Я их пока сажу в подвал. Нельзя же, чтобы они в таком виде по улицам бегали, а одеть мне их не во что».
В зале слышится смех. Генерал Богданов спрашивает: «Как это так – голых?».
«Очень просто», – отвечает незадачливый комендант, – «Абсолютно голых. В чем мать родила. Даже смотреть стыдно».
«Ничего не пойму», – переглядывается генерал с другими членами президиума, – «Объясните подробней. Откуда эти голые люди?».
Комендант объясняет: «Немцы из Чехословакии. Их чехи раздевают на границе догола, а потом гонят в таком виде ко мне через границу. Говорят: „Вы сюда голые пришли, голые и возвращайтесь“. Судетские немцы.
Их по Потсдамскому Договору переселяют в Германию. Для чехов это шутка, а для меня – проблема. Во что я должен одевать этих людей, когда мои собственные солдаты не имеют обмундирования?» Другой комендант спрашивает: «У меня в городе банк. Вместе с директором банка я осмотрел частные сейфы в подвалах. Полно золотых вещей, бриллиантов – целые горы ценностей. Я приказал пока опечатать все. Что с этим делать дальше?» Третьему доставляет беспокойство немецкая танковая дивизия, расквартировавшаяся во дворе комендатуры.
Характерно – никто из комендантов не жалуется, что у него возникли какие-либо трудности с немцами. Ни диверсий, ни беспорядков. Гораздо больше хлопот со своими собственными людьми.
«Оккупационный аппарат должен быть на высоте задач оккупационной политики. Нужно свято беречь престиж нашей армии и нашего государства в глазах оккупированной страны. Комендатуры – это первое звено нашего контакта с германским населением» – обращается генерал Богданов к присутствующим.
«И в этом показном лице нашего государства собраны все отбросы армии. Пока мало считаются с общественным мнением побежденной страны, но потом это даст себя почувствовать», – думаю я в ответ словам генерала.
После окончания совещания для участников устраивается банкет. Майор Кузнецов, я и ещё один офицер из дрезденского СВА занимаем столик в оконной нише.
Когда-то отель «Белый Олень» был излюбленным местом для курортных гостей и иностранных туристов. Из окна видна подернутая лёгким туманом Эльба, разрезающая Дрезден на две части. «Белый Олень» лежит на высоте птичьего полёта.
Отсюда мало заметны разрушения, нанесенные городу войной. Панорама у наших ног дышит покоем и древней культурой. Дрезден красив, несмотря на то, что половина его лежит в развалинах.
В нём много подлинного благородства другой Германии, о которой мы сегодня забываем под свежими впечатлениями последних лет. Бесстрастные кельнеры с физиономиями университетских профессоров бесшумно скользят по залу.
Мальчуганы в белых жилетах лавируют между столами, деловито размахивая салфетками и повинуясь безмолвным взглядам величественного обера. В своих детских грёзах они, наверно, мечтают когда-нибудь стать на его место, с гордостью носить чёрный фрак и командовать залом.
Профессия кельнера возведена в Европе на высоту искусства. В Советском Союзе это считается презренной для мужчины профессией. Забавный контраст: в пролетарском государстве профессия пролетария стала презренным занятием.
А без кельнеров не обойтись даже и при коммунизме. Разница только та, что поскольку у нас это считается собачьим занятием, то советские кельнера и ведут себя как собаки.
Наши уши ласкает знакомая мелодия. «Синий платочек»! Я любил слушать эту простую песенку с московских эстрад, на аккордеоне в руках солдата, в безыскусном исполнении девушек в серых шинелях. Сегодня она звучит символично в исполнении немецкой капеллы.
Майор Кузнецов окидывает зал взглядом и говорит: «Уютная обстановка. Если бы ещё всех гостей к черту повыбрасывать – совсем хорошо было бы».
Коменданты, наполняющие зал, несколько оправились после неприятной конференции. Они стараются утешить себя воспоминаниями о боевых подвигах во время войны. Этому помогает неограниченное количество веселящих напитков на столах. Зал наполняется нескладным шумом.
Наш третий спутник, кося глазами по залу, говорит: «То же самое мне часто приходило в голову, когда я бывал в московском метро. Метро замечательное, а публика не гармонирует, всё впечатление портит. Кругом мрамор, а посредине рвань».
Я спрашиваю у майора Кузнецова, который благодаря своей должности адъютанта хорошо знаком с порядками в армии: «Как ты думаешь – что будет майору Астафьеву и другим, кого разбирали на конференции?
Майор Кузнецов улыбается: «Ничего. Самое большое – переведут в другую комендатуру. Профессиональные подлецы тоже необходимы. К тому же все эти скоты искренне преданы партии. А преданным людям многое прощается. Они так же необходимы партии, как и партия им. Взаимозависимый комплекс».
Меня удивляет, что майор и его старый знакомый разговаривают так свободно на щекотливые темы. Это своеобразная атмосфера в стране и в армии после окончания войны. Люди почувствовали, что они завоевали себе свободу, что они победители, и это чувство распространялось далеко. Этому способствует также новизна контрастов при столкновении с Западом.
На время нашего пребывания в Дрездене генерал Шабалин остановился в вилле, занимаемой генералом Дубровским – Начальником Экономического Отдела СВА в Саксонии. Раньше эта вилла принадлежала крупному немецкому коммерсанту. Позади виллы чудесный сад.
Вернувшись с совещания в «Белом Олене», майор Кузнецов и я вышли погулять в этот сад. Вскоре за нами прибежал генеральский шофёр Миша и сообщил, что генерал требует нас в Штаб Дрезденского СВА в кабинет генерала Дубровского.
Через пять минут мы были на месте.
В кабинете генерала Дубровского теперь заседание несколько иного рода. По одну сторону стола генерал Шабалин, рядом с ним генерал Дубровский. По другую сторону стола немецкие отцы города, ландрат Саксонии и бюргермайстер Дрездена. Немец – бюргермайстер говорит на чистейшем русском языке. Не так давно он был подполковником в Красной Армии.
Обсуждаются экономические задачи Саксонии в свете оккупационного режима. Дело идёт исключительно гладко. Бюргермайстер является не только послушным исполнителем, но и ценным консультантом по местным вопросам. Не мы приказываем и требуем что-то. Нет. Бюргермайстер рекомендует нам целесообразные мероприятия и предлагает их на утверждение.
Только один единственный раз в бюргермайстере проскользнула тень его немецкого происхождения. Когда обсуждался вопрос об острой нехватке крепёжного леса для шахт, генерал Шабалин, не долго думая, предложил: «Но ведь крутом масса лесов, – рубите их».
Подполковник-бюргермайстер в ужасе всплеснул руками: «Если мы вырубим эти леса, то через пять лет наша цветущая Саксония превратится в пустыню». Приняли компромиссное решение: изыскивать другие источники, а пока рубить местные леса.
Ландрат существует для вывески – мягкотелое существо какой-то демократической партии, готов подписать любую бумажку. За его спиной работает наш человек, ещё вчера носивший советские погоны, а сегодня – стопроцентный немец и бюргермайстер.
Он из кожи вон лезет, чтобы изыскать побольше репараций. Классово-чуждый элемент изъят в одну ночь, остальные оглушены страхом, а свои люди работают под маской новой демократии.
Массами нужно умело руководить сверху. Психология масс – это точная наука, в деталях разработанная Кремлём. Человек – это общественное животное.
Условия современного общества делают человека гораздо более зависимым от стада, чем всех его четвероногих предков. Здесь запросто в лес не убежишь. Пастух в Кремле знает своё дело.
Эти мысли невольно приходят в голову, когда наблюдаешь происходящее в кабинете генерала Дубровского. Я смотрю на немецких представителей «новой демократии», затем оглядываюсь кругом и рассматриваю обстановку зала, где мы находимся.
Штат СВА Саксонии расположился в бывшем дворце саксонских королей. С высоких, выложенных дубовыми панелями, стен на нас взирают потемневшие портреты в средневековых костюмах.
Обитатель золотой рамы, опершись на шпагу, холодно смотрит над головами людей с золотыми погонами на плечах. Эти хоть победители. Но то существо в сером гражданском костюме с немецким именем! Что думал благородный король о своих усердных потомках? Мельчают людишки… Не правда ли, Ваше Величество?
На прощание я пожимаю руку подполковника-бюргермайстера. Из вежливости я даже говорю с ним по-немецки. Чтобы он не слишком чувствовал себя холуём. Иногда полезно создать у слуги впечатление, что он самостоятельный.
На другой день мы едем в Галле, столицу Провинции Саксония. Здесь Шабалин встречает своего старого приятеля генерала Котикова, Начальника Экономического Управления СВА в Провинции Саксония (примечание: здесь речь идёт о двух различных провинциях – Федеральной Земле Саксония с центром в Дрездене и Провинция Саксония с центром в Галле).
Позже генерал Котиков получил широкую известность в должности советского коменданта Берлина, союзники, наверно, долго будут помнить его имя. Внешне генерал Котиков очень симпатичный человек и добросольный хозяин.
В Галле мы присутствуем на аналогичных совещаниях, что и в Дрездене. Сначала интермеццо с комендантами – картина та же, что и в Федеральной Земле. Затем генерал Шабалин проверяет работу «новой демократии».
Местный немецкий вождь прожил около пятнадцати лет в Москве по улице Покровского, почти мой сосед. Он проявляет в своей деятельности ещё больше усердия, чем его коллега в Дрездене. Генералу Шабалину приходится умерять его пыл, когда тот представляет длиннейший список предприятий, намеченных для социализации.
«Не так скоро» – говорит Шабалин, – «Учитывайте особенности германской экономики и переходного периода. Передайте Ваши предложения на рассмотрение генералу Котикову».
На обратном пути в Берлин у нас происходит непредвиденная задержка. Где-то около Лютерштадта у нас с треском лопается задняя шина. У шофёра – ни запасного колеса, ни камеры, ни даже резинового клея. Генерал яростно ругается – он во что бы то ни стало хочет попасть в Берлин до наступления темноты. По-видимому, он не слишком полагается на работу комендатур.
Мы с Кузнецовым переглядываемся, – доставать колесо придётся нам, так как шофёр Миша от страха потерял всю свою изобретательность, которой славятся советские шофёры. Выход один – организовать колесо у какой-либо проезжающей автомашины. Это сегодня обычное явление на дорогах Германии.
По всем правилам военного искусства мы блокируем дорогу, задерживаем все проезжающие автомашины и подвергаем их осмотру. Ни одно колесо не подходит к нашему «Адмиралу». К удивлению задержанных, мы без помех отпускаем их дальше.
В душе они, наверное, уже распрощались со всеми своими чемоданами. Контроль довольно высокий – сам генерал стоит рядом с нами, сверкая лампасами и прочими знаками генеральского достоинства.
Через некоторое время мы замечаем двигающуюся по шоссе странную автоколонну. Несколько крытых грузовиков, размалёванных во все цвета радуги, пёстрые афиши, пахнет жареным луком и богемой.
Оказывается – бродячий цирк, цыганы XX века. Не хватает только черномазой Кармен для полноты эффекта. Живописный кортеж замыкает военный американский джип, за рулем которого сидит американский капитан.
Я оглядываюсь кругом в поисках командующего этим парадом и соображаю на каком языке здесь следует объясняться. В этот момент из джипа выскакивает недостающая Кармен и обращается к нам на звучном диалекте трущоб Веддинга (Веддинг – прославленные трущобы Берлина, бедный северный район).
Мы с майором Кузнецовым на момент даже забываем, зачем мы остановили все эти автомобили. Фиалка Веддинга была действительно чертовски хороша. Недаром американский капитан пустился сопровождать свою даму сердца в опасный путь по дорогам советской зоны. Ради такой женщины забудешь все предписания и Эйзенхауэра и Жукова вместе взятых.
С трудом оторвавшись от заманчивой картины, мы начинаем осматривать колеса у автомашин, попутно консультируясь по техническим вопросам с Мишей. Наконец очередь доходит и до американского джипа.
«Как насчёт джиповских колес?» – спрашивает Кузнецов у Миши.
«Дырки сходятся. Немного хромать будем, но до дома доедем» – отвечает тот.
Итак, вопрос решён. Сейчас мы получим дополнительные поставки по ленд-лизу. К тому же у джипа сзади торчит пятое колесо. Излишняя роскошь.
Я объясняю Кармен наше бедственное положение и показываю пальцем на пятое колесо джипа. Генерал вспоминает Потсдамский договор и психологию запугивания: «Спросите у американца имеет ли он пропуск по советской зоне. Почему он здесь катается?» Но таланты и поклонники и без этой меры психологического воздействия с радостью готовы откупиться столь дешёвой ценой как одно колесо, за нарушение Потсдамского Договора и проезд по чужой территории.
Я записываю берлинский адрес капитана с целью по приезде вернуть объект экспроприации его владельцу. Позже я несколько раз приказывал Мише отвезти колесо по этому адресу.
Откровенно говоря, я опасаюсь, что колесо обернулось бутылкой водки и бесследно исчезло в желудке Миши. Если американскому капитану придётся читать эти строки, то я ещё раз выражаю ему мою благодарность и сожаление по поводу происшедшего.
Уже в сумерках мы подъезжаем к Берлину. Генерал неожиданно проявляет беспокойство и приказывает Мише: «Ни в коем случае не ехать через американский сектор. Ищи дорогу через Рудов».
Легко сказать, но не легко найти этот Рудов. В одном месте взорваны мосты, в другом закрыты дороги. Куда мы ни сунемся – все дороги ведут через американский сектор. Генерал чертыхается и проявляет поразительное нежелание ехать по американской земле.
В конце концов, мы всё-таки попадаем в американский сектор. Генерал категорически отказывается ехать обычной трассой через Потсдамерштрассе и приказывает Мише пробираться по южной окраине города, пока мы не попадем в советский сектор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83