Прошла боевая Четырнадцатая дивизия Пархоменко.
Четыре кавалерийские дивизии и полк особого назначения были в составе Первой Конной. Это были отборные части. Но если Первая Конная покрыла себя неувядаемой славой, то пришедшая с Урала Двадцать пятая Чапаевская дивизия тоже знала за собой немало подвигов. Юго-Западный фронт становился грозной силой. У поляков все еще имелся перевес в пехоте, но советская конница была почти втрое многочисленнее, и это сыграло решающую роль.
Какие события совершались к моменту прибытия Первой Конной?
В середине мая наше командование подготавливало наступательную операцию на Западном фронте. Пилсудский готовил контрудар. Но он намечал свои действия на семнадцатое мая, а мы перешли в наступление рано утром четырнадцатого. Это наше наступление не достигло поставленных задач, но вынудило Пилсудского израсходовать значительную часть резервов и ослабить свои силы на Украинском фронте, перебросив войска в Белоруссию.
А на Украинском фронте шла между тем наша подготовка к новому удару по врагу. С двадцать шестого мая по второе июня здесь завязались затяжные кровопролитные бои. При этом удалось точнее определить группировку сил противника и наметить новые методы наступления советских войск, отказавшись от лобовых атак и создав ударную группу для прорыва Польского фронта.
И вот наступило пятое июня. Стоял густой, непроглядный туман. Дождь лил, не переставая, вторые сутки. Стояли сплошные озера на полях, в ложбинах, на проселочных дорогах. Кто мог ожидать, что в такую погоду советские войска начнут наступление!
На рассвете Первая Конная обрушилась на белополяков. Противник слишком поздно заметил мчавшуюся на них лавину кавалерии. Прошло всего каких-нибудь два часа, как началась эта стремительная атака, а Польский фронт был уже прорван, затем расколот на две части. Первая Конная громила уже тылы Третьей польской армии.
Польский штаб и вместе с ним Юзеф Пилсудский, сам себя назначивший "начальником государства" и "главнокомандующим польской армии", находились в Житомире. Им пришлось без оглядки бежать и до поры до времени осесть в Новограде-Волынском. Надолго ли?
Четвертая кавалерийская дивизия, уничтожив гарнизон, захватила Житомир, освободив там пять тысяч наших пленных, которые с ходу включились в боевые действия. В этот же день Одиннадцатой кавалерийской дивизией был занят Бердичев, наголову разбита конная группа генерала Савицкого. Глубина прорыва Первой Конной в тыл польских войск достигала ста сорока километров.
Первая Конная перешла в наступление - обстановка на фронте изменилась.
Одновременно действовала ударная группа севернее Киева и Фастовская группа, куда входила и кавбригада Котовского.
Котовский созвал командиров и политработников бригады и вкратце рассказал о поставленной перед ними задаче. Была получена директива Реввоенсовета, в ней подробно излагался план прорыва фронта и разгрома польской армии на Украине.
- Вы знаете, с кем нам предстоит встретиться? - спросил Котовский. Был в свое время у нас в России командир Первого конного Заамурского полка Карницкий. Учился в наших военных учебных заведениях, проходил, как полагается, военную службу. А теперь оказался польским паном, и уже в чине генерала! Командует он польской штурмовой сводной кавдивизией и ведет ее против нас.
- Хотел бы я с этим ясновельможным паном поговорить с глазу на глаз! - вздохнул Няга.
- Разговор с ним будет короткий, - отозвался комиссар Жестоканов.
Бригада Котовского била врага нещадно, вложив свой посильный вклад в славное дело - освобождение от захватчиков священной советской земли. Основные задачи по разгрому врага выполняла Первая Конная. Но геройски сражались и многие другие советские воинские части.
Двенадцатая и Четырнадцатая армии наносили удары противнику. Фастовская группа заняла Белую Церковь и Фастов, Башкирская кавбригада била панов севернее Киева. Чапаевская дивизия поддерживала ударную группу Двенадцатой армии. Храбро сражались богунцы. Бросались в атаку части червонного казачества. Били непрошеных гостей моряки Днепровской флотилии...
И вот уже форсирован Днепр, Киев очищен от вражеских войск...
Напрасно пытались поляки остановить наступление Красной Армии. Отступление Третьей польской армии вскоре превратилось в бегство. Пилсудский хвастал, что Третьей армии удалось выскочить из окружения. Это бегство Пилсудский готов был рассматривать как победу!
Как известно, маршал Пилсудский славился большим самообладанием. Так, еще в царское время он был посажен в Петербурге в тюрьму и притворился сумасшедшим. Для выяснения этого обстоятельства он был препровожден в Николаевский госпиталь и помещен в психиатрическое отделение. Этого он и добивался. В госпитале работал ординатором его сообщник Мосьцицкий. Шесть месяцев Пилсудский дико хохотал, ползал на четвереньках и нес околесицу, разыгрывая сумасшедшего, и тем временем поджидал, когда назначат на дежурство в психиатрический корпус Мосьцицкого. Наконец это сбылось. Пилсудский и Мосьцицкий осуществили побег и скрылись за границу.
С тех пор нервы маршала Пилсудского стали значительно сдавать.
6
Скоповский находился в штабе Второй польской армии, но, увидев растерянные лица военных, он вдруг почувствовал, что ему уже не хочется наказывать Россию за гибель сына, за Ксению. Однако когда он заявил, что ему необходимо срочно отправиться к генералу Вейгану, ему нелюбезно ответили, что с отъездом придется повременить.
- Позвольте, мне на самом деле и очень срочно нужно повидать генерала.
- Вам на самом деле придется обождать.
Тогда Скоповскому совсем уже сделалось худо. А тут еще разболелась печень, и были такие неудобства... Скоповский ругал русскую некультурность, русский климат, русскую весну и все русское.
Но приходилось оставаться в штабе армии.
Тридцать первого мая поступили утешительные сведения: генералу Карницкому поручено перейти в наступление и совместно с группой генерала Савицкого разгромить красную конницу в районе Ново-Фастова.
"Будем надеяться, что разгромят, - размышлял Скоповский. Генералы-то опытные, военное образование получили в русской военной академии, в Петербурге... И Сальников к нам перекинулся с полком из бывших белых офицеров. Тоже один - ноль в нашу пользу..."
Но уже через сутки расстроенный Скоповский, прислушиваясь к канонаде, писал письмо в Кишинев, сообщая о своем разочаровании:
"В сущности, - писал он, - с этими русскими невозможно воевать. Как тебе, вероятно, известно, есть определенные правила, тактика, стратегия, и специалистам доподлинно известно, как воевали, например, Александр Македонский, Наполеон или Ганнибал. Если эти великие люди, действуя определенным образом, побеждали, то стоит изучить их приемы - и ты будешь владеть секретом победы, как Фауст владел секретом молодости, а певичка Эльза (помнишь, в Вене?) владела секретом красоты. Представь же себе, что русские, по невежеству не зная, как побеждал Ганнибал, начинают действовать по-своему и путают все карты! Так было и вчера. Наши части проводили отступление по всем правилам военного искусства. Как ты думаешь, что же делают русские? Весь фронт Красной Армии, доселе спокойный, вдруг оживает. Из лесов и деревень, из всех складок местности, появляются всадники. В несколько мгновений горизонт, на сколько хватает глаз, наводняется буденновцами, которые в огромном облаке пыли, предшествуемые бронемашинами и прикрываемые огнем артиллерии и пулеметных тачанок, начинают надвигаться на поляков... Конечно, нервы цивилизованного человека не выдерживают, и поляки бегут! И вообще, где это видано, чтобы конные массы самостоятельно решали задачу прорыва фронта?! Я беседовал по этому поводу со штабными офицерами, и они только пожимали плечами. Представь, и мой бывший управляющий Григорий Котовский тоже действует где-то здесь! Воображаю..."
На этом письмо обрывалось, и так и не удалось выяснить, что именно "воображал" Скоповский.
Вопреки правилам и навыкам Александра Македонского, в местных лесах, в тылу польской армии бродили отряды партизан. Один из этих отрядов ворвался в город, перепугал жителей, разогнал, а частью перебил штабных офицеров и скрылся.
Скоповский, увидев из окна, что скачут какие-то всадники, услышав затем "ура" и беспорядочную пальбу, упал в кресло и сделался синим. Нижняя челюсть у него отвисла, показывая вставленные зубы. Он, вытаращив глаза, смотрел перед собой.
Вот она, смерть... Для чего же все усилия, вся борьба, все ухищрения? Только для того, чтобы вот так, в кресле, поникнуть и чтобы в мозгу все смешалось? Ксения... Перед ним стоит Ксения! Но этого же не может быть, она умерла... Жжет! Жжет сердце... Протянуть руку и принять эти капли, они помогают...
Врач определил паралич сердца. Но, возможно, Скоповский умер от огорчения, что белопольским уланам никак не удается победить огромную восточную страну?
7
В эти дни бригада Котовского жила напряженной жизнью.
Стояли первые солнечные, благоуханные дни. Распустились листья на деревьях, цвели цветы на лугах. Как нарядны были поляны! Как приветливы сады! Как живописны украинские села, с белыми хатами, журавлями колодцев и "садками вишневыми коло хаты"!
Отдельная кавалерийская бригада Котовского шла на стыке Фастовской группы и Первой Конной армии.
Котовцы внезапно натолкнулись на пехотную колонну противника, шедшую со стороны Андрушевки. Колонна белополяков, состоявшая из двух рот Пятидесятого пехотного полка, была окружена и уничтожена. Все подходили и осматривали трофеи: четыре полевых французских орудия, шестьдесят подвод со снарядами.
- Хорошие пушки, - хвалил Няга. - Их только повернуть в другую сторону - и бить по панам!
Все это произошло так быстро, что остальные роты белопольского Пятидесятого полка продолжали безмятежно передвигаться. Вскоре были обнаружены еще две роты и тоже уничтожены. От Пятидесятого полка остался, таким образом, один батальон. Он был разбит под деревней Медовкой.
Вслед за этими столкновениями произошел еще ряд боев. А травы цвели своим чередом. Белые акации захлебывались сладким ароматом. Цвела сирень. И было особенно много садов, разомлевших под солнцем, в тихой Ольшанке. Перед окопами была рожь. Она зацветала, среди колосьев синели васильки.
Противник перерезал во ржи проволочные заграждения. Затем, приминая колосья и васильки, подполз к расположению кавалерийской бригады, уничтожил дозор и ворвался в Ольшанку. Это были познанцы Галлера.
Котовцы купали лошадей в ольшанском пруду. Был знойный день. Мошки вились на дороге, листья на деревьях свертывались от жары. Лошади фыркали, блестели на солнце их мокрые спины, галечник хрустел под их копытами, когда выбирались из воды.
Прозвучали выстрелы. И кончился знойный покой. Первый кавалерийский полк белополяки заставили отступить.
Тарахтел пулемет... Мчались всадники... Метались кони без седоков...
Напрасно будет выходить печальная женщина на крыльцо, возле которого растет груша. Напрасно будут высматривать отца смуглый мальчик и смелая, как мальчишка, девочка. Не вернется в родное село молчаливый Леонтий...
Еще накануне он был встревожен:
- Конь обнюхивает. Видно, убьют.
- У тебя, поди, хлеб в кармане...
- Нет, брат, хлеб ни при чем. Плохая, брат, примета.
Все помолчали, придумывая, что бы сказать утешительного Леонтию:
- Сейчас и боев-то больших нет.
- Да мой Мамай обязательно меня мордой тычет, такая у него привычка. И ничего.
- То мордой тычет, а то обнюхивает. Разница.
Вражья пуля сразила его. Он грохнулся на землю. Земля была горячая. Приник Леонтий к земле, словно слушал...
Котовский мчится навстречу выстрелам. Увидел, как упал Леонтий. Заметил, как Макаренко упал с коня, истекая кровью. Догнал того, кто стрелял в Макаренко. Получивший страшный удар пехотинец пробежал еще несколько шагов и скатился в ложбину.
Раненого Макаренко подхватила бесстрашная медсестра полтавчанка Шура Ляхович. Она всегда оказывалась впереди. Мчатся пулеметные тачанки - и Шура Ляхович с ними, только лицо прятала, чтобы куда угодно ранило, только не в лицо. Скольких бойцов она спасла, вытащила раненными с поля боя!
- А где же комбриг? - успел только спросить Макаренко.
Потом потерял сознание.
Появились кавалеристы Второго полка. Они мчались на неоседланных конях, всадники были голые. Они только что выскочили из воды и, не тратя времени, схватились за клинки.
Одновременно завязывался бой у окопов. Увидев раненого Макаренко, увидев трупы на земле, котовцы рассвирепели и долго, ожесточенно крошили врага. Так уж у нас исстари повелось, чтобы, "когда неприятель будет сколон, срублен, не давать ему времени ни сбираться, ни строиться, невзирая на труды, преследовать его денно и нощно, до тех пор, пока истреблен не будет", как говорил Суворов.
Познанцев загнали в овраг. Четыреста трупов оставили они под Ольшанкой, четыреста напоминаний насчет вероломства страдающему короткой памятью врагу.
Пришли в лазарет проститься с боевым товарищем. Входили один за другим, озираясь на койки, неловко шагая по чисто вымытым полам. Белый, без единой кровинки, Макаренко. Встал у него в изголовье Котовский. Столпились командиры полков, командиры батарей, комиссары. Были тут Няга, Николай Криворучко, Ульрих...
- Берегите командира, - говорил тихим, но уверенным непрерывающимся голосом Макаренко. - Ты, Криворучко, вероятно, сменишь меня, так помни мой наказ. Я понимаю, что не выживу, но мы им дали, будут они помнить!
Через два часа он умер.
8
А рожь все равно колосилась. И цвели цветы, несмотря на все кровавые происшествия этих дней.
Однажды Миша Марков, вновь на коне и с отличной выправкой мчавшийся в строю, получил задание: выяснить положение в соседней деревне Якимановке, нет ли там белополяков, уцелело ли местное население. До сих пор такие задачи Котовский давал или Ивану Белоусову или Подлубному, и Миша Марков чрезвычайно гордился важным поручением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84