Напротив меня, футах в двадцати, – другая стена из грубого камня. Надо мной – каменный потолок, с которого капает вода. Огонь обжег пальцы, и спичка погасла, стало еще темнее. Я знала, где находилась. Ужас охватил меня.
Я была в Чизлхестских пещерах, громадном подземном лабиринте. Одни говорили, что пещеры были вырыты еще в доисторические времена, другие – что здесь добывали мел несколько столетий назад. Никто точно не знал, как они здесь появились и зачем. Исследовано было примерно двадцать миль этого обширного лабиринта, но никто не знал его истинной протяженности.
Я отчаянно чиркала спичкой, затем приказала себе остановиться, и меня снова затрясло. Спички сейчас бесценны, нельзя просто так их расходовать. Очень осторожно я положила спички в карман и прислонилась к стене, обхватив голову руками: мне надо подумать.
Попала я сюда сама или кто-то меня принес, как мне показалось, ответа на этот вопрос я сейчас найти не могла. Единственный известный мне вход в пещеры был рядом со станцией в Чизлхесте. По прямой это больше мили от имения, и гораздо дальше, если идти по дороге. В Чизлхесте вход в пещеры был открыт для посещений. Экскурсоводы водили небольшие группы желающих на несколько сотен ярдов в глубь лабиринта и показывали несколько пещер. Дальше никто не ходил, деревянные преграды огораживали этот участок от остального лабиринта для того, чтобы самые беспечные не могли самостоятельно уйти дальше и заблудиться.
Я слышала, что есть и другие входы и выходы. У мистера Грешема в библиотеке была маленькая книжечка, в которой говорилось, что во времена Кромвеля от одного или двух больших поместий были прорыты тайные ходы к пещерам, там скрывались роялисты. Но оказалось, что даже старожилы не помнят, где эти ходы.
Становилось все холоднее и холоднее. Я понимала, что если не найду выхода отсюда, то погибну от холода уже через несколько часов. Однако выбраться из этого лабиринта практически невозможно. Я старалась гнать от себя эту мысль. Мне нужно побороть растущую панику и постараться с максимальной пользой использовать свою единственную удачу – спички.
Я стала думать, что еще может пригодиться. Сумочка пропала, я понятия не имела, когда и где я ее потеряла. В кармане был носовой платок и небольшой сверток с двумя бутербродами, которые приготовила миссис Троубридж. Было решено, что мы съедим бутерброды вместе с колбасками у костра. На мне все еще была фетровая шляпа с длинной булавкой, которая и удержала шляпу, когда я упала, и потом, когда я каким-то образом попала сюда. Жаль, что это не летняя соломенная шляпа: солома хорошо горит.
Я наклонилась и начала рвать нижнюю юбку. Из клочков я сплела косичку, оставив на конце кисточку, и положила косичку в карман. Зубы у меня стучали, когда я начала смазывать самодельный факел маслом с бутербродов, благословляя миссис Троубридж за то, что она не пожалела масла.
Я вынула из шляпы шпильку, воткнула ее в непромасленный конец косички, и получилась ручка факела, теперь я не обожгусь. Только после этого я встала и чиркнула спичкой. Я вышла на середину туннеля и замерла. Никакого движения воздуха, пламя ровно горело. Я пристально всматривалась в огонь, и мне показалось, что пламя движется вправо. Я поднесла спичку к своему примитивному факелу и с радостью увидела, что ткань медленно загорелась.
Не мешкая ни секунды, я пошла вдоль туннеля туда, куда указывало пламя на спичке. Я понимала, что могу ошибаться и что едва заметное движение воздуха еще не означает, что выход находится там, где мне показалось. Я могу запросто уходить все дальше от входа, в глубь лабиринта. Но мне нужно принять какое-то решение. Уж лучше действовать по плану, чем блуждать в потемках.
Я прошла всего тридцать шагов и оказалась у начала другого туннеля, который шел под прямым углом к первому. Я быстро затоптала огонь, чтобы не жечь зря факел, и зажгла спичку. Мне панически не хотелось этого делать, потому что с каждой сгоревшей спичкой надежда моя таяла, но, решив идти по направлению пламени, я не хотела гадать, а пламя факела, висевшего на булавке, было слишком большим и неровным, и определить по нему направление движения воздуха было невозможно.
Понять, откуда тянет, было трудно, но я решила, что иду правильно, и, проигнорировав боковой проход, пошла дальше, успев снова зажечь факел, пока спичка не погасла. Я считала шаги и, пройдя еще сорок семь шагов, оказалась у развилки. Пламя третьей спички тянулось определенно влево, и я пошла по левому проходу. Следующие сто двадцать три шага я прошла быстро, потому что, хоть этот туннель и петлял, от него не шло никаких других проходов. Факел сгорел, и я присела, чтобы намазать маслом очередную косичку.
За следующие несколько минут я прошла всего четыреста шагов, сожгла три факела и восемь спичек: теперь проходы пересекались, появлялись новые то справа, то слева. Глаза начали слезиться от напряжения, особенно когда я пыталась разглядеть направление пламени у каждой развилки. Иногда пламя совсем не двигалось. Я начинала отчаиваться и кусала губы, чтобы подавить панику.
Масла осталось совсем не много, на один факел. Ткань не хотела гореть, а когда я расслабила косичку, она вспыхнула и быстро сгорела. Я стояла в темноте. У меня осталось всего восемь спичек. Может быть, сделать длинные полоски и зажигать их одну от другой?
Крохотная искра на сгоревшем факеле вдруг вспыхнула ярким пламенем и погасла. Сердце подпрыгнуло. Значит, откуда-то идет поток воздуха? Я зажгла спичку и всмотрелась. Пламя тянулось в мою сторону. Но это абсурд. Я стояла спиной к стене. Я повернулась, но ничего не увидела, кроме длинной темной тени на стене.
Тень? Что может отбрасывать тень, кроме моего собственного тела? А спичку я сейчас держала перед собой. Я подалась вперед, и спичка погасла. Я не стала зажигать еще одну, а медленно двинулась вперед.
Мои руки нашли его – длинный неровный проход от земли и выше, не больше ярда шириной. Проходя через проем, я почувствовала, что воздух стал теплее. Сердце так забилось, что мне снова стало дурно, и я прислонилась к стене, пока тошнота не прошла.
Я втерла замасленный хлеб в остатки факела, покрепче свернула ткань и зажгла спичку. Пламя так затрепетало, что чуть не погасло. Я повернулась, чтобы заслонить его своим телом, и снова зажгла факел. Проход передо мной стал шире, а затем сузился. Земля под ногами уходила вверх. Я двинулась дальше и издала звук, похожий на судорожное всхлипывание. Звук этот испугал меня, и я снова закусила губу. Проход, по которому я поднималась, огибал камень и с каждым шагом становился круче. Я боялась, что он сузится до щели, через которую мне не пролезть. И вдруг вокруг меня не осталось стен, а под ногами зашелестели опавшие листья.
Я была в зарослях ежевики. Через них проходила узкая тропинка. Я оглянулась и подняла факел. Проход, из которого я только что вышла, был хорошо виден, но только с того места, где я стояла. Он находился в глубокой расщелине, и, казалось, что это небольшая впадина: края расщелины закрывали вход в пещеры.
Огонь погас, но теперь я могла разглядеть кусты вокруг себя. Я подняла голову и увидела сосновые ветви, а над ними – звезды. Я встала на колени и заплакала. Никогда я еще так не радовалась звездам на небе. Я вытерла слезы подолом нижней юбки и пошла по тропинке. Через минуту я оказалась на открытом месте. За мной были заросли ежевики, между ними росли деревья. Я поняла, где нахожусь. Я и раньше видела эти деревья, когда ходила в секретное убежище Метью. Они стояли на краю долины, всего в нескольких шагах от пешеходной дорожки, с одной стороны которой стояли эти деревья, а с другой была земля мистера Грешема.
Я видела зарево костра Грешемов выше и слева от себя. Вдалеке желто-красным пламенем полыхали другие костры. Я перешла дорожку и поднялась на холм, стараясь держаться от костра подальше. Я не хотела никого видеть, я до смерти устала. Я прошла в дом через пустую кухню. Очевидно, миссис Троубридж и горничная, которых оставили присматривать за домом, поднялись наверх, чтобы посмотреть на фейерверк из окна. Стрелки часов в кухне показывали двадцать пять минут восьмого, и я подумала, что часы остановились. Но нет, они тикали. Я не могла поверить своим глазам, которые устали и болели.
Я упала и ударилась головой примерно в половине седьмого и очнулась, наверное, минут через десять. Мне казалось, что я провела в жутком лабиринте Чизлхестских пещер несколько часов, а на самом деле – не более тридцати минут. Я поднялась в свою спальню, умылась, переоделась, причесалась и легла. Голова гудела, на виске, над ухом, был синяк, но ссадины не было, и волосы, которые немного смягчили удар, скрывали его.
Я положила на глаза и лоб салфетку, смоченную в холодной воде. Мысли беспорядочно роились в голове. Сначала был Роберт Фолкон. Он вышел из темноты, обнял меня, поцеловал и ушел, не проронив ни слова. Затем… затем был Николас Сэбин. Это невозможно, просто игра воображения. Николас Сэбин умер более шести месяцев назад. Доктор Ленгдон сам показал мне могилу.
Кто отнес меня в пещеры и бросил там? Мне снова стало страшно, как только я задала себе этот вопрос. Кто бы ни сделал этого, он – враг. По счастливой случайности я не заблудилась в темноте, а ведь могла бы блуждать по пещерам, пока не погибла. Кто же: неизвестный? Или Грешем? Или Фолкон?
Ни в одном из ответов не было смысла. Мог ли Эдмунд, всегда строго следующий букве закона, замышлять против меня коварный план? Или его отец? А отец Роберта, или сам Роберт?
Только не Роберт. Если бы он хотел меня убить, он бы мог это легко сделать, когда обнимал меня. Неужели он поцеловал меня, ушел и снова вернулся только для того, чтобы, увидев меня без памяти у подножия холма, отнести в пещеры и оставить там умирать?
Эдмунд не был склонен к насилию, так же, как и мистер Грешем. Что касается отца Роберта, то я видела его лишь один раз, но не могла представить его холодным безжалостным человеком. А именно такой человек мог сделать то, что он со мной сделал.
Николас… Но я ведь не видела Николаса Сэбина. Мне показалось.
Существовало еще одно объяснение: я бродила, потеряв память после удара головой, и случайно набрела на вход в пещеры.
Я услышала внизу шум, Грешемы возвращались.
Через несколько минут в дверь постучали и вошла Аманда. Я убрала влажную салфетку со лба.
– Вот ты где! Ну что это такое – уйти домой, не сказав никому ни слова? В самом деле, Люси!
– Мне очень жаль, я не очень хорошо себя чувствую.
– Да ты и выглядишь не очень. Белая как полотно.
– Голова очень болит. До утра пройдет. – Я, даже не задумываясь, решила, что никому не расскажу о том, что произошло. Грешемы ни за что мне не поверят, и даже Марша будет трудно убедить, что это правда. – Пожалуйста, извинись за меня перед своими родителями. Я не буду ужинать.
– Хорошо. Господи! У тебя действительно больной вид! Ладно, пойду переоденусь. Почему бы тебе не позвонить Мэгги, чтобы она принесла чего-нибудь перекусить и выпить?
– Наверное, я так и сделаю.
Когда Аманда ушла, я закрыла глаза, стараясь не вспоминать недавно пережитый ужас, и, наконец, забылась тяжелым сном. Через час Мэгги принесла мне горячего молока и бутерброд с курицей. Марш услышал, как Аманда объясняла, почему я не спустилась к ужину, и прислал Мэгги с закуской и пожеланиями скорейшего выздоровления.
Я боялась, что мне будут сниться кошмары. Даже если так и было, я не помнила ничего, когда проснулась, за исключением небольшого эпизода. Я снова была в Китае и бродила по темной покинутой миссии, в руках у меня потрескивал факел на шляпной шпильке, а голос в темноте шептал: «Под ним – нож великана…» – голос Николаса Сэбина.
Весь следующий день у меня тупо болела голова, но, хорошо выспавшись, я еще через день чувствовала себя нормально. Я запретила себе вспоминать о том, что произошло во время фейерверка. Во-первых, потому, что это происшествие казалось все неправдоподобнее день ото дня, а во-вторых, потому что боялась и не хотела думать об этом.
В конце недели Аманда уехала в Челтнем. Рождество будет только через шесть недель. Впереди у меня бесконечные пустые дни. В миссии я бы уже что-то планировала и выкраивала, чтобы сэкономить еду и деньги на рождественский ужин, делала бы украшения, штопала, шила, готовила бы всем подарки.
Здесь, в «Высоких зарослях», еще не начинали готовиться. А когда начнут, слуги все сделают. Мистер Грешем великодушно выделил мне деньги на карманные расходы: по шиллингу в неделю. Я купила тонкого полотна в деревне, чтобы сделать носовые платки всем в подарок. Но вышивка занимала мало времени, а дни казались такими длинными. Мои руки скучали по работе, а ноги – по ходьбе, и даже спина, казалось, ныла, соскучившись по работе на огороде или арыке.
Обстановка в «Высоких зарослях» лучше не стала. Казалось, что мы с миссис Грешем обречены на взаимное непонимание. Она не понимала и не хотела понять, что человек может страдать от ничегонеделанья. Ее возмущала моя неблагодарность. Она не могла себе представить, как можно не наслаждаться чудесной жизнью в семействе Грешем после стольких трудностей, которые я пережила в Китае. Ее возмущение росло с каждым днем. Я, со своей стороны, считала, что все, что бы она ни говорила, делалось лишь с одной целью – к чему-нибудь придраться. Боюсь, я не всегда была права.
В середине ноября Эдмунд получил сообщение от банка Николаса Сэбина. Оказалось, что, когда завещание вступит в законную силу, я получу более тысячи шестисот фунтов. Это известие нашло во мне лишь один отклик. Я хотела убежать из «Высоких зарослей». С такими деньгами я легко подыщу себе жилье, а затем и работу. Мне была невыносима мысль о том, что я должна жить с Грешемами, да еще в такой обстановке.
Я хотела сбежать и чувствовала себя виноватой. Конечно, я оказалась в Англии из-за мистера Грешема и его планов. Но он предоставил мне кров и хорошо со мной обращался. Я была ему обязана. Я успокаивала себя тем, что, если я уйду, они вздохнут с облегчением, а я могу, по крайней мере, заплатить им за все, что они на меня потратили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43