержал Уэлгрин, когда его спутница направилась к ряду, в котором были выставлены самые дорогие ткани. - Здесь ткани еще дороже!
Женщина взглянула на Уэлгрина так, будто у того вдруг выросла вторая голова.
- Я не нашла того, что мне нужно, - сказала она и пошла дальше.
Уэлгрин сунул рулон ткани обратно торговцу и поспешил, чтобы не отстать от своей спутницы. Вместе они подошли к кормовому трапу, где бейсибцы торговали с бейсибцами, стрекоча на своем странном языке, который, кроме них, могли понять только рыбы. Женщина пошла медленнее. Наконец она остановилась возле толстого бейсибца, который продавал керамические статуэтки с изображениями змей, и знаками показала, что хочет поторговаться.
Бейсибец смутился почти так же сильно, как и Уэлгрин. Женщина стала делать такие движения, будто вынимала глиняные статуэтки из упаковочных ящиков - все, одну за другой. Уэлгрин очень плохо разбирался в речи бейсибцев, но он хотел убраться с причала хотя бы до полудня, так что пришлось вмешаться.
Стражник придержал руки женщины, которая жестами переговаривалась с торговцем.
- Этот человек показал тебе все, что у него есть. Но ты снова и снова показываешь на пустые коробки. А он снова и снова говорит тебе, что там больше ничего нет, такого, что можно купить.
- Ты его понимаешь?.. Хорошо, тогда скажи ему, что я хочу купить эту ветошь.
- Что?!
- Ветошь... Ветошь - вот эту упаковку, в которую завернуты его мерзкие статуэтки!
- Ветошь?
Уэлгрин покачал головой. Он знал несколько слов на языке рыбьего народа, от парочки-другой из которых лысина толстого бейсибца запламенела бы, как красный фонарь. Уэлгрин знал десяток слов, вот только когда покупаешь время девки в борделе, наверное, в ход идут немножко не те слова, что при покупке какого-нибудь товара у продавца на пристани. Уэлгрин пошире раскрыл глаза, чтобы были видны белки, и заговорил. У него было нехорошее предчувствие, что сейчас вполне может разгореться нешуточный скандал.
Торговец зашелся от хохота. Он хлопал себя по голому животу и стал-таки красным, как того опасался Уэлгрин. Глаза торговца чуть не вылезли из орбит.
- Ты, наверное, шутишь?
Уэлгрин сглотнул и, подкрепив слова жестами, попробовал объясниться еще раз. Ему почему-то казалось, что толстый рыбоглазый понимал его гораздо лучше, чем показывал это, и попросил повторить в третий и в четвертый раз только для того, чтобы позабавить других бейсибцев, что столпились вокруг поглазеть на варвара, который корчил из себя идиота.
Наконец торговец статуэтками решил, что потеха продолжается слишком долго. Взрывы хохота стихли. Торговец дважды взмахнул пальцами и пробормотал "мэд", что скорее всего должно было означать название медной монеты, имевшей хождение в Санктуарии.
- Двадцать медяков, - перевел Уэлгрин для женщины.
- А теперь объясни ему, что я заплачу вдвое, когда он приедет в следующий раз, потому что заплатить всю сумму сейчас не могу.
На этот раз Уэлгрину удалось продемонстрировать белки глаз без всяких усилий.
- Леди, ты, наверно, сошла с ума!
Его насмешка больно ранила женщину, но она сумела сохранить достоинство.
- Я ткачиха. Когда я пущу в дело его ветошь, она будет стоить в сотню раз дороже двадцати медных монеток.
Уэлгрин потянулся к кошельку, висевшему у пояса.
- Хорошо. Я дам тебе денег взаймы. Лучше ты будешь должна мне. Я не собираюсь делать из себя дурака, пересказывая этому рыбоглазому твои бредни.
Медные кружочки перекочевали в раскрытую ладонь торговца-бейсибца. Тот положил деньги в свой кошель и потребовал еще серебряную монету - за ящик, в котором лежала ветошь.
Уэлгрин вытаскивал монету так неловко, что она выскользнула из пальцев, покатилась по пристани и провалилась вниз, в щель между досками. Бейсибец нагло оскалил свои разрисованные зубы. Со второй монетой Уэлгрин был более осторожен. Когда он собрался забрать ящик, оказалось, что крышка не закрывается, и все добро может вывалиться на землю. Пришлось выложить торгашу-бейсибцу еще пять медных монет - за веревку, чтобы обвязать ящик.
- Они же просто выкидывают это дерьмо в воду в конце дня! - возмутился Уэлгрин. - Это же просто мусор, отбросы! Ты могла бы завтра утром за половину этих денег получить у стражи разрешение на то, чтобы просто выловить из воды любой мусор, какой тебе понравится.
Она могла бы придумать какую-нибудь отговорку. Она могла бы вообще ничего не отвечать. Но Уэлгрин теперь сделался ее компаньоном, и ткачиха сочла, что должна объясниться.
- Я знаю, но от соленой воды ветошь портится.
- Госпожа...
- Теодебурга. Меня зовут Теодебурга.
Уэлгрин нахмурился.
- Госпожа, но как мусор может испортиться?
Ткачиха принялась объяснять. На пристани было все еще полным-полно народу, так что продвигались они медленно. И к тому времени, когда они добрались до оставленной на выходе повозки, Уэлгрин узнал о том, как соленая морская вода воздействует на отбросы, гораздо больше, чем ему хотелось бы. Трашер один только раз взглянул на них и сразу понял, что с вопросами лучше подождать до тех пор, пока ящик не погрузят на тележку и женщина не отправится восвояси.
- Наверно, нам стоит заглянуть в "Распутный Единорог", - предложил стражник с ястребиным профилем. - Ты выглядишь так, словно нажрался дерьма. Надо смыть этот неповторимый изысканный вкус чем-нибудь пристойным.
Начальник стражи, ничего не говоря, позволил приятелю увести себя с пристани. Двери "Распутного Единорога" были открыты, но, как назло, там как раз проводили одну из столь нечастых генеральных уборок. Ставни и входная дверь были распахнуты настежь, и общий зал был залит ярким солнечным светом. Рабочие наскоро приводили в порядок все поломанное и разбитое за последний месяц. Так что двое стражей проследовали мимо и дальше - пока не миновали Лабиринт.
Когда-то Перекресток Развалин был столь же неприятным соседством, как и Лабиринт, хотя и не мог похвастаться столь же сомнительной репутацией, как последний. Потом его запрудили ходячие мертвецы, призраки и прочие побочные явления колдовского беспредела, творившегося тогда в Санктуарии. Теперь же в этом заброшенном квартале селились приезжие. Улицы Перекрестка Развалин были довольно запутанные, но стражи хорошо в них ориентировались так же хорошо, как и в Лабиринте.
Надо заметить, что кое-где здесь уже появились признаки материального благополучия. Упитанные детишки в новых, сшитых по росту одежках играли в садиках под присмотром своих мамаш, которые с воодушевлением разводили зелень на любом клочке земли, куда попадало достаточно солнечных лучей.
Не все из этих прилежных женщин появились из-за выстроенных заново стен Санктуария. Некоторые овдовели за годы беспорядков, другие решили променять Обещание Рая или Улицу Красных Фонарей на более заурядную долю и стали добропорядочными домохозяйками. Уэлгрин знал большинство из них по именам, а некоторых и более близко, но любому было понятно, что в эти дни в Санктуарии не стоило особо распространяться о прошлых взаимоотношениях без серьезных на то причин.
"Башка Лудильщика" была типичной для Развалин таверной: здание чудом уцелело после всех разрушений, в нем жутко воняло чем-то паленым, а в кладовку никто не решался входить после захода солнца. Нижний этаж не принадлежал заведению, хотя и послужил причиной для названия, красовавшегося на вывеске в виде кованой медной пластины, сработанной на редкость одаренным мастером-лудильщиком.
Уэлгрин хмуро глянул на вывеску.
- Не хочешь выговориться? - спросил Трашер, передвигая деревянную кружку через стол.
Начальник стражи покачал головой, но наболевшее само лезло наружу.
- И что только творится с этим местом? Добрый солдат помогает глупой женщине купить какой-то мусор у торговца, чьими предками были скользкие рыбы и змеи!
Трашер покачал головой.
- Ты не можешь уйти, пока не получишь приказ. Так что придется остаться.
То, что он сказал, было совершенно очевидным.
Уэлгрин осушил кружку и снова наполнил ее из кувшина. Он не думал всерьез связывать свою судьбу с пасынками, тем более когда теперь они покинули город. Годика так через три Уэлгрин собирался обменять свой офицерский патент на порядочный мешок золота и изрядный кусок земли и обзавестись семейством с кучей ребятишек. Всю свою жизнь он планировал именно в надежде на такое завершение. Но поскольку он остался в Санктуарии, нет никаких гарантий, что Факельщик или тот же принц примут в расчет его доблестную многолетнюю службу на благо империи...
- Черт тебя побери, это же моя законная кормушка! - Уэлгрин брякнул кружкой по столу, но малость перестарался, и пиво пролилось на столешницу. Все, кто был в зале, притихли и насторожились. Трашер откинулся на спинку стула и стал внимательно наблюдать за своим командиром, время от времени делая глоток пива.
Вне всякого сомнения, за последние несколько лет Уэлгрин сильно сдал. Но, боги, эти последние годы состарили всех, кого не убили. С возрастом лицо Уэлгрина немного округлилось, во взгляде прибавилось мудрости без ущерба для мужественности и силы. И он стал гораздо спокойнее, чем тогда, когда пять лет назад шел во главе своих воинов в город, где родился, неся с собой секрет стали из Энлибара.
Трашер прикинул, что если Уэлгрин снова станет таким же дерганым, если снова станет себя проклинать - стоит подумать о том, чтобы рвануть на север, в столицу... Но тут Уэлгрин взял да и вывалил на друга кучу своих неприятностей.
- Женщина, а?! Ты только подумай - женщина на пристани!
Уэлгрин хмыкнул и повертел кружку между пальцами. Он редко говорил о женщинах. Его отец погиб из-за женщины - его убили и жестоко прокляли. Уэлгрин не был уверен насчет того, не перешло ли это проклятие по наследству. Его сводная сестра, Иллира, уверяла, что нет. Но даже С'данзо не могла сказать наверняка, где заканчивается простое невезение и начинается проклятие.
Для Уэлгрина тонкая грань между проклятием и просто невезением проходила точно через Ченаю Вигельс. Ченая была из тех женщин, о которых бедный мужчина может только мечтать: прекрасная и даже более чем прекрасная; чувственная и даже более чем чувственная; страстная и даже более чем страстная. Когда Молин Факельщик сказал во дворце, что ему требуются глаза и уши, чтобы приглядывать за быстро разраставшимся влиянием Вигельса, Уэлгрин вызвался добровольцем. Уже тогда у Ченаи была такая репутация, что более разумный мужчина трижды подумал бы, прежде чем решиться на такое. Вот вам и вопрос: что пробудило отцовское проклятие просто глупость или невезение?
Ченая сделала его своим любовником. Выбрала за экстерьер, как фермер выбирает на породу подходящего быка или жеребца.
Она завлекла его в свою спальню и ублажала так искусно, как его никогда не обслуживали даже лучшие умелицы с Улицы Красных Фонарей. Неделю или даже две, но никак не дольше месяца Уэлгрин чувствовал себя на седьмом небе. А потом Ченае каким-то образом удалось вызнать, на кого работает ее любовник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37