А поэтому прочь лыжи. Еще мгновение и он восседает на ветвях ближайшего дерева, вне досягаемости когтей и клыков оборотившихся на шум хищников. В их голодных глазах, горящих бешенством и злобой, он не раз читал приговор себе, жестокий и безоговорочный.
На краткий миг они встречались в короткой, невидимой дуэли. Горящие ненавистью и безумной жестокостью глаза хищного зверя, и холодно- отстраненные глаза человека. На мгновение встречались их взгляды, а затем раздавался оглушительный грохот. Молния слетевшая с дерева, пробивала аккуратную, кровоточащую дырку между двумя, горящими злобой глазами, разбрызгивая по снегу, облепляя стволы деревьев мозгами, лопнувшего как гнилой орех, звериного черепа. А затем следовал второй выстрел, третий, пусть и не такой снайперски точный, но от этого не менее смертельный. После него, на залитом кровью снегу оставался очередной серый хищник, загребающий лапами в предсмертных конвульсиях.
Выстрелы следовали один за другим, прекращаясь лишь на время, необходимое человеку, чтобы перезарядить оружие. А затем стрельба начиналась вновь. И напрасно стая кружила вокруг дерева с затаившимся на ветвях, человеком. Напрасно самые отчаянные пытались допрыгнуть, сдернуть его вниз, чтобы затем вцепиться ему в глотку. Разорвать ее одним сильным движением челюстей, насладиться теплотой и ароматом крови, агонией поверженного врага.
Но их мечтания так и остались таковыми. Единственное, что они могли ухватить на лету, подобравшись к нему ближе, чем остальные серые сородичи, была пуля. Пуля бьющая прямо в оскаленную пасть хищника, разбивая тупую голову, как гнилой арбуз, на сотни осколков. Видя участь, постигшую прыгуна, осознав и то, что случилось с прочими членами стаи, безжизненными серыми тушами, застывшими на утоптанном множеством лап, залитом кровью снегу, члены хищного лесного сообщества, воя от злобы и бессилия, убирались прочь от этого страшного места и проклятого охотника, оказавшегося сильнее и хитрее их. Словно призрачные тени исчезали волки в лесных глубинах, не желая испытывать более судьбу, не горя желанием разделить участь, постигшую товарищей. Они предпочли поискать более доступную, не огрызающуюся смертоносным свинцом, добычу.
Просидев с полчаса для верности на дереве, на случай, если серым разбойникам взбредет в голову вернуться, Халявин начинал действовать. Не дождавшись возвращения стаи, отец неторопливо спускался с недоступной для хищников выси и сноровисто приступал к делу, спеша поскорее закончить, дабы запах, пряной и дразнящий, не привлек других хищников. Привлеченные запахом и видом крови, разделанных, лишенных шкур тел, аппетитно поблескивающих окровавленными боками, хищники совсем потеряют голову. Они одуреют от такого количества еды и единственного препятствия в лице человека на их пути к еде.
Конечно, ему ничего не стоит повторить трюк со стрельбой с дерева, но только он может ничего не дать. Обезумевшие хищники, возможно и нападать не станут, предпочтя бессмысленным наскокам, пожирание собственных мертвецов, уже освобожденных от мешающих трапезе шкур. Поев, они обратят взор и на него, как на десерт, который безумно вкусен, но с употреблением которого можно и подождать денек-другой.
Подобного финала Халявину не хотелось. С него было достаточно и одного раза, когда он побывал в подобной ситуации. Тогда он просидел на дереве, голодный и злой, без сна, около двух суток. И ему еще повезло, что отделался так легко, могло быть и гораздо хуже. Можно было не совладать с усталостью, и свалиться с дерева вниз, навстречу смерти.
Голод, вполне переносимая вещь. Он без особых проблем, без пищи выдержал бы при надобности более недели. Гораздо труднее было бороться с усталостью, со свинцово-тяжелым веками, которые так неудержимо тянет вниз, словно к ним, на невидимых, но прочных нитях, подвешен груз. Уснуть, значит потерять и без того хрупкое равновесие, а подняться обратно, шанса уже не будет. Стая, развалившаяся внизу и пребывающая в состоянии покоя, которая словно и не глядит на него, а просто отдыхает на снегу после сытного обеда, устало смежив веки, на самом деле не так проста. И то, что их глаза прикрыты, еще ни о чем не говорит. Они все прекрасно видят и в первую очередь его, человека, желанный десерт, застрявший среди ветвей. Они не упустят момент, если человек, подкупленный их кажущейся неподвижностью, окажется внизу и попытается уйти. Жить в этом случае ему останется лишь несколько секунд, времени достаточного для того, чтобы ближайший хищник, в два-три прыжка нагнал человека, вцепился в глотку, утробно рыча.
Подобной радости он им доставить не мог и не хотел. А поэтому чертовски длинные дни и кажущиеся бесконечными ночи, он не сидел сиднем на месте. Борясь со сном, холодом, усиливающимся ночью, с онемением в затекшем от неподвижного сидения теле, он постоянно двигался. Вверх на несколько ветвей, затем вниз и обратно вверх. Движение разгоняло сон, усиливало кровообращение в затекших от сидения конечностях, давала столь необходимое организму тепло.
Попавший в звериную осаду охотник благодарил небо за то, что ночи, проведенные на дереве, оказались довольно теплыми для зимы, да еще вдобавок полное отсутствие ветра. Если бы началась пурга, не помогла бы ему зарядка и лазание туда-сюда по ветвям. Замерз бы напрочь, и громыхнулся вниз обледенелым куском, на радость серым бандитам, зубы которых достаточно остры и крепки для того, чтобы разорвать на части даже изрядно замороженное тело. При ветре он был бы обречен и прекрасно знал об этом, готовясь продать жизнь подороже. Предчувствуя скорую гибель, он непременно бы вступил в последнюю схватку с окружившими его хищниками и в отчаянной попытке попытался бы вырваться из смертельного окружения. И хотя исход поединка был ясен и заранее предрешен, он давал хоть и призрачный, но все же шанс на спасение.
Тогда ему повезло. Он просидел на дереве всего лишь пару дней. А затем стая, повинуясь сигналу вожака, молча поднялась со снега и потрусила вглубь леса, привлеченная новой, более доступной добычей. Просидев для верности на дереве еще минут 40, которые показались ему едва ли не более длинными, чем предыдущие двое суток и убедившись в том, что стая не собирается возвращаться обратно, слез с дерева, и поспешил в родную деревню. При этом не забывал вертеть головой на 360 градусов, опасаясь вновь угодить в засаду.
Еще одной отсидки он вряд ли бы выдержал. От одной мысли о сидении на дереве, даже в течении нескольких часов, ему становилось не по себе, а тело бросало в дрожь. И он только ускорял шаг, с каждым пройденным метром приближаясь к родному жилью. К теплу, еде, желанному отдыху и безопасности. И только завидя показавшуюся из-за леса деревню, от сердца отлегло и он наконец-то поверил в спасение, в окончание кошмара, в котором пробыл столько времени.
Лешка помнит тот день, когда вернулся из леса отец после двухдневного отсутствия. Почерневший, осунувшийся, с кругами под глазами и многодневной щетиной, шатающийся от усталости. Если бы подобная задержка случилась летом, никто не обратил бы на это внимания, посчитав его заночевавшим в лесу. Летом отец нередка оставался в лесу с ночевкой, тогда это было не так опасно. Хороший костер, весело потрескивающий огонь, которого так боится любая, обитающая в лесу живность, и можно ложиться спать, в полной уверенности, что проснешься утром. Когда ночью похолодает и огонь горит еле-еле, начиная голодать без очередной порции горючей пищи, автоматически подкинуть дров в костер и подставив теплу другой бок, вновь погрузиться в сон.
Зимой все обстояло иначе. Можно развести костер и погреться, но кому это нужно, все равно спать на снегу невозможно. Тем более, когда вокруг, постоянно слышатся чьи-то осторожные шаги, а обступившая костер со всех сторон непроглядная ночь, то и дело расцвечивается сполохами голодных, хищных глаз. Глаза с надеждой и ожиданием следят за ним, за каждым его движением, готовые в любой момент броситься и разорвать одиночку в клочья. И только огонь, извечный и древнейший ужас, единственное, что их удерживает от подобного шага. Но они терпеливы, они подождут, когда костер потухнет благодаря промашке двуногого, притаившегося под его защитой, либо погаснет, оставшись без пищи. В любом случае, существо, пользующееся его защитой, обречено, и гибель лишь дело времени. Они-то привычны к ожиданию, терпения им не занимать, когда перед глазами желанная добыча.
Заночевать в лесу у костра, было сравни самоубийству, и поэтому ни Лешкин отец, ни другие сельские охотники, не оставались в лесу с ночевкой. Если такое все же случалось, костер разводился у древесного ствола, прикрывающего спину. На дерево можно облокотиться и немного подремать чутким сном, на который способны, наверное, только охотники. Просыпаясь при любом подозрительном шорохе, говорящем о том, что с костром нелады и пора подбросить дров, ибо обступившие в ночи костер хищники, потихоньку начинали изготавливаться для атаки. А когда дрова на исходе, а хищные серые бестии все никак не желают отступать, тогда выход один, на дерево, готовиться к возможной многодневной осаде. Пока хищникам не наскучи это занятие, или они не учуют более доступную добычу.
Вернувшись домой, у отца едва хватило сил раздеться, он рухнул на кровать, как подкошенный. И проспал без малого сутки, чего с ним отродясь не бывало. Вынужденная бессонница сделала свое дело, и он просто наверстывал упущенные за время сидения на дереве, часы сна. Отоспавшись, отец посетил баню, где проторчал несколько часов, парясь и изгоняя из организма, скопившийся там, двухдневный озноб, наслаждаясь теплом, о котором мечтал, двое бесконечно длинных суток. А затем, после баньки, у отца начинался жор. Приняв для аппетита стакан самогона, отец в неимоверном количестве поглощал разнообразную снедь, выставленную матерью на стол. Насытившись, удовлетворенно рыгнув, отец завалился на боковую, и дрых пол дня. На этом процесс его излечения заканчивался, и всякая хворь удирала от него без оглядки, не смея приблизиться. Для кого-то многодневное сидение на дереве в зимнем лесу и могло бы выйти боком, но только не для отца. Оклемавшись, он, как ни в чем не бывало, принимался за работу.
У людей попавших в подобный переплет, есть два пути избавления от напасти. Первый, - терпеливо ждать, когда у взявшей его в осаду стаи подведет от голода животы и ей не под силу будет дальнейшее ожидание. Они уйдут в другое место, где есть более легкая добыча. Для этого потребуется несколько дней, и их количество зависит от того, насколько голодны серые разбойники. Если они до встречи с человеком не ели уже долгое время, то и срок ожидания будет не столь значительным, несколько часов, максимум сутки. Ежели стая недавно хорошенько перекусила, то повстречавшемуся с ней охотнику крупно не повезло. Его ожидание будет несравненно более долгим и может затянуться на несколько дней, и закончиться весьма плачевно.
Существует прямая зависимость между заполнением волчьего желудка и многодневным древесным сидением. В этом случае врасплох застигнутому охотнику остается уповать на второй вариант развития событий. Что его найдет и освободит одна из охотничьих ватажек, рыщущих по лесу в поисках волчьих стай, и медвежьих берлог. Чтобы заработать деньжат на шкурах серых разбойников, разжиться медвежьим мясом, жиром для домашнего стола, разнообразить питательный рацион семейства дарами леса.
Кое-кого это спасло. Волчья стая, как бы не была решительно настроена, как бы не была голодна, всегда сбежит, трусливо поджав хвосты, уловив чуткими ушами, приближение группы охотников. Учуяв их приближение, серые хищники, подобно бесшумным призракам, поднимались со снежных лежанок и растворялись среди деревьев, опасаясь за свою шкуру, которой не поздоровится от падких на нее людей.
Сидящему на дереве страдальцу, остается одно, отсалютовать парой выстрелов вслед убегающей стаи, преследовав запоздалой пальбой, двойную выгоду. Во-первых, привлеченные выстрелами люди наверняка не пройдут мимо. И тогда он сможет присоединиться к ним, и будет в безопасности. Во-вторых, этими выстрелами он может завалить одного, а то и двух волков, столько времени продержавших его на дереве, в качестве компенсации за моральный и физический ущерб. Шкуры, наспех содранных с их владельцев, станут тем призом, ради которого несчастный претерпевал все эти муки.
Благодаря шкурам, сданным в колхозное правление и полученной премии, он сможет начать лечение застывшего и застоявшегося организма. И не только дешевым сельским самогоном, но и побаловать себя настоящей, магазинной водкой, или даже армянским коньяком, с россыпью звезд на этикетке. Денег, вырученных в качестве премии, хватит и на спиртное, и на обновки домочадцам. А когда деньги полученные за трофеи испарятся, превратившись лишь в приятные воспоминания, человек вновь собирается в лес.
Лешкин отец никогда не сдавал волчьи шкуры зимой и не потому, что не охотился на серых хищников. Вовсе нет. Причина была совершенно иная. На охоту он ходил исправно, едва ли не каждый день, не имея привычки запиваться на радостях, от добытых шкурок. Ходил в лес, как на работу, регулярно принося в дом звериные шкуры. И ложились они не на стол к председателю, платящему за шкуры звонким рублем, а на стол супруги.
Предварительно их выделывал, удаляя все ненужное, придавая шкуре товарный вид. Когда заготовка была готова, она передавалась матери, в ее золотые руки, где с шубой лесного хищника, происходили дальнейшие метаморфозы. В итоге появлялись на свет божий, волчьи шубы и шапки, что пользовались устойчивым спросом на городском рынке. В конечном итоге, стоимость каждой шкуры, не сданной государству, оставленной для собственных нужд, возрастала многократно после вложенных усилий.
Многие мужики не желали возиться со шкурами, выделывая их, предпочитая этому, более легкий способ получения наличных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171