Длинные, стянутые на затылке волосы восьмерых мужчин были огненно-рыжими, как закатное небо. В руках у охотников были луки, на спинах болтались на перевязях колчаны со стрелами. С пояса у некоторых свисали подстреленные куропатки, связанные за ноги. Позади бежала свора псов, помахивая пушистыми хвостами. Охота удалась. Окрыленные успехом, мужчины пребывали в отличном расположении духа. Вылазка к западному берегу озера была обычным развлечением; они уже не собирались охотиться всерьез, о чем явно свидетельствовал поднятый ими гвалт. На ходу мужчины спорили, шутили и подтрунивали друг над другом. Все они были молоды, здоровы и крепки — самый младший из них был еще, в сущности, мальчиком.
— Скьотфа, Падрей, — смеялись старшие, видя, как он бежит за ними, чтобы не отстать, — та окрас орм! Ту файгим моран биа!
Высокие медноволосые близнецы Магрейны, одетые в кожаные килты, выглядели просто великолепно. Широкие белозубые улыбки часто вспыхивали на смуглых лицах. Тяжелые цепочки из золота подчеркивали принадлежность юношей к аристократии Финварны.
— Лмаркайм! Амаркайм! — закричал вдруг Падрей, указывая на черный, лишившийся листвы ольшаник на берегу озера.
Мужчины остановились и повернули головы.
Там двигалась какая-то тень. Или не тень?
Грациозно выгнув шею, из-за деревьев вышел жеребец. Он был сложен, как победитель всех скачек мира в расцвете лет. Его холеная кожа лоснилась, будто маслянистая пленка на черной воде озера, вспыхивая серебряными искрами на играющих силой мускулах. Без сомнения, этого жеребца не догнал бы даже ветер.
Мужчины стояли и дивились в молчаливом благоговении. Животное тряхнуло красивой головой, и грива его черной волной взметнулась в воздух. Какое-то время конь тоже стоял неподвижно, затем начал чопорно, почти кокетливо, приближаться к охотникам. Жеребца, казалось, нисколько не смущало их присутствие, он не пугался — скорее проявлял дружелюбие и покорность. Охотникам удалось подойти к нему вплотную. Он не шарахнулся прочь, позволил приласкать свою шелковистую гриву, вдоволь наглядеться на свой огромный рост, статное тело и подивиться сокрытой в нем немереной силе.
Первым заговорил Иэйн Магрейн — хрипло, из самой глубины горла, он произнес на родном наречии:
— Это самый красивый жеребец во всей Айе. И я прокачусь на нем.
Близнец одарил его сердитым взглядом и быстро сказал, не желая уступать брату:
— Я тоже.
Оба они были отчаянными задирами.
Им даже не пришло на ум то, что внешность бывает обманчива.
— Спокойно, спокойно, алаинн капам дабх, — приговаривал Иэйн, лаская изящную шею коня.
Жеребец стоял как вкопанный, чуть ли не подзадоривая желающих прокатиться. Его влажные глаза, осененные большими ресницами, походили на два омута, окаймленных тростником.
Но юный Падрей был осторожен.
— Не надо, Иэйн, — сказал он. — Видишь, наши псы крадутся прочь с поджатыми хвостами? Они его боятся, этого красавчика.
И в самом деле, свора собак была уже за сотню ярдов от них, направляясь к высоким скалам на краю озера.
Не вняв предостережениям младшего брата, Иэйн одним махом вскочил на коня, и Каэлин мгновенно сделал то же самое. Жеребец и ухом не повел. Когда каблуки Иэйна вонзились ему в бока, конь вполне миролюбиво затрусил по кругу.
— Славный малый, тихий, как ягненок! — закричали остальные. — Эй, подвиньтесь, дайте и нам потешиться!
Один за другим юноши без труда попрыгали на конскую спину. Как и все эрты, они были искусными наездниками и умели скакать верхом без седла так же рано, как ходить. Послушавшись внутреннего голоса, Падрей решил немного обождать. Он ясно видел, что, когда один из охотников взбирался на коня, для других не оставалось места. Однако следующему хватало места. Падрей не сводил глаз с крупа жеребца. Сердце юноши было неспокойно. Ему казалось, что под атласной кожей коня непостижимым образом движутся кости, в то время как сухожилия — одно лишь слово годится здесь для описания — удлинялись.
Уже все семеро товарищей оседлали смирно стоящего жеребца. Они смеялись и шутили, глядя сверху вниз на Падрея, звали его к себе.
— Ну, давай же, Падрей морей! — кричали они. — Хватит тебе, смотри, как он сейчас поскачет!
Страшная догадка молнией озарила юношу.
Он понял, что конь нарочно растет, чтобы уместить на себе всех седоков. Юношу охватила паника, звуки застряли у него в горле. Не в силах закричать, чтобы предупредить остальных, Падрей бросился к могучим валунам на берегу озера и укрылся среди них вместе с перепуганными собаками.
Силуэт коня был черен на фоне серебряного, покрытого рябью озера. Жеребец повернул голову и посмотрел на скалы. Его темные губы задергались, обнажив два ряда зубов, ровных, как могильные плиты. Пугающая пасть выдохнула членораздельные звуки:
— Давай, заячья душа, чего отстаешь?
Стальной клинок покрылся бы ржавчиной и рассыпался в прах от звучания этого голоса — грозного, холодного, безжалостного.
Семеро всадников внезапно притихли.
Конь сорвался с места и бросился преследовать Падрея среди валунов; седоков беспощадно швыряло из стороны в сторону и ударяло о камни. Все это время несчастные пронзительно кричали и судорожно изворачивались, не в силах оторвать руки от конского крупа. Собаки с воем бежали прочь. Падрей задыхался; каждый глоток воздуха разрывал ему грудь, словно удар хищной когтистой лапы; сердце бешено билось, а кровь прилила к голове с такой силой, что казалось: череп вот-вот взорвется; но, к счастью, отчаяние помогало юноше ускользать от Итча Уизже. В конце концов тот прекратил погоню, тряхнул волнистой гривой и с фырканьем, похожим на человеческий смех, нырнул в озеро.
Эхо последних криков еще раздавалось над тем местом, где он ушел под воду вместе со своими жертвами. Падрей, не отрываясь, смотрел на круги, расходящиеся по воде. Он так трясся, что едва стоял на ногах. Струйки пота текли по его лбу, но плоть была холоднее рыбьей чешуи.
Все, что достигало его ушей, — это замирающий вдали плач коростеля, шелест осоки, что склонялась под ветром к самой воде, целуя собственное отражение, да плеск волн, лижущих берег. Когда белое солнце погрузилось в туманы, Падрей по-прежнему стоял на берегу. Ни кровинки не было в его лице. Он все еще слушал, не в силах пошевелиться.
* * *
— Ни одного из семерых никто и никогда больше не видел, — закончил Рассказчик, откидываясь на спинку стула.
— О громы гремящие и волки, воющие над добычей! — с жаром воскликнул привратник. Вся кухня наполнилась подобными возгласами.
Один поваренок с широко открытыми глазами, которого странным образом заворожил ужасный конец истории, упрямо спросил:
— А что было дальше, наутро?
— За час до рассвета у озера собрался весь клан. Юноша был жив, но не мог вымолвить ни слова. Один из людей заметил какие-то темные предметы, носимые волнами туда и сюда у самого края гальки, и подошел поближе, чтобы разглядеть их. То были человеческие печенки, всего пять штук, разодранные и окровавленные.
— А что стало с остальными двумя?
— Этого не знает никто.
Историю обсудили со всей серьезностью, и когда наступило время следующего рассказа, слово взял красноречивый садовник — давний соперник Бринкворта, он постоянно состязался с ним за место в рядах Первых Рассказчиков.
— Что ж, однажды я слышал о девушке, которой посчастливилось остаться в живых, встретив Итча Уизже. На юге Луиндорна жил один фермер…
— Теперь уже в Луиндорне! — сварливо заметил истопник.
— Именно так, в Луиндорне, — подтвердил садовник, сверкнув глазами. — И вот однажды в его стаде появился круглоухий теленок. Хозяин не знал, как объяснить это явление, и потому обратился к соседке — ведунье. Она сказала ему, что необычный теленок мог родиться только от быка-водяного.
«Этот теленок принесет тебе счастье, — сказала она, — но ты должен держать его отдельно от остальных и каждый день кормить молоком от трех разных коров».
Фермер сделал все так, как она посоветовала.
Несколько лет спустя одна из служанок отправилась на озеро пасти стадо. К ней подошел высокий юноша с длинными черными волосами и неотразимой улыбкой. Девушка никогда раньше его не видела, и прекрасная внешность незнакомца поразила ее…
Слушатели Истории тут же закивали со знающим видом.
— … «Милая девица, — говорит он, — не окажешь ли ты мне одну услугу?» Польщенная вниманием служанка, конечно, соглашается. «Видишь, мои волосы совсем свалялись. Вот я и подумал: такая красавица, как ты, сумеет распутать их своими проворными пальчиками, потому что без помощи мне не обойтись».
«Разумеется, добрый господин», — отвечает девица, присаживается на травку и начинает расчесывать локоны юноши, положившего голову ей на колени. И вдруг она застывает от ужаса, ибо среди волос замечает — что бы вы думали? — живые зеленые водоросли! Тут она понимает, что встретила не простого парня из Эриса, а самого Итча Уизже!
При этих словах все ахнули.
— О время скорби! — шептал кто-то. — О страшный день и ночь проклятия!
— … Наконец девица опомнилась. Вместо того чтобы закричать или вскочить на ноги, она продолжала сидеть тихонько, чтобы не потревожить существо, и убаюкивала его своими нежными пальцами, хотя мысли бедняжки были заняты только одним: сумеет ли она спастись. Убедившись в том, что Итч по-настоящему заснул, она развязала свой передник, подложила его под голову чудовища, с великой осторожностью освободилась сама и что было мочи припустила к дому, так бесшумно, как только могла. Но, не достигнув ворот, она услыхала приближающийся топот копыт, от которого земля стонала под ногами. Итч Уизже нагонял ее, и ярости его не было предела!..
Слуги содрогнулись.
— … «Выпусти скорей быка-водяного!» — закричала ведунья фермеру, который все видел, и тот снова послушался ее.
Итч Уизже как раз хотел схватить девушку, чтобы утащить на дно озера и сожрать, когда бык-водяной с ужасным ревом преградил ему путь. Они стали сражаться, шаг за шагом отступая к озеру, и продолжали свою битву, даже скрывшись под водой. Никогда больше Итча Уизже не видели в тех краях. Что же до верного водяного быка, его растерзанное тело вынесло на берег озера на следующее утро.
Вздох пронесся по кухне, словно дуновение летнего бриза.
— Водяные быки хорошие, — набравшись храбрости, пропищал юный паж. — Мой дядюшка говорил, что в его скоте когда-то текла кровь водяного быка, и молока было хоть отбавляй.
— О да, — ответил всезнающий хранитель погреба. — Это верно, явные твари вроде водяных быков по своей воле дурного не делают, они даже платят добром за добро. Некоторые из них полезны, другие — просто проказники, но не вздумайте причинить им вред или нанести обиду: когда явные мстят, месть их бывает ужасна.
— А вот из неявных самые подлые — это Злыдари, — подала голос судомойка.
— О да, — откликнулся Бранд Бринкворт. — Прошлым летом я встретил одного моряка с «Гордости Севернесса», его кузен живет к западу от севернесских холмов и знает парня, который как-то заплутал в холмах поздно вечером…
Слуги навострили уши и сгрудились потеснее. Ночь наполнилась мягким голосом Рассказчика, рисующим новые картины мест, безумно далеких от холодных каменных стен Башни и от этой кухни с ее прокопченными потолками.
Как только История подошла к концу, две судомойки, вцепившись друг в дружку от страха, завизжали:
— О гадючья мерзость!
При этом изъявлении бабьей чувствительности Реннет Тайбоун, повар с вечно жирными волосами, рявкнул: «Цыц, девки!» и громко высморкался в рукав. Старина Бринкворт хрустнул суставами пальцев и стал цедить похлебку, но на этом его не оставили в покое.
— Расскажи нам еще про Короля-Императора в Каэрмелоре и его мага Саргота-в-Колпаке!
— Нет, лучше про Великие Города из прошлого!
— Сегодня, — бесстрастно провозгласил Бранд, — я поведаю вам еще одну Историю. Историю о прекрасной девушке, проспавшей сотню лет заколдованным сном, пока принц не разбудил ее поцелуем.
— Красавица! Вечно эти красавицы! — заныла брюзгливая прачка.
— Клянусь куриным пирогом! Кому хочется слушать про уродин! — возразила ей товарка.
— Так вот почему мы не слыхали ни одной Истории про тебя! — отозвалась первая — и тут же была вознаграждена толчком в бок.
Рассказчик искусно плел ткань повествования, вышивая ее собственными узорами и буквально околдовывая благодарных слушателей. Когда он смолк, какое-то время все сидели молча, очарованные услышанным. Затем хранитель ключей взял скрипку и начал играть печальную мелодию, а его дочь Кэйтри затянула старинную песнь об Эльдарайне, балладу о тех временах, когда ледяные воины прибывали на кораблях из Римана, чтобы совершать набеги на южные деревни Феоркайнда, и лишь великому магу Ламмаху удалось обратить вспять их полчища в долине Сараллейн.
О, как в мерзлой воде сараллейнских ручьев
Отражались пылавшие скалы,
И в Долине ветра в эту ночь до утра,
Поднимая листву, завывали!
Вся деревня спала и не чаяла зла,
И Четыреста знали об этом:
Ледяные враги обнажили клинки,
Засверкавшие смертным приветом.
О, бойся их взгляда, что бледен и дик,
И лезвий, которым так сладок твой крик!
Но я-то не спал, и я побежал
К магу Ламмаху резво и быстро.
«Деревня умрет! Спаси наш народ! —
Крикнул я, — Ледяные уж близко!»
Проснулся Ламмах, и оделся Ламмах,
И промолвил: «Я знаю, что делать,
Я учился у тех, кто мудрее нас всех!»
И зажег от углей факел белый.
Он во тьму — я за ним, на рассвете глядим —
Перед нами войска Ледяные.
Я вскричал: «Берегись!», он поднял факел ввысь —
Это чудо я помню доныне:
Тот горел ярче звезд, и смотрел я без слез,
Как враги обращаются в камень,
Рассыпаются в прах у меня на глазах.
В это время рассветное пламя
Озарило, ликуя над нами,
Сараллейнское небо цветами.
«О Ламмах, — я спросил, — чем же ты заплатил
За великую тайную силу?»
Но молчал мудрый маг, лишь улыбка в глазах,
Пока шли мы по лугу, светила.
Вдруг подумалось мне: это было во сне,
Только пыль да листва были прежними,
Ледяные ручьи, да восхода лучи,
Да над скалами небо безбрежное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59