Это уже там, в камере.
- Бить они умеют.
- Били, били, а потом порадовали: десять лет каторжных работ.
- Крепкий ты. Одно это тебя и выручило.
- Обязательно бы погиб. Но засела мне думка в голову: Котовский все перенес? Должен преодолеть и я! Не имею я никакого права погибнуть!
- Что молодец, то молодец! Правда, товарищ командир? - похвалил Миша.
- Конечно, молодец, - подтвердил Котовский. - Так и следует жить. Не сдавайся! Полосуют тебя, на куски рубят, а ты стой на своем. Не осилят. Не смогут одолеть. А уж если и умереть, то стоя, глядя врагу в лицо.
- Хорошо сказано! - Это говорил Чобра, искусный виноградарь, выросший под сверкающим солнцем Бессарабии. Горячие глаза у Чобры. И сердце горячее. Он совсем недавно в отряде. Он сам не знает, как это с ним случилось.
Подвязывал лозы Чобра. Шел мимо офицер. Ну так, обыкновенный офицер. Но ведь приказ что гласил? Все поселяне, встречавшие офицера, обязаны снимать шапку и кланяться. Так вот, Чобра как раз и не поклонился, больше того, даже повернулся спиной к господину офицеру. Последствия этого поступка не заставили себя долго ждать. Пришел урядник, предложил Чобре "следовать за ним". Куда следовать и для чего следовать - было Чобре понятно. А спина-то ведь не казенная. Не хотелось Чобре "следовать". И удалось ему уговорить урядника зайти в хату выпить по чарке. "Влепить двадцать пять горячих - это всегда успеется, - доказывал Чобра, - а вино у меня первостатейное". Одним словом, через какой-нибудь час бренное тело пьяного урядника, полностью разоруженного Чоброй, валялось на окраине села под сливой, а Чобры и след простыл. Переплыл Чобра Днестр и прибыл в отряд во всем снаряжении.
- Хорошо сказано! - повторил Чобра, и все обернулись к нему, ожидая, что он еще скажет. - Хорошие это слова, и они не сгинут, как зерно, брошенное в землю. Западут в сердца людские и прорастут. Надо жить гордо! Кто часто кланяется - криво растет!
- Ну и что же ты сделал дальше? - спросил кто-то Леонтия.
- Что сделал? Убил часового, добыл коня - и сюда, одно у меня место.
Крепкие люди приходили в отряд Котовского, и не было ни одного, чтобы Котовский не знал его по имени, и откуда он, и как жил раньше, и чего добивается, и за что хочет сражаться. И очень огорчался Котовский, что коней в отряде недостаточно. Когда приводили нового скакуна в отряд - это был праздник. Так радуются только новорожденному в хорошем семействе.
- Вот это конь! На таком коне можно вокруг света обскакать!
- Обскачешь на таком! Держалась кобыла за оглобли, да упала! поддразнивал кто-нибудь.
- А ты видел, как он идет на рысях?
- Наша Ласточка все же лучше. Как ты думаешь, Василь?
Василь, хозяин иноходца Ласточки, презрительно смеется:
- Моя Ласточка! Такой вы ищите - и на всей земле не сыщете!
- И искать не надо. Буря - вот это конь! Будь у меня миллион - я, не задумываясь, выложил бы на стол за Бурю! Бурю я бы на двух твоих Ласточек не променял!
- Всякий цыган свою кобылу хвалит!
Такие разговоры кончались иногда ссорой, и тогда шли к командиру, и его оценку уже никто не оспаривал.
Вот и Леонтий, когда бежал из каторжной тюрьмы, не забыл прихватить с собой в отряд коня. Конь - это нераздельная часть самого конника, первый друг его. В отряде Котовского скорее забудут позаботиться о себе, но коня не забудут.
Каждый день приходили новые пополнения. Из уст в уста переходила весть: Котовский собирает отряд!
3
Великий Октябрь порождал ярость в сердцах всех свергнутых с тронов, всех ущемленных в наследных правах.
Так оказывались в одном лагере эсеры, куркули, французские фабриканты, Петлюра и Деникин, глава английской миссии в Москве Локкарт, бандит Зеленый, адмирал Колчак и бразильский консул. Их всех объединяла одна ненависть, одна тревога.
На Дальнем Востоке жгли деревни японские и американские войска, в Тифлисе и Баку расстреливали коммунистов немцы и турки, в Архангельске вешали поморов англичане, по Черному морю курсировали французские эсминцы, а по украинским степям бродили бандитские шайки. Петлюровцы примеряли польские мундиры. Америка отсчитывала для Деникина боевые патроны: двести миллионов патронов - больше чем по одной пуле на каждого жителя Советской России, невзирая на возраст и пол.
Враги собирались с силами. Новый удар готовили они и в этой кровавой затее не останавливались перед любыми расходами.
Расторопный Черчилль грузил на корабли винтовки, танки, орудия и переправлял их в Новороссийск. Столько хлопот с этой Россией! Из Америки шли караваны судов, груженные аэропланами, бомбами, паровозами. Щедрая у Америки рука! Одной только обуви на одном только судне отправлено было шестьсот тысяч пар. Ноги, обутые в эти военные сапоги, должны были победоносно дойти до Московской заставы.
Четырнадцать государств обрушились на молодую Страну Советов.
Удивлялись наши бойцы, отгоняя врага и разглядывая захваченные трофеи:
- Что же это получается? Оставят белогвардейцы на поле боя пулеметы, а пулеметы-то Кольта - значит, американского происхождения. Гаубицу или бронемашины "остин" - ну, эти английские, все как на подбор. А не то и "фиат" попадается - это уж Италия. Седла канадские, шинели из Манчестера, самолеты с французских заводов... А кричат: "Мы Россию спасаем! Русская освободительная армия!" Да кто же поверит?! Консервы и те с иностранными наклейками!
Около Днестра загорались особенно жаркие бои. По Днестру плыли трупы убитых. Ни днем ни ночью не смолкала пулеметная стрельба, и за этой стрельбой не стало слышно ни пения птиц, ни шелеста деревьев. Столбы дыма заслоняли безмятежное, ясное небо, в яблоневых садах разрывались снаряды...
Война.
4
Не много есть людей, которые умеют так открыто, так от всей души улыбаться, как Михаил Няга. И что совершенно бесспорно - не было более лихого наездника в Бессарабии.
- Смотри, смотри, какой красавец! - шептали девушки, когда он проезжал мимо, и каждая с большим удовольствием подала бы ведро воды, чтобы напоить его коня.
Когда он мчался во весь дух, можно было залюбоваться. Как птица, летел он по степным просторам. Он так любил быструю езду! Ни у кого не было таких коней, как в отряде Няги, человека исполинского роста, исполинского сердца и беззаветной храбрости.
А сам Няга ездил на коне чистокровной скаковой английской породы, с таким нежным волосом, с такой кожей, что под ней видна была каждая жилка. Длинношеий, с тонкой, как у борзой, мордой, с тонкими ногами и длинными бабками, но с мускулистым крупом и широко расставленными ганашами, Мальчик самой природой был предназначен для быстрой езды.
И когда Няга мчался навстречу опасности, черные глаза его, опушенные девичьими длинными ресницами, сияли счастьем, а на сочных губах играла улыбка. Няга скакал в бой, как на праздник. И все он делал по-праздничному. Мир радовал его. Кажется, не было более жизнерадостного человека, чем он.
Котовскому с первого взгляда понравились и конь, и всадник, и то, что темно-гнедой Мальчик расчесан и убран, и то, что всадник красиво держится в седле, и то, что у всадника чистые, ясные глаза, так что видно душу до дна. С таким любо скакать по полю бранному, с таким только и бить врага. С таким только и вести фронтовую дружбу, самую крепкую, какая только существует на свете. И Котовский протянул Няге руку:
- Привет тебе, дорогой гость! Радуюсь, что довелось нам встретиться.
- Я ничем не отличаюсь от многих других, - сказал Няга, - но я не трус, и мне не раз случалось слушать, о чем шепчет пуля, задевая волос на голове. И я, и мой конь, и все мои товарищи - мы просим тебя: возьми нас к себе, мы оба станем от этого сильнее!
Взял Котовский в отряд Михаила Нягу. Боевая их дружба длилась долгие годы и не тускнела от времени.
Вслед за Нягой пришли Дубчак, железнодорожник из Хотина, и Николай Слива, бывший столяр, человек, пользовавшийся большим уважением у бойцов. Впоследствии Слива возглавлял партколлектив в первом кавполку.
Привел бравый свой эскадрон бывалый партизан Каленчук Димитрий Васильевич. Голос у него знаменитый. И очень любил он порядок и лоск. Конь у него был - загляденье, и весь его эскадрон - молодец к молодцу.
Пришел в отряд боевой командир эскадрона Скутельник - чернявый, и хоть ростом невелик, зато душа большая.
Пришли также Владимир Подлубный, отличный разведчик, и Воронянский, знаток конного дела и кавалерийской езды.
И еще многие приходили и приезжали в отряд. Они и составили стаю непобедимых орлов, славное племя котовцев.
Приезжали на гуцульских лошадях, незаменимых в гористой местности, на полукровках и на таких, с позволения сказать, лошаденках, которым и неприлично бы, кажется, ходить под седлом. Короткие и длинные, всех мастей и оттенков, и холеные, и некормленные, и береженые, и опоенные - эти кони быстро осваивались в отряде и научались ходить в строю. Они все понимали, а зачастую понимали даже непонятное, отгадывая своим чутьем. Как отлично знали они, когда нужно собрать все силы и мчаться во весь опор вперед, навстречу пулям! Как трогательно они умирали, сраженные в бою!
Отряд Котовского рос.
На абрикосовых деревьях осыпался нежно-розовый цвет. Вечерами роса ложилась на густые пахучие травы. В камышах звенели комары.
В строгом порядке, по-военному, с сигналами горниста, с важной серьезностью кашеваров, с четким и нерушимым распорядком дня жили эти выносливые, непритязательные люди.
Кони в отряде разномастные, да и то не у всех. А откуда взять обмундирование? Оружие? Белогвардейские полчища одевали, снаряжали, обвешивали оружием иностранцы. Но правда была на стороне плохо одетых, вынужденных беречь каждый патрон красноармейцев. Сапоги в те времена были заветной мечтой кавалериста. Кожаная тужурка казалась сказкой, мифом, несбыточным желанием. А уж если обзавелся конник сапогами, он делал адскую смесь из молока с сажей, для блеска прибавлял сахару... Летом, бывало, мухи облепляли эти сладкие сапоги. Но слов нет - сапоги блестели!
Котовский был живописен. А если разобраться, в чем он был одет? Красная фуражка сшита из материала, каким обивают диваны. Лампасы - те выкроены из рясы. Вот и все его щегольство.
Простая, суровая была жизнь. Вместе рубились, вместе ходили за конями, вместе отдыхали.
Котовский был требователен к другим и требователен к себе. Любил он этих бесхитростных людей. Любил и знал, что в любую минуту может потерять каждого. Знал это и берег, считая, что на войне лучший способ уберечься это не дать уберечься врагу.
5
- Хороший у тебя конь, Няга! - сказал как-то Котовский, любуясь Мальчиком. - По всем статьям хороший конь!
Няга выжидательно молчал: куда ведет речь командир?
- Плохо, что у нас многие совсем без коней. И так это меня тревожит! Плохо без коней, Няга!
- Если водятся кони у врага, - ответил Няга, - значит, еще полбеды, значит, есть где их взять.
И Няга хитро сверкнул своими черными, жгучими глазами.
- Я понял тебя, Няга. Сколько дать тебе людей?
- Много людей - трудно передвигаться. Мало людей - трудно пригнать коней.
- Если есть люди у врага, - ответил в тон ему Котовский, - значит, еще полбеды, значит, есть где их взять!
Няга засмеялся и в ту же ночь с десятью лазутчиками переплыл Днестр, ловко миновал вражеские посты и забрался вглубь километров на пятнадцать.
- Здесь, - сказал он наконец запыхавшимся смельчакам. - Это и есть конные заводы. Тут и мой Мальчик когда-то стоял на привязи.
Удачно они проникли к конюшням и вдруг напоролись на какого-то человека. Что делать? Еще бы какая-то секунда - и распростился бы он с этим лучшим из миров... Но вдруг Няга окликнул:
- Георгий Граку, не вспомнишь ли ты Нягу, которого угощал папиросами в порту в Измаиле?
- В самом деле, это ты! Какие ветры принесли тебя, да еще в такую пору?
- Если хочешь узнать об этом, сядем на коней и отправимся вместе, а то Котовский заждался нас и беспокоится.
- Но я не вижу коней, Няга.
- Нехорошо, Георгий! Не к лицу старой кобыле хвостом вертеть! Как не видишь коней? А сколько их в конюшнях?!
Обратный путь уже совершали не десятеро, а целых два десятка всадников, потому что Георгий Граку не только сам сел на коня, но и уговорил всех молодых конюхов уйти к Котовскому. Они ведь давно шептались между собой, давно сговаривались.
И вот они скакали по глухим, спящим дорогам. Они угнали за Днестр с полсотни коней. И каких! Конюхи с гордостью приводили их родословные, перечисляли их рекорды, призы, показывали аттестаты, отмечали статьи: развитие мускулатуры, крепость сухожилий, удлиненность бабок... Тут были кони всех мастей: и серые в гречке, и соловые, и игрение, и каждым конем можно было залюбоваться.
Весь отряд был взволнован. Несколько дней только и разговору было, что об этих конях. Когда Котовский посадил на них лучших и достойных, все поняли, что именно их, этих славных коней, не хватало для вящей славы и гордости отряда. И Котовский сказал:
- Дорогие друзья мои! Берегите коней! Любите их, лелейте их, а они отплатят вам сторицею, и придет время - сберегут вас в бою!
Как пахла трава в эти июньские полдни! Как дышали горячей грудью степные просторы! На солнцепеке раскалялась земля, горячий ветер поднимал пыль на далекой дороге. Степь пела, стрекотала, а сады замирали в истоме. Небо полыхало и вскипало пеной облаков.
Кони стояли понуро и обмахивались хвостами, отгоняя слепней, садившихся на живот. Мошкара лезла в глаза, заставляла непрерывно мотать головой.
И люди тоже томились. Все искали тени. Кто спал, раскинув в стороны руки и ноги, кто занимался починкой.
Бессарабцы напевали вполголоса, вспоминая о родине, о тихом Пруте, о кислой брынзе, о волах, тянувших бороны, об отарах глазастых овец, длинношерстых, пугливых. Еще они пели о тоске, которая сжимает их сердце, о такой близкой и такой далекой родине:
Дни ли длинные настали,
Провожу я их в печали.
Дни ли снова коротки,
Сохну, чахну от тоски.
Услышав знакомый напев и напомнившие далекие годы слова невеселой песни, Котовский подошел поближе, уселся вместе с конниками на завалинке. Ведь эту самую песню пела Мариула!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84