Вдалеке медленно выруливают к старту самолеты, но ни один из них не имеет ни малейшего желания брать нас с собой. Генерал чертыхается и, не зная на ком сорвать досаду, опять спрашивает меня: «Что Вам вчера, собственно, сказали? Почему не взяли какой-нибудь бумаги или подтверждения?» По-видимому, генерал твёрдо уверен, что без соответствующего документального подтверждения с подписями и печатями любые слова и обещания ровно ничего не стоят. Даже слова американского генерала.
«Сказали совершенно ясно», – отвечаю я. – «Сегодня в 10 часов утра, аэропорт Темпельгоф. Будет специальный самолет для нас. Начальник аэропорта получил приказ».
Генерал закладывает руки за спину, втягивает шею поглубже в тугой воротник кителя и, ни на кого не глядя, продолжает мерить шагами бетонную дорожку вблизи здания управления аэропорта.
Чтобы как-то убить время майор Кузнецов и я начинаем осматривать аэродром. Неподалеку прогуливается американский солдат в комбинезоне и бросает на нас дружелюбно-любопытствующие взоры в поисках предлога завязать разговор.
Ему дозарезу хочется поболтать с русскими офицерами, показать им свой кошелёк с коллекцией сувениров, свою солдатскую книжку на четырех языках и вообще все содержимое своих карманов. В первые дни в Берлине американские солдаты вели себя с русскими, как дети, попавшие на неисследованный остров и пытающиеся завязать дружественные отношения с дикарями.
По взлётному полю медленно выруливает к старту горбоносый «Дуглас» с диковинными рисунками на фюзеляже, напоминающими детские переводные картинки. Во время войны эти транспортные машины массами поступали в Сов. Союз по закону о Ленд-Лизе и были хорошо известны всем русским.
Американский солдат улыбается и, показывая пальцем на самолет, говорит: «С-47!» Я киваю головой в том же направлении и поучительно отвечаю: «Дуглас!» Солдат отрицательно машет головой: «Ноу, ноу… С-47. Сикорский… Рашен конструктор…» «Неужели это действительно конструкция Игоря Сикорского, пионера русской авиации в первой империалистической войне и творца первых в мире многомоторных самолетов „Илья Муромец!“ – думаю я.
Мне известно, что он вместе с Борисом Северским работает в Америке в области самолётостроения, но летая на «Дугласах», я никогда не думал, что это его детище. Интересно, почему ещё «Правда» не подняла тарарам по этому случаю!
Солдат показывает пальцем на часы, затем в небо. Описательно изобразив рукой посадку самолета и, наконец, тыкнув пальцем в землю, – видимо он уже привык к такому методу разговора с русскими, – произносит: «Генерал Эйзенхауэр!» Затем, как будто речь идёт о его ближайшем товарище, безмятежно добавляет: «О'кей!» «Что, неужели сейчас должен прилететь генерал Эйзенхауэр?» – думаю я. – «Может быть, поэтому и затягивается наш отлет».
Пока мы разговаривали с солдатом, позади нас опустился самолет и из него горохом высыпала группа весёлых старичков. Они, как дети, выпущенные на прогулку, бойко окружили оторопевшего генерала Шабалина и принялись трясти ему руки с таким сердечным выражением радости на лице, как будто они специально за этим прилетели из-за океана.
Генерал тоже заразился этой беззаботной веселостью и захлопал руками направо и налево. Позже выяснилось, что новоприбывшие по ошибке приняли генерала Шабалина за маршала Жукова.
В это время бывший с нами подполковник Орлов уже разузнал где-то, что весёлые старички – это группа американских сенаторов, летящих в Москву. Он шепнул об этом генералу, но было уже поздно. Генерал обменялся рукопожатиями с самыми заклятыми врагами коммунистического строя. Наверно, он позднее опасался, что у него отсохнут руки.
На весёлых старичках простенькие серые пальто не по последней моде, чищенные ваксой скромные чёрные ботинки. В России американцы обычно появлялись в патентованных ботинках на трехдюймовой резиновой подошве. А этих в Москве даже не отличить, что они иностранцы.
Просто симпатичные благообразные старички и только. Причем очень хорошо сохранившиеся, бодрые и жизнерадостные. Седые, почти белые, волосы резко выделяются на фоне здоровых румяных лиц. Не старички, а прямо реклама страхового общества.
Кругом щёлкают фотоаппараты. Сенаторы с удовольствием позируют держа генерала Шабалина за руку. Генералу чертовски не хочется фотографироваться в столь компрометирующей компании, но деваться некуда.
Генерал твёрдо уверен, что все эти фото пойдут в архивы соответствующих «иностранных разведок», часть из них, как положено, попадет попутно в архивы МВД и тогда неприятностей не оберёшься.
После фотонабега начинается какая-то подозрительная торговля. Окружающие, главным образом американский персонал аэропорта, суют сенаторам в руки новенькие оккупационные банкноты.
Мои сомнения в открытой коррупции американского сената рассеивает мой новый знакомый – солдат в комбинезоне. Он подходит к нам, с победным видом размахивая похрустывающей сине-красной бумажкой, вдоль и поперек исчерканной различными подписями.
Похвалившись вновь приобретенными трофеями, он показывает нам подписи Трумэна, Эйзенхауэра, маршала Жукова и многих других знаменитых личностей. Оказывается это своеобразный способ собирания автографов. Поскольку через Темпельтоф идёт главная магистраль авиасообщений, то охотникам за автографами попадаёт в руки богатая добыча.
Недавно здесь закончилась Потсдамская Конференция. Интересно было знать, достал кто-нибудь подпись Сталина? Вряд ли. Впрочем, Сталин, наверное, и не был на Темпельгофе. Авиацию он расхваливает, а сам на самолет ещё ни разу в жизни не сел.
В стороне майор Кузнецов недоверчиво спрашивает у подполковника Орлова: «Это что – в самом деле, сенаторы?» «Да. К тому же самые заядлые – политическая комиссия сената», – отвечает тот.
«Что-то они мало на капиталистов похожи», – сомневается Кузнецов.
«Вид у них довольно безобидный, зато в карманах миллионы. Акулы!» – возражает Орлов, для которого наличие денег в кармане – это, по-видимому, смертный грех. Подполковник Орлов сугубо партийный человек и не отклоняется ни на миллиметр от линии партии.
«Ведь это собственно хозяева Америки, а держат себя просто. Наш какой-нибудь министр…» Размышления Кузнецова прерываются появлением на сцене новых персонажей. В ворота аэропорта вкатывается вереница крытых лимузинов и направляется в нашу сторону. Из машин выходит группа советских офицеров. По фуражкам с золотыми шнурами и красным кантам на шинелях видно, что это генералы.
«Ну, попали мы, кажется, в театр», – бормочет Кузнецов. – «Ведь это маршал Жуков со своим Штабом. Надо куда-нибудь в сторонку убраться».
Генерал Шабалин, по-видимому, того же мнения, но генеральская шинель не позволяет ему запросто стушеваться за спинами людей, как это сделали мы. На весь этот спектакль его не приглашали. А оказаться незваным гостем у маршала Жукова – это довольно щекотливое положение.
Выручают те же жизнерадостные старички. С непринужденным «Халло!» и приятельским хлопаньем рук сначала по рукам, а затем и по спинам своих новых знакомых, они моментально преодолевают первую официальную фазу знакомства и создают непринужденную дружескую атмосферу. Здесь даже последний меланхолик заулыбается и завопит «Халло!», как янки с Бродвея.
«Ну и сенаторы!» – восхищается Кузнецов. – «Хлопают руками, как на ярмарке. Как будто они всю жизнь конями торговали. Славные ребята!» Он облизывает губы, как будто пил с сенаторами на брудершафт.
Маршал Жуков, небольшого роста, крепко сложенный, с сильно выступающим вперед тяжёлым волевым подбородком, держит себя исключительно просто.
Он обращает мало внимания на суету кругом, как будто ожидая, когда, наконец, перейдут к делу. В противовес многим советским генералам, сделавшим карьеру за время войны, он всем своим видом даёт понять, что он только солдат.
Во время войны при разборе операций он не лез в карман за крепким словом и даже генералы получали от него зуботычины. Потом он говорил, что ему жизнь тысяч солдат дороже одного генеральского зуба.
Очень характерно было то, что абсолютно без помощи официальной кремлёвской пропаганды, он считался в стране общепризнанным вторым Кутузовым, спасителем Родины во Второй Отечественной Войне.
Аэродром заметно оживляется. Появляются одетые в парадную форму наряды военной полиции. Засуетился дежурный персонал. Невдалеке приготовился батальон почётного караула.
Совершенно бесшумно приземляется четырёхмоторный самолёт. Охотников за автографами ожидаёт разочарование. Незаметно, но быстро вся территория оказывается отрезанной для любопытных двойным кольцом охраны.
Майор Кузнецов оглядывается кругом и говорит: «Чисто работают. Посмотри только на этих головорезов. Наверно из гангстеров навербовали».
Первое кольцо из здоровенных солдат военной полиции действительно представляет внушительное зрелище. Выглядят они довольно угрюмо, хотя и чисто выбриты. Второе кольцо тоже из боксеров и ковбоев в военной форме, но верхом на мотоциклах, делающих шума значительно больше чем самолёты.
«Вот такие солдаты мне нравятся», – созерцательно замечает Кузнецов, – «у этого пальцем пуговицы не потрогаешь».
Батальон почётного караула делает какие-то странные строевые упражнения. Подняв руки на уровень плеч, солдаты размыкаются, как физкультурники на спортплощадке по всем четырем сторонам. На наш взгляд – довольно неловко и не по-военному.
«Что-то пахнет опереткой», – говорит Кузнецов, обращаясь к Орлову. – «Чего они вертятся?» Подполковник только пренебрежительно махает рукой: «Какие сенаторы, такие и солдаты. Шоколадные солдатики. Они все от чёрного хлеба заболеют».
«А ты что – в чёрный хлеб влюблён?» – язвительно спрашивает Кузнецов. – «Или ты это как всегда – о других заботишься».
Орлов делает вид, что не слышал вопроса. Он летит с нами в качестве эксперта по юридическим вопросам. Вообще же он военный прокурор и по своей должности хорошо знает, к чему приводят слишком откровенные разговоры или вообще многословие.
Генерал Эйзенхауэр, в армейской курточке и с обычной широкой улыбкой на лице, здоровается с маршалом Жуковым. Великие люди в действительной жизни всегда проще, чем на страницах газет и журналов. Эйзенхауэр, подписав пару автографов, запросто осведомляется, где здесь можно позавтракать и приглашает с собой Жукова.
«Ну, так. Генералы пошли принимать калории, а для нас, по-видимому, стульев не хватило», – резюмирует Кузнецов. – «Как-никак, а мы Эйзенхауэра дольше всех дожидались».
Оглянувшись по сторонам в поисках ресторана, он утешает себя: «Всё-таки хоть за руку с нами поздоровался. Наш генерал теперь, наверное, руки карболкой мыть будет. Попал бедняга в историю!» Как только удалились высокие гости, появляется диспетчер и докладывает, что наш самолет готов к отлёту. Теперь нам понятно, почему затягивался наш отлёт.
К генералу Шабалину подходит человек в форме американского бригадного генерала и обращается к нему на чистейшем русском языке. Видимо он узнал, что мы летим во Франкфурт и предлагает нам свои услуги.
Американец говорит по-русски лучше, если можно так выразиться, чем мы сами. Видимо, он покинул Россию тридцать лет назад и его речь осталась абсолютно без изменений – такой, как говорили раньше в России в аристократических кругах.
Наш же язык изменялся вместе с ломкой жизненного и социального укладов в Сов. России, он засорен жаргоном и пересыпан неологизмами. Американец говорит заспиртованным языком мёртвой России. На нас пахнуло тонкими духами и чуть-чуть нафталином. Интересно чем пахнуло на него.
Неизвестно, зачем Эйзенхауэр и Жуков летали в Москву. В советских газетах, во всяком случае, не было никакого официального коммюнике. Когда, неделю спустя, я был в кабинете у генерала Шабалина, он после моего доклада спросил: «Знаете, зачем Эйзенхауэр летал в Москву?» «Наверно, как почётный гость на недавнем параде», – ответил я.
«У нас гостей принимать умеют», – сказал генерал, – Эйзенхауэра там такой водкой угостили, что он потом всю ночь песни распевал в обнимку с Будённым. Будённого всегда для декорации подсунут».
Это было, по-видимому, всё, что знал генерал о московском визите. Потом он приложил палец к губам и погрозил этим же пальцем мне.
Из этих маленьких эпизодов видно, в каком положении находился Заместитель Главноначальствующего СВА – он был мальчиком на побегушках и только по слухам знал о том, что творится наверху.

2.

К старшему адъютанту подходит американский офицер. Засунув пилотку в задний карман брюк, он отдаёт честь, чётко рванув руку к непокрытой голове. Затем он представляется на чистейшем русском языке: «Капитан американской армии – Джон Яблоков».
Майор Кузнецов – человек исключительно интеллигентный, но это не мешает ему быть большим весельчаком и балагуром. Он здоровается с американцем, искоса посматривая на торчащую сзади пилотку. «Здравия желаю, Джон Иванович! Хау ду ю ду?» Американский Джон Иванович видно уже стрелянный воробей. Заметив улыбку майора он, ни мало не смущаясь, отвечает: «Я знаю – у Вас в таких случаях говорят: „К пустой голове – руку не прикладывай. – У нас порядок другой“.
Позже выяснилось, что Джон Яблоков действительно душа-парень. Видимо желая доставить нам удовольствие или стараясь показать, что хотя он и американец, но всё же идёт в ногу с эпохой, он в показательном порядке услаждал наши уши такой многоэтажной русской матерщиной… наверно повыше Эмпайер Стэйт Билдинг. Матершил он так гладко и без запинок, как хороший проповедник Евангелие.
Но это было позже. Сегодня капитан Яблоков явился с официальной миссией передать генералу Шабалину приглашение на первое организационное заседание Экономического Директората в Контрольном Совете. Генерал Шабалин вертит в руках текст приглашения и повестку дня заседания. Стараясь не показать, что это для него китайская грамота, он спрашивает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83