– Хенрик отложил альбом. Потом вытащил из тумбочки ящик с блестящими золотыми дисками. – Эврика, нашел! Дурачок, не радуйся, это только ордена. Целая коллекция! Боже, сколько здесь этого добра! Хельмут Штайнхаген, ты – загадка. Ты забыл эти ордена или вдруг понял, что они не нужны. Может быть, всю жизнь их добивались – он, его отец и дед. Здесь были ордена 1870 года и двух последних войн. Умирание мгновений, да, да, мало что делает такой наглядной быстротечность славы, как эти жестянки, символы былого величия, обесценивающиеся после каждого поворота истории. Свидетельства никому не нужных поступков, восторженности, выжатой при помощи пропаганды, гибели в припадке кретинского порыва во имя толстяка императора, о котором уже следующее поколение знает, что он был дурак, трус и лицемер. Штайнхаген забыл эти ордена или наконец понял? Хотелось бы знать, они поняли? Они когда-нибудь поумнеют?» Среди орденов попадались патроны для пистолета. «Подходят к моему „вальтеру“, – подумал Хенрик, но не взял их.– Ну как? – услышал он голос Анны.Она все еще была в своих брюках, хотя лагерная куртка исчезла. Вместо куртки на ней был шерстяной свитер с высоким воротником. В ее лице произошла какая-то неуловимая перемена.– Что вы с собой сделали? – спросил он.– Причесалась, – ответила она и слегка подергала волосы надо лбом. – Но не очень-то есть что причесывать.– Посмотрите, – сказал он. – Ордена рода Штайнхагенов. Слава трех поколений, а может быть, и больше.– Это не должно приводить нас в умиление.– Да, нас наверняка. Но, может быть, они тоже поумнеют.– Зачем вам их ум?– Чтобы было с кем разговаривать.Анна оглядела себя в зеркале, одернула свитер. Поправляя ворот, она поймала в зеркале его взгляд. Отвернулась. «Я неприлично пристально смотрел на нее», – подумал он со злостью.– Вы неплохо выглядите, – сказал Хенрик. Анна спросила с иронией:– Вы хотели что-то предложить? Он равнодушно бросил:– Я хотел задать вопрос: не чувствуете ли вы угрызений совести?– Угрызений совести? Из-за чего?– Из-за этого свитера. И вообще. Эта квартира, по которой мы рыщем…Она вышла в соседнюю комнату, он пошел за ней.– Вы создаете проблемы, – сказала она, рассматривая хрустальные рюмки в буфете.– Я сказал что думал. Она резко обернулась:– Почему я должна чувствовать угрызения совести? Может быть, потому, что они сделали меня нищей? Может быть, потому, что они замучили моего мужа, а потом, полуживому, залили рот гипсом и расстреляли? А может быть, потому, что я теперь уже ничем не брезгую, ничто меня не смущает и не поражает? Потому что я вас всех ненавижу?Раздался звон стекла. Осколки рюмок рассыпались по полу.– Пусть оно пропадет пропадом, их добро! – закричала она. – Я сейчас все это перебью!Хенрик схватил ее за руку, Анна вырывалась, но он крепко сжал ей руки.– Смулка, – сказал он. – Типичный Смулка. Вы правы, но зачем рюмки бить? На станции ждут бедные люди, которые должны получить эти квартиры.– Отпустите.«Не отпущу», – подумал Хенрик. Отпустил и прошептал:– Простите.Хенрик увидел в глазах Анны слезы. Она повернулась и пошла к окну. Распахнула его.– Это смешно, – сказала Анна, не поворачиваясь.– Что?– Всё. И то, что я разбила рюмки. И то, что вы меня схватили. И то, что через минуту я была вам благодарна.– Тогда, пожалуйста, бейте еще.– И эти угрызения совести. У нас – по отношению к ним. Смешно.– Речь идет не о них, – сказал Хенрик. Анна повернулась к нему.– Это интересно, – пробормотала она.– Да, речь идет не о них, – повторил он. – Речь идет о нас. О нас самих.Анна не понимала. «Ее от меня уже тошнит». Она смотрела в окно. По двору Чесек катил нагруженную детскую коляску.– Речь идет о тех, кто берет, – пробовал он объяснить свою мысль, чтобы не показаться смешным. – Угрызения совести, мораль– все это смешно. Как изгнание из рая.– Я никогда в нем не была, – ответила она язвительно. – В лагере вы тоже были таким чистым?Хенрик молчал.– Мы уже не в лагере, – сказал он наконец.– Послушайте, вы дьявольски умны, но штаны, чтобы закрыть свои ягодицы, вы все же ищете.Хенрик покрылся испариной. Потрогал рукой брюки, нет, не порваны, бабский злой язык.– Конечно, ищу, чтобы не огорчать дам, – сказал он, кланяясь. – И советую вам взять свитер.– Почему же для меня такое исключение?– Я чувствую, что в этом нет ничего плохого.– Ага, значит, вы просто эстет?– Может быть.Хенрик обвел глазами комнату.– Я не вижу здесь штанов для себя, – сказал он. – Штайнхаген был небольшого роста.Анна согласилась, что надо пойти искать в другом месте. Взяла из шкафа халат и несколько мохнатых полотенец и завернула в свою полосатую куртку. В дверях она вдруг передала сверток Хенрику:– Подержите, пожалуйста.– Что это такое?– Туфли. Кажется, мой размер. 5 Внизу, возле лестницы, лежал человек. Анна вскрикнула. Человек шевелился и стонал.– Подождите здесь, – сказал Хенрик, достал пистолет и начал спускаться.– Он может выстрелить! – испуганно сказала Анна.– Тише, – шепнул Хенрик. Женщина замолчала.Хенрик наклонился над распростертым телом. Лица не было видно, в полумраке поблескивала клинообразная лысина. Худой и длинноногий. «Еще один верзила. Смешно, что я вынимал пистолет». Хенрик положил пистолет в карман.– Он ранен? – спросила Анна.– Сейчас погляжу.Хенрик наклонился и перевернул человека навзничь, увидел продолговатое старое лицо. «Ему, наверно, лет шестьдесят с небольшим, эта твердая белая щетина, этот хрящеватый нос, морщины и борозды вокруг тонкогубого рта».– Жив, – сказал Хенрик.Послышались легкие, осторожные шаги Анны, потом удивленный голос:– Посмотрите, в смокинге.Действительно, на старике был смокинг, рубашка с накрахмаленной манишкой, хотя и очень грязной, бабочка и дорогие запонки.– У него вид манекена с витрины, – сказала Анна. – Ну что, ранен?– Следа крови не видно. Наверно, упал с лестницы, ударился головой.– Может, его сбросили? – спросила она, беспокойно оглядываясь по сторонам. Лестница была мрачная, дверь в квартиру Штайнхагенов слегка пошатывалась. – Может, там кто-нибудь есть? Достаньте пистолет.Хенрик наклонился над стариком. Из тонкогубого рта вырвался хрип и пахнуло кислятиной. Хенрик отпрянул.– Агония? – спросила женщина.– Он в дым пьян. Надо подождать, пока проспится. А сейчас можно обыскать.Хенрик оттащил старика к стене и снял с него смокинг. Оружия у старика не было. Хенрик нашел паспорт на имя Шаффера, Курта Шаффера, пятьдесят семь лет. «Плохо выглядишь, Mensch, – подумал Хенрик. – На вид тебе больше, не помог тебе твой фюрер». Другой документ свидетельствовал, что резервист Курт Шаффер, проживающий в Грауштадте, парикмахер по профессии, признан временно невоеннообязанным по причине ревматизма в острой форме, а также хронического катара желудка.– Не хотите примерить его смокинг? – спросила Анна, когда Хенрик стал одевать старика. – Вам неинтересно, как вы в нем выглядите?– Этот немец нам пригодится.– Когда мы сюда пришли, его здесь не было, – вспомнила Анна.– Может быть, он пил где-нибудь поблизости. Услышал наши голоса и решил посмотреть, что происходит.– И слетел с лестницы, – закончила она.– У него такой вид, будто он возвращался с бала.– Вы думаете, их больше? – с беспокойством спросила она.– Не знаю. Шаффер нам все расскажет.Хенрик прошел прихожую и толкнул дверь, выходящую во двор.– Куда вы? – крикнула Анна.– Присмотрите за ним. Там где-то должна быть тележка.– Как вы догадались? – спросила она, когда он вернулся с тележкой.– Опыт. Поляки все носят на себе. Немцы давно уже такой глупости не делают. Вы можете прочитать в «Пане Тадеуше», что происходило после битвы под Йеной и какую роль в эвакуации сыграли вагены. Я должен был стать учителем польского языка. Вот видите, знания, полученные из книг, тоже иногда могут пригодиться. Нужно согнуть ему ноги в коленях.– Что вы хотите с ним сделать?– Отвезти в «Тиволи».Уложить пьяного на тележку было делом нелегким.– Шаффер, – говорил Хенрик, – не сопротивляйся, будь человеком.Парикмахер захрапел.– Так, так, Шаффер, спрячь педали. Уфф, – с облегчением вздохнул Хенрик, наконец уложив немца. – Можно везти. – Вдруг его обдала горячая волна. Он отвернулся и сделал вид, что рассматривает трещины на стене.– Что вы там ищете? – спросила Анна.– Счета за свет.– Я знаю что. Хенрик толкнул тележку.– Подержите дверь, – приказал он. «Догадливая! Интересно, у нее тоже кровь ударила в голову, она тоже увидела трупы?»– У вас бывают обмороки? – спросил он.– Никогда.– У меня тоже.– Нас этим не проймешь, – сказала она.– Да, мы из обожженной глины. – Он выкатил тележку на улицу. Перед домом росли липы, и можно было вздохнуть полной грудью, – Я чувствую, что нарублю сегодня дров, – сказал Хенрик.– Смулка хочет бить окна, – сказала она. Хенрик улыбнулся. Они тянули тележку вдвоем, – Шаффер не очень тяжелый, – сказал Хенрик. – Наверное, голодал. Ты голодал, Шаффер?– Давайте называть его Курт.– Да, теперь он наш. Ты голодал, Курт, или ты просто такой стройный? Смокинг сидит как влитой, жаль, что он его так заляпал.Они катили тележку вдоль железной ограды парка.– Не тарахти, Курт, – обратился Хенрик к пьяному, одна нога которого выпрямилась в колене и теперь билась пяткой о мостовую.– По-моему, еще кого-то обнаружили, – сказала женщина, прислушиваясь. – Мешает стук колес. Остановитесь.Хенрик остановился. Пьяница сладко всхрапнул.– Это оттуда, – сказал Хенрик, показывая на решетку, за которой находился теннисный корт, посыпанный кирпичной крошкой.Вияс, мужчина с прилизанными волосами, поднял ракетку кверху и подал мяч. Пани Барбара отбила, но мяч попал в сетку.– Они сошли с ума, – пробормотала Анна. – Идите сюда! – крикнула она. – Мы нашли немца!Теннисисты подбежали к забору, седая панн слегка хромала.– Я подвернула ногу, – пожаловалась она. И, показывая на Прилизанного, у которого было мокрое от пота лицо, добавила: – Играет как черт. Бегает за каждым мячом, будто от этого бог знает что зависит.Вияс заинтересовался пьяным.– Кто такой? – спросил он. – Немец.– Его зовут Курт, – сказала Анна, – Лежал пьянехонький на лестнице.– Давайте его застрелим, – предложил Вияс. Все молчали. Тогда он пояснил: – Когда мы сюда пришли, здесь никого не было, поэтому и дальше никого не должно быть.– Это сделаете вы? – спросил Хенрик.– Могу. Могу, – повторил он через минуту, но пистолет не вынул. Пьяный всхрапнул, и по его лицу разлилось блаженство.– Курт, – позвал Хенрик. – Я решил привести тебя в чувство. Потом мы выясним, кто ты такой. Что вы скажете? – обратился он к Виясу.– Хорошо, шеф решит. Избавиться от него мы всегда сумеем.– Ну как, вы в форме? – спросил он пани Барбару.– Не жалуюсь. Это что, переодетый гестаповец? – спросила она, показывая на немца.Ответила Анна:– Курт – парикмахер.– Чур, я первая! – воскликнула пани Барбара. – Первая на завивку! – И, повернувшись к Виясу: – Только, упаси боже, не стреляйте. Сначала мытье головы, окраска волос, перманент, а потом уже ваши мужские развлечения. 6 Блондинка ходила по холлу, и подол ее цветастого шлафрока волочился по полу.– Какой красивый свитер! – воскликнула она, увидев Анну.Через некоторое время на антресолях появился Мелецкий. Спускаясь по лестнице, он причесывал седеющие волосы. Хенрик информировал его:– Найден немец.– Парикмахер, а я первая в очереди, – предупредила пани Барбара.– Где он? – спросил Мелецкий и засунул руку в карман. Хенрик сказал улыбаясь:– Спит на террасе. Пьян вдрызг.Старый парикмахер спал на солнцепеке. Место не очень удобное, но спал он крепко, и сны ему снились, по всей вероятности, приятные. Он отогнал рукой муху и перевернулся на другой бок. Мелецкий дернул его за руку:– Ауф!Пьяный забормотал. Хенрик и Мелецкий подняли его с тележки, немец зашатался, Хенрик поддержал его. Тогда пьяный протер глаза и опять что-то забормотал.– Что он говорит? – спросила пани Барбара.– Ему не нравится солнце, – объяснил Хенрик. – У него смешное произношение, но понять можно.Немец открыл глаза и снова закрыл их.– Ужасный сон! – сказал он, покачнулся, но, поддерживаемый Хенриком, не упал. – Это сон, опять сон.– Открой глаза, – приказал Мелецкий. – Ты нас видишь?– Сон, – упирался немец.– Мы поляки.Парикмахер заморгал, внимательно посмотрел на них и сразу отрезвел. Поправил бабочку, одернул полы смокинга.– Извините меня за мой вид, – сказал он. – Здравствуйте.Этот город называется Грауштадт, а моя фамилия Шаффер, я парикмахер, у меня мужской и дамский салоны.– Курт Шаффер, – дополнил Хенрик. – Временно невоеннообязанный. Острая форма ревматизма и хронический катар желудка.– Да, да, – подтвердил Шаффер, – это абсолютная правда, хотя мой конкурент Абендрехт утверждал, что я подкупил врача. Должен признаться, что с некоторых пор я действительно чувствую себя лучше. Даже, можно сказать, отлично.Они ввели его в холл.– Вы очень любезны, – сказал немец, – именно здесь я находился охотнее всего. – Он поскользнулся, но Анна его поддержала. – Данке шён. Я хотел постелить ковры, у меня уже давно было такое намерение, но не успел, очень трудно что-нибудь успеть, когда у тебя много свободного времени! Разрешите присесть?Он добрался до лестницы и тяжело опустился на ступеньку. Пришел Чесек, потом Смулка, группа была почти вся в сборе. Немец показал на ракетку, которую держала седая:– Я узнаю, это от Хаммерштейна. У него всегда был хороший товар, но он страшная сволочь. Писал доносы, будто парикмахер Курт Шаффер не верит в победу, а на самом деле он хотел забрать мой садик.– Давно ты здесь? – спросил Мелецкий.– Пожалуй, давно. Очень давно.– Что ты здесь делал?– Ничего особенного. Открывал двери. Открыл почти все. И пил.– Ты для чего остался? – допытывался Мелецкий. – Почему не убежал?– Я должен вспомнить. Сейчас, может быть, я запил. Нет. Я подумал, что там у меня ничего нет, а здесь у меня мужской и дамский салоны. С красивыми зеркалами. Они не хотели брать мои зеркала.– Вы мне сделаете перманент, – сказала пожилая.– Да, да, к вашим услугам, и надо покрасить волосы, вы преждевременно поседели, у вас прекрасная кожа, и сразу видно, что вы еще совсем молодая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15