..
Ники вдруг, извиваясь совсем как угорь, неожиданно выскользнула из моих рук, с громкими невнятными звуками, если не сказать воплями, возможно означавшими мое имя, которое ей в тот момент было трудно произнести, резко перевернулась на спину. В лучах яркого солнца ее зрачки казались неимоверно большими, а сами глаза чудовищно голубыми. Полураскрытые влажные губы, вспухшая от возбуждения, нацеленная прямо на меня грудь... Она чуть приподнялась, схватила меня за плечи и на удивление сильным движением притянула к себе. Закрыв глаза, постанывая, тяжело, прерывисто дыша, горя непреодолимым желанием довести до логического конца все требуемые детали моего очевидного поражения и последующей полной капитуляции. Как она, очевидно, рассчитывала всегда и во всем.
Так я и взял жену, нет, вдову моего родного брата — яростно, всю намазанную жидким кремом для загара, обнаженную, дергающуюся и страстно всхлипывающую на превращенном в лежанку шезлонге, стоящем совсем рядом с низенькой широкой стенкой террасы в лучах яркого апрельского солнца, на фоне по-своему величественного дома когда-то живого, а теперь уже мертвого человека. Взял как самое обычное животное, без церемоний, без достоинства, нежности, ласки или даже намека на любовь. Почти совсем как если бы загнал в угол оголтелого преступника и неуклюже, жестоко, страшась и ненавидя, как можно скорее убил его. Насмерть. Окончательно. Раз и навсегда.
Потом, когда она наконец-то пошевелилась и издала слабый звук плохо скрываемого нетерпеливого раздражения, я, вздохнув, снял с нее тяжесть моего тела. Так сказать, освободил ее, дал ей свободу. Ники встала, непроизвольно сощурив глаза от яркого солнечного света, наклонилась, подняла с пола террасы оба кусочка своего махрового бикини, но надевать их не стала — просто держала в опущенной руке, чуть споткнулась, выпрямилась и усталой, чуть ли не обессиленной походкой направилась к большой стеклянной двери, ведущей в спальню. Широко распахнула дверь, вошла, не останавливаясь, не произнося ни звука и не оглядываясь назад. Последнее, что мне бросилось в глаза, — это ее затухающая улыбка хитрой, мудрой кошки и какая-то почти парадоксальная белизна медленно, но ритмично движущихся ягодиц.
Я сел на край шезлонга, спустил ноги, наклонился, пошарил в беспорядочно разбросанной куче одежды, нашел сигареты и зажигалку, закурил и, сложив руки на коленях, тупо, бездумно уставился на плитки каменного пола. Опустошенное, усталое и униженное животное во плоти прекрасно загорелого пляжного плейбоя, которое против его воли довели до самой высшей точки деградации. Вскоре до моего слуха донеслись отдаленные звуки падающей воды — очевидно, Ники принимала душ.
Чтобы придумать для себя ложный образ благородности и войти в него, особого воображения не требуется. Любой человек способен на это. Даже не задумываясь, не прилагая специальных усилий. Мой собственный рухнул со страшной силой, буквально в считанные минуты. Если раньше мне без труда удавалось убедить себя в наличии у меня определенной гордости, внутреннего достоинства и порядочности — нечто вроде кодекса чести Гевана Дина, — то сейчас я с ужасом увидел в самом себе совершенно противоположное: жалкую слабость и отвратительное стремление всему найти оправдание, обычно свойственное всем пустым, тривиальным людям. Увы, либидо не имеет совести!
Пока, липкий от жидкого крема Ники и собственного высыхающего пота, я безвольно и, главное, безуспешно пытался спрятаться от болезненных угрызений совести за панцирем своей предательской плоти, мысли о Кене со все большей и большей силой продолжали жестоко преследовать меня, невольно вызывая жалкие, но больно жалящие слезы стыда, раскаяния и... жалости к самому себе.
Звуки падающей воды вдруг прекратились. Лучи яркого солнца уже начали касаться черных верхушек гордо стоявших неподалеку тополей. Боковым зрением я заметил какое-то движение в проеме стеклянных дверей террасы.
— Геван?
Я медленно повернул голову и бросил на нее долгий взгляд. Ники держала перед собой большое, полностью прикрывающее ее от горла до колен голубое махровое полотенце. Ненакрашенные губы выглядели непривычно бледными, но при этом, справедливости ради следует отметить, у нее, как ни странно, почему-то хватило милосердия обойтись без торжествующей улыбки.
— Можешь пойти и принять душ, — сказала она тоном, которым, скорее всего, обратилась бы к своей горничной. — В конце спальни налево. — Она сделала несколько шагов назад и скрылась из виду.
Подождав еще несколько минут и докурив сигарету, я поднял с каменного пола мою одежду и неторопливо зашел внутрь. Бросил ее кучей на темно-вишневый ковер, на несколько секунд задержался, чтобы осмотреть роскошную по всем меркам спальню с двумя сдвинутыми вместе гигантского размера кроватями. У дальней стены низенькая кушетка, глубокое, тоже темно-вишневого цвета кожаное кресло, два невысоких книжных шкафа, встроенный телевизор и проигрыватель.
Это была спальня, специально построенная и обставленная для двоих любящих друг друга людей — по-своему трагический эвфемизм того, что мы с Ники сотворили всего несколько минут тому назад! Как сейчас общепринято называть, занимались любовью. Хотя на самом деле это было все, что угодно, только не любовь. Даже когда она в момент кульминации, то есть оргазма и завершения акта, с громкими воплями страсти судорожно вонзила длинные изящные пальцы в кожу моей спины, это тоже вряд ли можно было назвать любовью. Даже ее подобием. Любви органически присуща нежность. То же, чем занимались мы, больше подходило на грубое, чисто физическое совокупление в зловонной неандертальской пещере, после того как ее обитатели, чавкая и отрыгивая, до отвала набили ненасытные желудки дымящимся мясом только что убитого зверя.
Яркий свет плоских неоновых ламп делал ванную комнату более похожей на современную операционную, где только и ждут нового пациента, но воздух был насыщен свежим паром и ароматными запахами, а уголки больших зеркал покрыты крошечными капельками влаги. На специальной низенькой подставке с изящно изогнутыми ножками лежало большое, аккуратно сложенное полотенце кораллового цвета и пластиковый пакет со всем необходимым — бритвенные принадлежности, расческа, зубная щетка, пилка для ногтей, дезодорант... Короче говоря, стандартный комплект вещей, обычно предусматриваемый в дорогих отелях для тех, кто ненадолго остановился там в силу вдруг возникших обстоятельств. Да, почему-то не без нотки ностальгической горечи подумал я, обслуживание гостей, особенно неожиданных, здесь поставлено на вполне высоком, если не сказать профессиональном, уровне.
Душ, конечно, после того как я не без труда освоился с многочисленными хромовыми рычажками, кранами, цифровыми шкалами и регуляторами, был просто великолепен. Не только освежал, но и повышал моральное состояние. Что было особенно важно, учитывая мое недавнее падение. Или, точнее, грехопадение. Наверное, именно поэтому я принимал душ намного дольше обычного.
Когда я с коралловым полотенцем, обернутым вокруг талии, вернулся в шикарную спальню, Ники, свернувшись калачиком и поджав ноги, сидела в глубоком кожаном кресле у окна с хрустальным бокалом в руке. На ней была скромная, безукоризненно белая блузка и узенькая, плотно облегающая темно-синяя юбка цвета морской волны, блестящие черные волосы уложены в тугой узел на затылке, на лице практически никакого или, в лучшем случае, минимум макияжа. Совершенная картина невинности! На низеньком столике около кресла — серебряный поднос, запотевший от льда серебряный шейкер и точно такой же пузатый бокал, как у нее. Только пока еще пустой.
Здорово придумано, ничего не скажешь. Главное — умно и с вполне конкретной целью: не только наглядно напомнить мне о былых, куда как более счастливых временах, но и привнести отчетливую нотку такой беспристрастности, что вполне могло заметно облегчить наш неизбежный деловой разговор. Надень она что-нибудь более вызывающее, ну, скажем, даже просто скромный, но открытый домашний халатик, и распусти свои длинные черные волосы по плечам, кто знает, меня, возможно, вывернуло бы наизнанку...
— Виски вон там, дорогой. Налей себе сам, если хочешь, — сказала она, изобразив застенчивую улыбку и бросив на меня испытующий взгляд.
Я прошел мимо нее, наполнил свой бокал. Попробовал. Что ж, совсем не плохо. Увидев выражение моего лица, Ники одобрительно кивнула:
— Твоя одежда вся перепачкана кремом.
— Я сумасшедшее, импульсивное животное, ты же знаешь.
— Вряд ли тебе захочется возвращаться в ней в отель. Я сложила все в пакет. Попозже отправлю в чистку и буду хранить здесь. Пока ты не решишь вернуться и забрать ее... Взамен я тебе кое-что приготовила. Там, на постели.
Что ж, посмотрим: трусы, носки, белая рубашка в целлофановом пакете, твидовые брюки, которые вполне подходили к моему пиджаку.
— Надеюсь, не возражаешь? — кротким голосом поинтересовалась она.
— Нет. Я уже сотворил по отношению к нему нечто куда более значительное, чем позаимствовать на время его вещи.
— Он надевал эти брюки всего два раза, не больше. Они всего раз были в химчистке. Зато все остальное, поверь мне, абсолютно новое, прямо из магазина. Кроме, конечно, этого. — Она выложила мой брючный ремень и туфли.
— Я же сказал тебе, что теперь это уже не имеет значения. Ровно никакого.
— Но ведь ты был у меня до него! — Прозвучавшее в ее голосе отчаяние заставило меня повернуться и внимательно посмотреть на нее: бледное лицо только чуть темнее, чем белоснежная блузка.
— Задолго до него! Ты взял меня первым!
— По-твоему, это дает мне особые права? — спросил я, сбрасывая полотенце.
Ники отвернулась к окну, сделала большой глоток из бокала. Я неторопливо надел одежду моего брата. Брюки оказались чуть великоваты в талии и несколько коротковаты, но в целом ничего страшного. Рукава рубашки тоже были не совсем моего размера. Покончив с гардеробом, я подошел к бару, снова наполнил себе бокал, затем сел на кушетку, глядя ей прямо в лицо.
— Геван, — мягко, чуть ли не вкрадчиво сказала она. — Мы ведь оба знали, что это случится. Рано или поздно...
Я поспешил ее перебить:
— Кажется, ты говорила, что он тогда уснул и ты накрыла его одеялом.
— Геван, дорогой!
— Что происходило после того, как ты накрыла его одеялом?
— Но это же просто нечестно, Геван! Жестоко! Я хочу говорить о нас, и только о нас!
— Дорогая, искренне благодарю тебя за весьма успокаивающий душ, за одежду моего брата, за отличное виски и, само собой разумеется, за активную физиотерапию на шезлонге, но не надейся, пожалуйста, на то, что я позволю тебе ради развлечения ходить вокруг да около. Итак, ты говорила мне, что накрыла его одеялом. Что было дальше?
Ники, опустив глаза, долго с задумчивым видом смотрела в свой бокал с виски. Затем наконец выпрямилась, подняла подбородок вверх, бросила на меня какой-то оцепенелый, но полный решимости взгляд:
— Я читала интересную книгу и не отрывалась от нее, пока не дошла до самого конца. Была уже полночь. Я спустилась вниз, разбудила Кена и сказала ему, что собираюсь ложиться спать. Он ответил, что у него сильно разболелась голова и что ему лучше побыть на свежем воздухе. Может, станет полегче. Я посоветовала ему пить поменьше, но он ничего мне не ответил. Просто взял и вышел. Больше, как ты сам понимаешь, я не услышала от него ли слова. Милое прощание, не правда ли?
— О таких вещах никто не может знать заранее. Откуда же это было известно тебе?
— Спасибо, дорогой мой, спасибо. Так вот, я пришла сюда и легла спать. Моя постель вон та, справа. Свет настольной лампы с его стороны и в ванной продолжал гореть. Я заснула настолько быстро, что когда услышала звук выстрела, то сначала приняла это за начало какого-то сна. Потом подумала, может, он просто упал и сшиб что-нибудь на пол. Знаешь, ночью у нас здесь обычно фантастически тихо. Полежав чуть-чуть, прислушиваясь и ничего не услышав, решила попытаться снова уснуть, но, поскольку мысли о том, что же все-таки это было, упрямо не выходили из головы, я встала, накинула ночной халат, шлепанцы и прошла по дому. Я громко звала его, но, не дождавшись ответа, вышла на улицу и снова еще громче стала выкрикивать его имя. В тишине ночи мой голос наверняка можно было услышать на очень большом расстоянии. Обошла вокруг дома. Ничего и никого...
Тогда я вернулась домой, взяла электрический фонарик и пошла по подъездной дорожке к воротам. Там-то он и был. Лежал лицом вниз на траве, прямо у ворот, рядом с кустами сирени. Собственно, воротами их можно назвать только весьма условно — просто два столба с лампами наверху, между которыми надо проезжать. Ты наверняка видел их. Свет не горел.
Когда я увидела его, то сначала совсем не узнала. Распластавшись на траве, он казался каким-то съежившимся, маленьким, плоским... В слишком большой для него одежде. Будто надел чью-то чужую. Лицо уродливо вспухло, говорят, такое происходит из-за давления пули на мозг и... — На какой-то момент она, казалось, утратила самообладание: неподвижно, будто застыла, сидела с закрытыми глазами, но когда наконец их открыла, то продолжила рассказ все тем же ровным, бесстрастным тоном: — Смутно, как в тумане, помню: со всех ног побежала домой, позвонила в полицию, схватила одеяло, вернулась и накрыла его. Тем же самым, которым обычно накрывала, когда он до бесчувствия напивался и заваливался спать где попало. Я знала, ему не захотелось бы, чтобы его видели таким. Полиция приехала очень быстро. Много-много разных полицейских. В форме и в штатском. Появились Лестер и Стэнли. Последовало чудовищное количество ужасных вопросов. Их было столько, что в конце концов я чуть не потеряла сознание, и моему доктору пришлось срочно сделать мне укол, а медсестре сидеть со мной рядом до самого утра. Когда в субботу поздно утром я проснулась, то сразу же позвонила тебе, но... но тебя нигде не было. Остальное, полагаю, тебе известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41