Я, как мог, очистил якорь от налипшей грязи и закрепил его на привычном месте на носу яхты. Тем временем Мидж медленно развернула «Светлую зарю» и направила ее прямо к каналу.
Я спустился вниз, переоделся в рубашку и джинсы, а когда снова поднялся на палубу, яхта уже поворачивала в открытое море.
— Думаешь, они хотят, чтобы ты к ним вернулся? — спросила Мидж.
— Не знаю. Они давным-давно прекратили просить меня об этом.
— Но может, тебе все-таки лучше к ним вернуться?
— Слушай, Мидж, здесь так здорово и весело... Ну кому же захочется уезжать отсюда?
— Зря шутишь, Гев! Ты не хуже меня знаешь, в чем дело. Ты сильно, даже слишком сильно захандрил. Пытался справиться со своим горем, перепробовал все возможные способы, а теперь сдался и вот, похоже, начинаешь впадать в самую настоящую депрессию.
Я бросил взгляд в ее темные, жадные на любые новости глаза и попутно заметил высунувшийся от нетерпения кончик языка. Да, это ее мир...
— Когда-то, Мидж, я был настолько глуп, что непростительно много рассказал тебе о своей жизни. Но я не «мыльная опера» для ублажения твоего непомерного любопытства.
Мидж только слегка улыбнулась.
— Боюсь, тебе вряд ли удастся вывести меня из себя, мой друг, — твердо и уверенно заявила она. — Даже и не мечтай об этом.
Я сошел с мостика и встал на корме, молча наблюдая за белыми пенящимися бурунчиками от винта уже набравшей ход яхты. Повторять Мидж, а тем более самому себе, мое отношение ко всему случившемуся было просто бессмысленно. После смерти моего отца мне волей-неволей пришлось взять управление всеми делами нашей семейной компании в свои руки. В тот момент я был слишком молод — молод и неопытен — для такого рода работы, но, оказывается, иногда, когда требуется расти предельно быстро, это, как ни странно, становится вполне возможным. Вероятно, два года в Гарвардской школе бизнеса все же не прошли даром, хотя теория — это теория, а практика — это практика. К сожалению, в Гарварде до сих пор не учат тому, как надо должным образом реагировать на действия работников, которых в свое время нанимали твой отец и твой дед. Для них ты не более чем молокосос, выскочка, засранец, подставить которому подножку им доставит только искреннюю радость.
Сначала меня все это сильно пугало, но я не сдавался, упрямо вставал каждый раз, когда меня швыряли вниз, и однажды все-таки настал момент, когда я вдруг понял, что мне все это очень и очень нравится. Наверное, в конечном итоге нравится все, что ты научился делать как надо. Ведь рано или поздно невольно познаешь: самое важное не сырьевые материалы, не производственное оборудование, не ряды современнейших машин, а люди, из которых ты, как из сырой глины, шаг за шагом лепишь свою команду, делаешь их неотъемлемой частью всего производственного процесса... и себя самого. Тогда остальное, как бы само собой, становится все легче и легче. В первое время ботинки казались слишком большими, шаги — слишком широкими, но затем я все-таки приспособился, и мы начали получать прибыль, что было вдвойне приятно, поскольку стало по-своему достаточно объективным мерилом моего личного успеха на этом совершенно новом и безумно сложном для меня поприще.
Затем в мою жизнь неожиданно вошла Ники, сделав ее по-своему восхитительной и желанной. Она должна была стать моей женой, родить мне кучу детей, и мы все вместе стали бы счастливо жить в большом, теплом, светлом, наполненном чистой и вечной любовью доме.
Работа и женщина. Никакая работа сама по себе не может быть и средством, и целью. У каждого человека всегда должен быть кто-то, с кем он может делиться своими маленькими победами, удачами или неудачами, кто неизменно будет его самым терпеливым и благодарным слушателем!
Но не далее как всего тысячу двести вечеров тому назад я шел по мокрой от недавнего дождя улице к ее дому, шел торопливо, с бьющимся от волнения сердцем, как всегда случалось со мной от предвкушения скорой с нею встречи. Я вошел, нет, скорее вбежал в дом, даже не думая позвонить в дверь или как-либо иначе известить о своем приходе, что совсем не означало ни преднамеренного коварства, ни даже самой заурядной бестактности, а объяснялось всего лишь простым нетерпением поскорее ее увидеть.
Я, очевидно, застал их врасплох, поскольку то, что предстало моему взору, показалось мне каким-то нереальным сюрреализмом: она стояла на цыпочках в сильных руках моего родного брата, сжимавших ее красивое, зрелое тело, и тянулась своими полураскрытыми от желания губами к его... Услышав мое сдавленное восклицание, Ники медленно повернулась ко мне с видом ничего не понимающей и крайне недовольной девушки, которую — какая наглость! — так некстати оторвали от столь приятного поцелуя.
В конце того самого месяца мы собирались пожениться...
Бывают картины, которые надолго и с особой яростью отпечатываются в памяти — как правило, либо очень радостные, либо крайне удручающие. Я до сих пор отчетливо вижу его руки на ее груди и то, как она, спотыкаясь, отлетела в сторону, когда я резко оттолкнул ее, чтобы ударить брата, взгляд его немигающих глаз, глаз очень сильного человека, даже не пытающегося увернуться или блокировать удар, который до крови разбил ему рот. И при этом никаких воспоминаний о том, что я им тогда сказал, прежде чем выбежал на улицу, и как, забыв о своей стоящей рядом машине, под проливным дождем добирался до собственного дома...
После недельных мучительных раздумий я понял: так продолжаться не может. Мне никогда не удастся приспособиться к роли по-настоящему сильного человека, который молча переносит любые удары судьбы и с головой отдается любимой работе, начисто забыв о потрясающей девушке, которую судьба сначала милостиво ему уготовила, а затем сама же безжалостно, более того, предательски отняла. Конечно, будь это кто-то другой, может быть, я как-нибудь и справился бы с постигшим меня горем, но Кен... Мы ведь были с ним так близки! Я всегда считал нас одним единым целым, одной абсолютно неразрывной командой, в которой каждый из нас органически дополнял другого: его практичность и методичное, упорное движение к поставленной цели всегда крайне плодотворно компенсировали мою импульсивность, мое извечное стремление сделать все сразу, как можно быстрее... и наоборот. Если бы ее у меня отнял кто-нибудь другой, мне, наверное, было бы куда проще его ненавидеть, а это отвратительное чувство только способствовало бы моей полной самоотдаче делам нашей семейной компании «Дин продактс», коей волей судьбы мне приходилось тогда управлять. Увы, в тот момент, когда мой брат украл у меня Ники Уэбб, он раз и навсегда лишил меня всякого удовольствия как от работы, так и от многого, многого другого.
Я просто молча ушел, и президентство компанией автоматически перешло к Кену. Вначале он часто писал мне письма с просьбой вернуться обратно. Потом письма стали приходить реже, но все равно рука, подписывающая их, для меня так и оставалась рукой, лежащей тогда на ее груди, рукой, которая вскоре после случившегося надела в церкви обручальное кольцо на палец Ники. Моей Ники!
Небольшой уютный коттедж на берегу моря в Индиан-Рокс стал для меня совершенно новым миром, и я делал все возможное, чтобы не допустить туда ничего, абсолютно ничего постороннего, что могло бы хоть как-нибудь заставить меня снова вспоминать, снова думать о прошлой жизни, о том, что могло бы со мной произойти. Конечно, если бы, если бы, если бы... Когда у меня по тем или иным причинам бывало дурное настроение, я невольно думал, что все это вызвано не более чем печальными воспоминаниями о тех трагических для меня событиях четырехлетней давности; когда же на небе сияло теплое и ласковое солнце, вокруг раздавался здоровый веселый смех наших молоденьких загорелых пляжных девушек, а из портативных радиоприемников лились сладострастные латиноамериканские мелодии, все казалось на редкость приятным, успокаивающим душу и желанным.
«Светлая заря» на всей скорости шла на север практически параллельно береговой линии. Погода, а вместе с ней и восприятие дня незаметно изменились: откуда-то совершенно неожиданно начали появляться сильные порывы ветра, вызывая на безмятежной до того поверхности водной глади белую пенящуюся рябь, а затем столь же неожиданно исчезали; гребешки на западе приобрели желтоватый цвет, как бы предупреждая о надвигающемся шторме. Здесь у нас день мог меняться в течение получаса совершенно независимо от научных прогнозов, боли в затылке, ломоты в костях и иных народных, то есть практически «безошибочных», методов определения, какую погоду следует ожидать в ближайшее время.
Я бросил взгляд на отвратительную желтую коробку — отель «Форт Хариссон» в Клиауотере, служивший для мореплавателей своеобразным, но достаточно надежным ориентиром, и вдруг, неизвестно почему, вспомнил о Лестере, о его вроде бы вполне естественном желании вернуть меня назад в компанию. В его последнем годовом отчете акционерам особо подчеркивалось растущее количество государственных контрактов, что неизбежно влекло за собой увеличение занятости, поставок ну и всего прочего. Короче говоря, без талантливого Гевана Дина им теперь просто не обойтись.
«Конечно же, ясное дело», — сказал я сам себе, решив не верить ни единому его слову.
Вместе с тем мне никак не удавалось убедить себя в том, что здесь что-то не то, абсолютно не то. Если не сказать больше...
— Знаешь, нам совсем не хотелось бы, чтобы ты уезжал отсюда, Гев, — неожиданно произнесла Мидж. — Ни Джорджу, ни мне. Ты же понимаешь.
— Спасибо, Мидж. Я и не собираюсь туда возвращаться.
— Ты только так говоришь, а я уже начинаю без тебя скучать, — поежившись, с нервным смешком произнесла она. — У нас ведь были по-настоящему хорошие времена, мы все были счастливы, разве нет?
— Что да, то да.
— Хотя, как мне кажется, в последнее время счастья становится все меньше и меньше.
Я промолчал. Далеко впереди «Светлой зари» большая группа начинающих рыболовов неистово тренировалась в забрасывании наживки в море со скоростью добротного пулемета. Чайки громко верещали и друг за другом пикировали за, так сказать, «дармовой» добычей. Залив, начинающий незаметно для новичков принимать угрожающий вид приближающегося шторма, грозно повышал свой обычный уровень. Суда одно за другим спешили побыстрее вернуться домой, к безопасности.
А я четыре, целых четыре года не слышал голоса моей Ники...
Глава 2
На фоне лазурного моря и солнечного пляжа Лестер Фитч в строгом темно-сером костюме, белой рубашке, однотонном галстуке, очках в роговой оправе и фетровой шляпе с маленькими полями казался пришельцем из другого мира. Неторопливо мы шли с ним по песчаной дорожке к моему дому.
В свое время, наблюдая за его добросовестными попытками изобразить из себя эдакого молодого, блестящего и преуспевающего юриста, общества которого все только и жаждут, я всегда испытывал по отношению к нему смешанное чувство жалости и легкого презрения. Хотя со мной он чувствовал себя куда как менее уверенно, впрочем, полагаю, и со всеми, кто помнил его еще по школьным годам. Не сомневаюсь, ему очень хотелось бы, чтобы никто никогда больше не вспоминал того прыщавого, вечно слезливого и неуклюжего подростка, который и существовал-то, похоже, только для того, чтобы его безнаказанно пинал практически любой кому не лень. С теми из нас, кто знал его таким, он изо всех сил старался быть исключительно юристом, и никем иным, однако эта маска время от времени упрямо с него спадала, выставляя напоказ во всей красе его вечную неуверенность и гнетущий страх.
Всего полчаса тому назад Фитч хмуро наблюдал, как я тщательно пришвартовываю «Светлую зарю», и выглядел при этом даже более неуверенным, чем обычно. Стараясь не показывать ему своего желания поскорее узнать причину его столь неожиданного и, похоже, весьма большого интереса к моей персоне, я нарочно делал все медленно, так сказать, «как положено». Когда же наконец закончил, он недовольным тоном пробурчал, что хотел бы побеседовать со мной, но не здесь, на пирсе, а в доме, и пошел за мной вверх по песчаной дорожке, выглядя здесь, в Индиан-Рокс, столь же неуместно, как, наверное, выглядели бы наши пляжные девушки в своих миниатюрных бикини дождливой осенью где-нибудь на Уолл-стрит в Нью-Йорке...
Войдя в свою уютную, отделанную кипарисовым деревом гостиную, я первым делом распахнул все окна, поскольку накануне перед отплытием плотно их закрыл, и теперь воздух в ней, естественно, был довольно спертым и сырым. Лестер присел на кушетку, поставил шикарный кожаный портфель рядом, а на него аккуратно положил фетровую шляпу. Затем скрестил ноги, не забыв при этом поправить складки на брюках. Во всех его движениях было что-то не то, что-то совершенно неправильное, хотя, как до меня дошло чуть позже, именно так он и должен был бы себя вести, пытаясь уговорить меня вернуться в компанию. Затем следовало ожидать фальшивого доброжелательства, потока пустых, ровно ничего не значащих слов о том, какое это милое местечко, как прекрасно я выгляжу, ну и всего такого же. Однако на этот раз, судя по всему, я ошибся — вместо показушного дружелюбия Фитч повел себя как адвокат в суде.
— Вчера вечером Ники пыталась связаться с тобой по телефону, Геван, — с ноткой непонятного осуждения произнес он.
— Да, мне говорили, как и то, что ты прилетел сюда на самолете. Может, сначала скажешь зачем?
Вместо ответа, Фитч снял очки и тщательно протер их белоснежным носовым платком. Без очков его глаза казались какими-то робкими и совершенно беспомощными. Обычно мне не составляло особого труда практически моментально догадаться, какую именно роль Лестер собирается сыграть, какую конкретно маску он выбрал из своего довольно скудного набора, но на этот раз его поведение меня даже несколько встревожило, так как время шло, а я так и не мог толком понять, что, собственно, ему будет от меня нужно...
Он снова надел очки, не забыв при этом виновато улыбнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41