Они горевали целую неделю. И это было справедливо – он был их мужем и незаурядным зверем, поэтому не было ничего удивительного в том, что поминки по нему продолжались до тех пор, пока забвение не стало затмевать вызываемое им почтение и Природа, смешав свою колоду карт, не приготовилась к следующей сдаче.
Но именно в этот момент выскакивает джокер.
Пол в нашей ванной прогнил. И Бадди с кузеном Дэви привозят целый грузовик фанеры, так что всю ночь мы занимаемся починкой. Утром, когда они собираются уезжать, Бадди обращает внимание на какой-то рев в поле. Это Авен-Езер. В ее обязанности входит оповещать нас, когда у кого-нибудь из коров начинаются роды. Бадди замечает лежащую телку, дает задний ход и жмет на клаксон.
– Похоже, с минуты на минуту там появится теленок, – кричит он мне. Я открываю ворота, Бетси запрыгивает к нему в машину, и мы устремляемся в сторону Авен-Езер, оглашающей новости.
– Это как раз там, где на прошлой неделе прикончили Абдуллу, – говорю я Бадди. – С тех пор стадо ночует только там.
– Нет, вы только ее послушайте, – замечает Бетси. – Надеюсь, она не думает, что…
Но уже слишком поздно. В ее мозгу уже замкнулась ошибочная ассоциативная цепочка: раннее утро, приближающийся грузовик и еще достаточно сильные воспоминания об убийстве… и то, что вначале было призывами о помощи, превращается в вопль предостережения. Она встает между нами и своей тужащейся сестрой и орет: «Это убийцы! Скорее в лес, милая! Я постараюсь их задержать!»
Оставшуюся часть утра мы тратим на поиски коровы в болоте. Наконец мы ее обнаруживаем по прерывистому дыханию. Она лежит на боку под зарослями ежевики. По размеру высовывающихся из нее копыт теленка сразу становится понятно, что это настоящая громадина, слишком большая для такой юной телки. Может, в поле она бы еще и разродилась, но поднятая Авен-Езер паника заставила ее бежать, и она потратила остатки сил. Так что теперь ей действительно нужна помощь.
Я пытаюсь накинуть ей на голову петлю, но она столь же норовиста, как я неопытен. На протяжении целого дня мы с Бетси и детьми только перегоняем ее с места на место, но мне так и не удается набросить на нее лассо. Наконец я меняю его на свою старую каску и залезаю в заросли кустарника. Я запрыгиваю на корову и придавливаю ее своим весом. Квистон надевает петлю на заднюю ногу, а Бетси на шею. Потом мы надеваем петлю на еще одну ногу и привязываем ее к трем деревьям. Квис садится ей на голову, чтобы она не отползала назад. Я обматываю высовывающиеся копыта теленка бельевой веревкой и начинаю тянуть. Бетси массирует ей живот, а маленький Калеб разговаривает с ней и гладит по шее. При каждой потуге я упираюсь ногами в ее бока и тяну. Когда веревка рвется, я скручиваю ее вдвое, а когда она рвется снова, то складываю ее четыре раза.
Солнце садится. Шерри приносит из дома фонарик и мокрые полотенца, чтобы вытирать нам лица. Кровь, грязь, пот и навоз. И наконец после всех усилий и стонов он появляется на свет – абсолютно черный маленький бычок с белой полоской в углу рта, словно он уже пил молоко и оно вытекло у него обратно. Но он не дышит. Бетси делает ему искусственное дыхание до тех пор, пока оно не восстанавливается.
Мы даем корове подняться, но петли с шеи не снимаем, чтобы она в своем безумном измождении не бросилась прочь, прежде чем примет теленка. Шерри приносит ей ведро воды, и пока она пьет, мы отходим в сторону, освещая лучом фонарика лишь теленка. Немного успокоившись, корова делает шаг и начинает обнюхивать покачивающегося теленка. Я выключаю фонарик.
Свет взошедшей луны просачивается сквозь листья дуба. Корова начинает вылизывать теленка. Я хочу снять с ее шеи веревку, чтобы она не запуталась в зарослях, но корова вряд ли подпустит меня ослабить узел. Я открываю перочинный нож, подкрадываюсь как можно ближе и, мурлыкая себе под нос, очень осторожно начинаю перепиливать веревку на расстоянии нескольких футов от ее постоянно поворачивающейся головы. Она то и дело переводит взгляд с меня на своего теленка, освещенного луной. И я чувствую, как в ней восстанавливается доверие ко мне.
Но, похоже, в этой колоде оставалось еще два джокера. Когда мне остается перепилить всего несколько волокон, на дороге раздается грохот машины, которая, визжа тормозами, останавливается у нашего почтового ящика, дает задний ход и поворачивает к нашему дому. Перед тем как заглохнуть, двигатель издает громкий рев, и корова бросается вперед, прямо на беспомощного теленка.
Бетси с детьми бросаются за коровой, а я в сторону машины. Из нее высыпает шумная компания с лающим псом. Это представители крупнейших молокозаводов Орегона, которые, подвыпив, решили проверить, как поживает знаменитая коммуна, а пес – отвратительная немецкая овчарка – торжествует по поводу количества куриц, которых можно будет придушить при случае. Я быстро избавляюсь от них, и они с грохотом и проклятьями в мой адрес удаляются на север – «Лысый брюзга! Старый хлыщ!» – после чего я возвращаюсь на болото.
Корова вернулась к теленку и снова вылизывает его. Бетси шепотом говорит, что, кажется, все в порядке. Мы отползаем к дому и идем мыться. И прежде чем лечь, Бетси еще раз выходит посмотреть, как там мать и дитя.
– Она с ним. Но он все еще не встает.
– Наверное, устал. По крайней мере, у меня уже никаких сил не осталось. Давай ложиться, пока еще что-нибудь не стряслось.
Утром теленок был на том же месте, где мы его оставили, только мертвый. Когда я поднял его на руки, то почувствовал, что у него сломано несколько ребер. Кто знает, когда это произошло? То ли во время родов, то ли когда на него налетела испуганная мать. И кто в этом виноват? Авен-Езер? Или поведение герефорда? Расположение звезд и планет? Или просто так выпали карты?
Я похоронил его рядом с останками его двоюродной бабки Красотки. Рядом с огромным холмом, расцветающим синими и желтыми крокусами, которые мы посадили там прошлой осенью, появился еще один маленький холмик. Я еще не решил, что мы посадим на нем. Может быть, первоцветы.
Пошли, Стюарт, а то у меня уже все ноги промокли. Спокойной ночи, Авен-Езер. Ложись и скажи девочкам, чтобы они не беспокоились. Скажи, что это была просто лисица в темноте.
На следующий день после смерти Супермена
Измочаленный, с трясущимися руками, он бродил по своему кабинету над амбаром, роясь в книгах, бутылках, паутине и осиных гнездах в поисках своих очков с цветными стеклами.
Это были специальные очки. И они были позарез ему нужны. До самого полудня он откладывал поход в поле, потому что воздух был пропитан отвратительным, разъедающим глаза дымом. Уже на рассвете, еще до того как у него начали слезиться глаза и пульсировать гайморовы пазухи, еще до того, как он поругался с этими туристами во дворе, он уже чувствовал, что такой ужасный день можно пережить, лишь вооружившись розовыми очками. Они, безусловно, смогут скрасить все удары судьбы, – уговаривал он себя.
Проходя мимо окна, он слышал настойчивое и недоуменное, душераздирающее блеянье овцы, искаженное расстоянием и раскаленным воздухом. Он отдернул штору и, прикрыв рукой глаза, выглянул наружу. За чертополохом и вьюнками он не мог разглядеть ягненка, но три черных ворона по-прежнему были на месте. Они кружили над канавой, споря о том, что кому достанется. Еще дальше в зарослях ясеня виднелась привязанная блеющая овца, а за изгородью спины двух удалявшихся туристов. А дальше уже мало что можно было различить. Вершина Нибо выглядела лишь смутным контуром в клубах стелющегося дыма. Не более чем намек. Она напоминала японскую акварель – одинокая вершина, едва обозначенная на серой бумаге чуть более темными чернилами.
На ферме поразительно тихо для этого часа. Привычные дневные звуки словно сдерживаются в преддверии взрыва. Однажды в новогоднюю ночь так с полминуты кричала большая птица, прежде чем Бадди подпалил фитиль и выстрелил из своей пушки, а на прошлой неделе она издала лишь несколько звуков перед первым ударом молнии, которая с оглушительным грохотом расколола металлическое небо.
«Вот бы разразилась гроза», – подумал Дебори. Его бы устроили даже визгливые крики павлинов. Но вокруг продолжала царить тишина. Только звук радио, стоящего на столе. Он оставил его включенным, чтобы послушать новости, но пока из него доносилось только пение Барбары Стрейзанд: «В ясный день» и т. д. Отлично – мелькнуло у него. А потом, заглушая музыку и отдаленные сетования овцы, раздался еще один звук – высокий жалобный вой, свидетельствующий о безутешном горе. Он с трудом определил его источник. По дороге от шоссе мчался маленький розовый автомобиль – одна из этих новомодных малолитражек, названия которых ему никак не удавалось запомнить. Их называли по именам животных – кобра, норка, рысь – но кем бы она там ни была, главное, что у нее были неполадки с коробкой передач. Она промчалась мимо фермы Олсона, дома Берча и рванула сквозь дымку дальше с таким пронзительным визгом и диким вихлянием, что бедные туристы были вынуждены соскочить с обочины дороги в траву. Блондин показал ей вслед средний палец, а чернобородый разразился ругательствами. Наконец машина с визгом промчалась мимо амбара и исчезла из виду. Дебори отошел от окна и вернулся к своим рассеянным поискам.
– Я уверен, что они где-то здесь, – произнес он, отнюдь не будучи убежденным в собственных словах.
Взгляд его остановился на переносном несессере, он снял его с полки и долго смотрел на хранящиеся внутри семена и стебельки, которые давно уже можно было выбросить. «Однако это можно оставить и на потом. Ничего с ними не сделается», – думал он, вертя в руках несессер, в котором с шорохом перекатывались маленькие коричневые семена. Его все еще трясло от прилива адреналина, поэтому он вернул несессер с открытой крышкой в нишу на полке, вспомнив любимую фразу отца: «Колотит как поносного пса».
Он без перерыва курил уже два дня (или три?), роясь в памяти в поисках свежего материала, который он обещал своему издателю, а также жене в ответ на ее настойчивые напоминания о неоплаченной закладной. Но главное – он не знал, что ответить на письмо Ларри Макмертри, которое пришло в четверг.
Ларри был его старым литературным другом из Техаса. Они познакомились на аспирантском литературном семинаре в Стэнфорде и тут же разошлись по большинству актуальных вопросов – битники, политика, этика, а особенно психоделики – на все они смотрели по-разному, и объединяла их лишь взаимная симпатия и уважение друг к другу и литературному творчеству. Эта дружба расцвела на почве бесконечных ночных споров, проведенных за бурбоном и книгами, когда ни та, ни другая сторона не была в состоянии предъявить достаточно веских аргументов в свою пользу. В течение многих лет по окончании Стэнфорда они пытались продолжать спор в эпистолярном жанре – Ларри на стороне традиционализма, а Дебори с точки зрения радикала – но в отсутствие совместного распития бурбона переписка увяла. Письмо в четверг стало первым за год. Однако било в ту же цель – в нем по-прежнему пропагандировался консерватизм, имелся перечень недавних побед праведных правых и указывалось на ошибки и недостатки определенных представителей левого крыла, особенно Чарльза Мэнсона, с которым Дебори был едва знаком. Письмо заканчивалось вопросом: «Ну и что поделывает в последнее время наш добрый старый революционер?»
Но сколько Дебори ни рылся в мыслях, удовлетворительного ответа на этот вопрос он найти не мог. После долгих часов душевных мук и химических воздействий на собственный организм за пишущей машинкой он выжал из себя одну страницу текста, на которой перечислялись в основном достижения на бытовом фронте: «У Доббса и Бланш родился еще один ребенок… Наконец истек наш трехлетний условный срок…» Эта информация мало способствовала укреплению левого крыла. Но это было все, на что он оказался способен: одна дохлая страница после сорокачасового шныряния по тому, что он когда-то называл «Движением». Сорок часов размышлений, питья и писания в бутылку из-под молока – без перерыва, если не считать десятиминутной перепалки с теми странствующими идиотами. А теперь и эта несчастная страница куда-то исчезла вместе с очками.
– Чума на оба ваши дома, – простонал он, растирая кулаками воспаленные глаза. – На орегонских фермеров, поджигающих поля с целью избавления от сорняков, и калифорнийских хиппи, оставшихся пустоцветами!
Он тер глаза до тех пор, пока в них не появились искры, потом упер руки в бока, выпрямился и, выровняв дыхание, попытался успокоиться. Его грудь по-прежнему переполнял адреналин. Черт бы побрал этих калифорнийских шутов, от которых несло маслом пачули, сладким вином и злобной мстительностью! Он даже ощутил исходящий от них смрад угрозы. Тот, что постарше, с черной бородой, одним словом угомонил двух датских догов.
– Заткнитесь! – прошипел он из угла рта. И псы тут же присмирели.
Дебори почувствовал к ним неприязнь, едва увидев, – длинные волосы, одежда, покрытая пылью, и джинсы с многочисленными заплатками – но Бетси ушла с детьми на водопад, поэтому ему ничего не оставалось, как спуститься вниз, иначе они сами бы вошли в дом. Они тут же начали обращаться к нему «браток» – слово, всегда заставлявшее его проверить, на месте ли бумажник, – а младший, пока старший излагал свою историю, тут же зажег ароматическую палочку. Они были братьями солнца. Они возвращались домой после великих свершений в Вудстоке и на обратном пути решили навестить знаменитого Девлина Дебори.
– Немного отдохнуть, послушать музыку. Ты ведь меня понимаешь, братан?
Пока Дебори кивал головой, сзади подошел Стюарт, неся в зубах сломанную жердь.
– Не берите у него палку – заметил он, обращаясь к младшему – светлоголовому пацану с сияющей улыбкой, в новых мотоциклетных ботинках. – Стюарт ведет себя с палками как старый пропойца. Чем больше вы их будете бросать, тем больше он их будет приносить.
Пес опустил палку между новых ботинок и выжидающе уставился на их владельца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54