https://wodolei.ru/catalog/installation/Grohe/
Петрониус осторожно попробовал опереться на руку, но боль едва не лишила его чувств.
— Наконец проснулся, мой сладенький, — проворковала рядом женщина.
В сумерках подмастерье увидел всклокоченные волосы и грязный нос. Соседка придвинулась ближе, так что их лица оказались рядом. Ловкие пальцы стали расстегивать его рубашку и штаны. Она могла бы быть просто красавицей, если бы ее помыть и одеть в чистое белье, но в своем нынешнем состоянии Петрониус почувствовал такое отвращение, что отодвинулся от женщины как можно дальше.
— Отстаньте, сеньора, — прошептал он. — Будьте так любезны и скажите, где я?
Боль в груди затрудняла дыхание. Петрониус запинался, с трудом выдавливая слова. Правой рукой он отталкивал настойчивую руку женщины.
— Как хочешь, — недовольно пробурчала она. — Можно подумать, я уродина. Какой нелюбезный.
— Где я? Скажите, пожалуйста.
Проститутка внимательно посмотрела на юношу, и в ней проснулось что-то, похожее на сострадание. Уголки губ расправились, женщина бросила на Петрониуса понимающий взгляд:
— Меня зовут Гриит. Тебе, видать, и впрямь паршиво, если не знаешь, где находишься.
Петрониус едва сдерживался, чтобы не застонать от боли.
— Ты не из наших, по рукам видно. Ну да ладно. Красивые руки тоже могут держать нож. Ты сидишь в тюремном подвале под лестницей ратуши.
Сквозь решетку капал дождь. Теперь Петрониус мог различить мостовую площади и серые камни, несколько повозок и прохожих.
Парень по имени Руфф заворочался. Гриит быстро переползла через спящее тело и легла с другой стороны. Прижалась к парню и оперлась на его руку, но прежде чем закрыть глаза, подмигнула подмастерью.
Петрониус перевернулся на спину и уставился в каменный потолок, сквозь щели которого просачивался мокрый день.
— А что я здесь делаю?
Руфф уже проснулся. Он недоверчиво посмотрел на Петрониуса, затем резким голосом пролаял:
— Тебя повесят, приятель. По приговору городского совета. Вот так просто. Я бы хотел посмотреть…
Петрониус замер. Что он говорит? Повешение? Петрониус не верил своим ушам. Спасся от одного покушения, чтобы умереть в петле?!
— Плевать мне на твои желания!
Сосед нагло усмехнулся:
— Черт возьми! Приятно будет посмотреть на твои судороги. Может, в штаны наделаешь.
Руфф пролаял это с такой ненавистью, что у Петрониуса закралось подозрение: он может и не дожить до казни. Сосед плюнул подмастерью в лицо, и Петрониуса едва не вырвало от омерзения.
— А теперь один совет, парень. Оставь мою девочку в покое, не то я лишу городские власти удовольствия повесить тебя.
Его жест не оставлял никаких сомнений.
— Руфф! — раздался неожиданно голос от входа, негромко, но отчетливо и резко.
Прислонившись спиной к решетке и зажав между ног палку с необычным набалдашником, сидел нищий.
— Руфф! Оставь свои шуточки. Если с головы художника упадет хоть один волосок, я повешу твои потроха на городской стене для просушки! А остатки скормлю щукам в реке. Ты понял?
Слава Богу, Длинный Цуидер жив! Петрониус попытался вскрикнуть, но смог только захрипеть.
— Послушай, друг Петрониус! Я брошу тебе сверток. Ты должен смазать рану, даже если будет очень больно. А тебе, Руфф, если ты не поможешь, я выколю глаза. Я еще вернусь.
Петрониус услышал, как на пол упал сверток. Потом почувствовал, что две руки расстегнули рубашку и нежно намазали чем-то вязким и клейким плечо, грудь и бок. Боль едва не лишила юношу рассудка.
Гриит оторвала от рубахи полосу ткани и перевязала рану. Руфф отодвинулся в дальний угол подвала. Он сидел там неприкаянно, словно сова, скрестив руки и ноги и опершись подбородком на колени, и смотрел на Петрониуса.
Подмастерье проснулся в полной тьме. Он даже подумал, что ослеп. Петрониус медленно выходил из состояния полузабытья и возвращался в мир боли.
— Ты проснулся? — прошептали рядом с его ухом.
В первый момент Петрониус не понял, сон это или явь, пока его правая рука не нащупала женское тело Гриит.
— Еще больно?
Петрониус покачал головой и хотел убрать руку, но Гриит крепко сжала ее.
— Нет, — сказал он. — Что произошло?
— Необязательно говорить шепотом, — заметила соседка. — Руфф спит как убитый. Я перевязала вас и смазала рану мазью. У вас была температура, но сейчас она упала. Вы понимаете меня, Петрониус?
Последние слова прозвучали так неожиданно, что подмастерье не знал, что ответить.
— Я спрашиваю вас, понимаете ли вы меня, ясна ли ваша голова?
— Конечно, — пролепетал Петрониус.
— Не знаю, как долго будет спать Руфф. Он очень ревнив. Я должна передать вам, что Зита в безопасности. Вы поняли? В безопасности.
— Что с Зитой? Откуда вам о ней известно? — спросил Петрониус и хотел приподняться, но в этот момент кто-то так ударил его в левый бок, что он едва не закричал от боли.
— Больше я ничего не знаю.
Петрониус вглядывался в окружающую темноту. Он так широко раскрыл глаза, что во тьме на потолке поплыли пурпурные круги. Вдруг в одно мгновение круги лопнули.
— Вот я и поймал тебя, неверная дрянь, потаскуха!
Над Петрониусом размахивал кулаками Руфф.
— Я покажу тебе, что ожидает тебя в аду!
Гриит стонала под ударами, а Петрониус ничем не мог ей помочь. На его здоровую руку наступил Руфф, а левая не слушалась. Петрониус извернулся и укусил Руффа. Парень одним движением стряхнул юношу и ударил его в грудь. Перед глазами подмастерья заплясал хоровод звезд. Он услышал лязг ключей и бряцание оружия.
— Охрана! — прохрипел Петрониус.
Его слова возымели неожиданное воздействие. Руфф немедленно оставил Гриит и отодвинулся в сторону.
— Если произнесешь хоть слово, я прикончу тебя, — пробормотал он и зарылся в солому позади Петрониуса.
Перед решеткой появился огонь факела, бросавший на мостовую пляшущие тени. Двое солдат склонились над подвалом и осветили его.
— Петрониус Орис из Аугсбурга, ты здесь? — послышалось с улицы.
Подмастерье медлил, но Руфф принял решение за него:
— Он здесь, и чем быстрее исчезнет, тем будет лучше для нас обоих.
Ключ вставили в замок и дважды повернули. Один из охранников открыл ворота и потребовал, чтобы Петрониус вышел. Художник старался изо всех сил, однако от напряжения рана болела все сильнее. Руфф подталкивал подмастерье сзади. Свет факела осветил лицо солдата, безучастно наблюдавшего за спорщиками. Наконец Петрониус вылез из дыры и, покачиваясь, стал на ноги.
— Все кончено, мой друг! — издевался Руфф. — Желаю, чтобы время пролетело быстро.
Охрана закрыла решетку и окружила подмастерье. Позади он слышал всхлипывания Гриит. Стража повела юношу через площадь к месту казни. Петрониус закрыл глаза и закусил губу. Его сопровождал хриплый смех Руффа.
V
Услышав обращенный к нему вопрос, Петрониус понял, что на его шее вот-вот затянется веревка.
— Где картина Иеронима Босха? Предупреждаю, на этот раз вам не избежать петли. Мне достаточно пальцем пошевелить.
Петрониус сидел за письменным столом из полированного дуба. Сквозь железные решетки на окнах светило солнце. За спиной пленника беспокойно ходил инквизитор.
— Вы ответите на вопрос, обещаю. Будете визжать, моля о милости, пока на губах пена не выступит. И тогда вы заговорите.
Патер остановился, будто осознал, что вид из окна, солнце и зелень деревьев уводят мысли пленника от возможной пытки. Петрониус молчал и прищурившись смотрел на стекла, покрытые бусинками капель.
— Даю вам последнюю возможность. В конце концов, вы образованный человек, а я не чудовище.
Произнося эти слова, инквизитор подошел к секретеру, стоявшему в углу, открыл его и достал бумагу, чернильницу и полдюжины перьев.
— Вы были у адамитов. Опишите все. Ничего не упускайте и ничего не прибавляйте. Мне достаточно ваших впечатлений о том, как все происходило. Мы оба знаем, что выдумки народа — не что иное, как пустая болтовня, ветер из уст доносчиков в уши глухонемых. Я хочу узнать от вас правду.
Патер осторожно положил на стол перед Петрониусом бумагу и письменные принадлежности. Художник поднял глаза на Берле. Их взгляды встретились, и Петрониус заметил во взоре патера гнев и огонек безумия.
Страх Петрониуса остался на виселице. Солдаты действительно отвели его к месту казни, где ждали палач и двое подручных. Подмастерью позволили прошептать одетому в черное человеку последнюю молитву и надели на шею веревку. Палач заставил юношу стать на табуретку и затянул петлю. Петрониус стоял на цыпочках и не знал, чего ему хочется больше: жить дальше или подвести под земным существованием черту.
Именно в этот момент из кромешной тьмы появился инквизитор с письмом в руке. Размахивая бумагой, хриплым голосом он остановил палача. Печать бургомистра подтверждала, что преступник поступает в распоряжение Берле. Однако секунды в петле, чувство, что скоро прекратится подача воздуха и придет медленная смерть, многое прояснили Петрониусу. Жизнь кончается тогда, когда приходит время, и время это определяет не слабый червь — человек, а высшая сила.
По мнению Петрониуса, палач и его помощники сдались слишком быстро. Слишком быстро склонились над бумагой с печатью. Наверняка тюрьма, казнь и вмешательство инквизитора были инсценированы, чтобы сломить его измученный дух.
Патер Иоганнес подошел к Петрониусу вплотную, так что почти касался его лица, и тихо прошептал:
— В городе что-то происходит, Петрониус Орис, чего вы не можете понять, да и я вижу лишь часть. Это охватывает нас, протягивает к нам свои когти, и мы не можем защититься, потому что не знаем, в чем дело. Вы должны все записать, Петрониус Орис. Каждую мелочь. Ради меня, ради вас, ради города, который медленно погибает из-за всех этих событий. Вы ничего не заметили, поскольку недолго находитесь в Ден-Босе. Город разлагается, как разлагается тело, когда внутренности переполняет черная желчь. Снаружи ничего не видно, однако внутри она разъедает все, пока не останется лишь оболочка. Вы видите тень того, чем город был раньше, и скоро он превратится в пыль.
Петрониуса охватило отвращение, он уставился прямо перед собой, потом резко встал, и его плечо врезалось в подбородок священника.
— Оставьте меня. Вы несете вздор, в который сами не верите.
В уголках рта патера показалась кровавая слюна…
Комнату переполнял солнечный свет, потоками струившийся из окна. Он контрастировал с обстановкой комнаты, где, кроме стула, стола и секретера, находилось еще огромное черное распятие. Секретер был украшен инкрустацией из перламутра и янтаря.
— Я достал вас из петли, Петрониус, не для того, чтобы вы снова упрямились. Если не напишете отчет добровольно…
— «…я добьюсь своего с помощью пыток». Оставьте, мне ваша песня знакома, — со вздохом закончил Петрониус. — Зачем вам мои впечатления? Я думал, Зита, или сестра Хильтрут, может представить вам более богатый материал.
Патер Берле усмехнулся:
— Вы более авторитетное лицо. Независимый, не привязанный ни к кому и ни к чему. Уже переросший глупость юности, но недостаточно старый, чтобы впадать в упрямство. Кроме того, вам известно, как нужно смотреть на картину и что скрыл в ней богохульный еретик. Итак, пишите, Петрониус. Это единственная причина, по которой я не отдал вас палачу.
Петрониус выдохнул и скривил губы.
— А что убедит вас в моей правдивости?
Патер Иоганнес подошел к окну и посмотрел на поля, простирающиеся до самых городских стен. Крестьяне за плугами, влекомыми волами, пахали мягкую землю.
— Вы всегда служите не тем господам. Всегда селитесь под дырявой крышей, сквозь которую просачивается дождь. Поворачиваетесь не в ту сторону и идете налево, а не направо. Есть люди, выбирающие ложный путь, потому что такова их тропа страха и невзгод в юдоли печали. Вы молоды, Петрониус, и смотрите вперед, за фасад этого мира. Вы узнали средства и пути, которые могут повлиять на мировые события и судьбы. Почему бы не порвать с прошлым, которое останется в вас лишь воспоминанием?
— Сделать это будет нелегко, — возразил подмастерье. — Плечо сильно болит.
Патер не ответил, он направился к двери, но на пороге остановился и обернулся. Голос Берле был ледяным, и подмастерье, которого и без того лихорадило, замерз.
— В вашем распоряжении все время мира. Почти все: начните работу, заполните бумагу строчками и с помощью вашей рукописи сможете перешагнуть эпоху самых страшных преследований… Первые еретики умрут, не прочитав написанного. Одно движение моей руки, и они будут гореть на костре. Для самых важных, влиятельных подстрекателей-адамитов требуются подготовка и гарантии. Пишите ради своей жизни, Петрониус, если хотите еще раз увидеть Аугсбург. Что же касается плеча, я пришлю сестру; она будет ухаживать за вами и перевязывать рану. Начинайте.
С этими словами патер Иоганнес вышел за дверь, которую за ним сразу же закрыл монах. Петрониус подошел к окну и бросил взгляд на улицу.
За окном висела серая туча, дождь барабанил по стеклу. Крестьяне и волы согнулись под потоками дождя, пласты земли осели и провалились в борозды.
Петрониус не шевелился. Его левая рука безжизненно висела, хотя он почти не чувствовал боли. С чувством полнейшего отвращения художник смотрел на бумагу и перья: надо ли ему писать? Он должен быть осторожным. Если Петрониус и понял что-то, находясь в Ден-Босе, то это была мысль, высказанная патером Берле перед портретом Авигеи: Veritas extinquit — правда убивает.
VI
Петрониус чувствовал себя отменно. Он стоял в лодке, будто воплощение святого Христофора, который посадил на плечо божественное дитя и перенес его через реку. Паруса были подняты, и лодка неслась над мрачной водой, которая казалась замерзшей, черной, гладкой и неподвижной. Петрониус возвышался над этой рекой, словно дерево. Он и был деревом — с корнями, ветками и сучьями. Голым и сбросившим кору, будто жук-короед сделал свое дело и выел сердцевину, и дерево осталось голым и белым. Петрониус повернул голову и посмотрел на себя. Он был зрителем и видел самого себя, человека-дерево с плоским лицом. Он почувствовал себя опустошенным и понял во тьме ночи, что тело его внутри пустое, как дупло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Наконец проснулся, мой сладенький, — проворковала рядом женщина.
В сумерках подмастерье увидел всклокоченные волосы и грязный нос. Соседка придвинулась ближе, так что их лица оказались рядом. Ловкие пальцы стали расстегивать его рубашку и штаны. Она могла бы быть просто красавицей, если бы ее помыть и одеть в чистое белье, но в своем нынешнем состоянии Петрониус почувствовал такое отвращение, что отодвинулся от женщины как можно дальше.
— Отстаньте, сеньора, — прошептал он. — Будьте так любезны и скажите, где я?
Боль в груди затрудняла дыхание. Петрониус запинался, с трудом выдавливая слова. Правой рукой он отталкивал настойчивую руку женщины.
— Как хочешь, — недовольно пробурчала она. — Можно подумать, я уродина. Какой нелюбезный.
— Где я? Скажите, пожалуйста.
Проститутка внимательно посмотрела на юношу, и в ней проснулось что-то, похожее на сострадание. Уголки губ расправились, женщина бросила на Петрониуса понимающий взгляд:
— Меня зовут Гриит. Тебе, видать, и впрямь паршиво, если не знаешь, где находишься.
Петрониус едва сдерживался, чтобы не застонать от боли.
— Ты не из наших, по рукам видно. Ну да ладно. Красивые руки тоже могут держать нож. Ты сидишь в тюремном подвале под лестницей ратуши.
Сквозь решетку капал дождь. Теперь Петрониус мог различить мостовую площади и серые камни, несколько повозок и прохожих.
Парень по имени Руфф заворочался. Гриит быстро переползла через спящее тело и легла с другой стороны. Прижалась к парню и оперлась на его руку, но прежде чем закрыть глаза, подмигнула подмастерью.
Петрониус перевернулся на спину и уставился в каменный потолок, сквозь щели которого просачивался мокрый день.
— А что я здесь делаю?
Руфф уже проснулся. Он недоверчиво посмотрел на Петрониуса, затем резким голосом пролаял:
— Тебя повесят, приятель. По приговору городского совета. Вот так просто. Я бы хотел посмотреть…
Петрониус замер. Что он говорит? Повешение? Петрониус не верил своим ушам. Спасся от одного покушения, чтобы умереть в петле?!
— Плевать мне на твои желания!
Сосед нагло усмехнулся:
— Черт возьми! Приятно будет посмотреть на твои судороги. Может, в штаны наделаешь.
Руфф пролаял это с такой ненавистью, что у Петрониуса закралось подозрение: он может и не дожить до казни. Сосед плюнул подмастерью в лицо, и Петрониуса едва не вырвало от омерзения.
— А теперь один совет, парень. Оставь мою девочку в покое, не то я лишу городские власти удовольствия повесить тебя.
Его жест не оставлял никаких сомнений.
— Руфф! — раздался неожиданно голос от входа, негромко, но отчетливо и резко.
Прислонившись спиной к решетке и зажав между ног палку с необычным набалдашником, сидел нищий.
— Руфф! Оставь свои шуточки. Если с головы художника упадет хоть один волосок, я повешу твои потроха на городской стене для просушки! А остатки скормлю щукам в реке. Ты понял?
Слава Богу, Длинный Цуидер жив! Петрониус попытался вскрикнуть, но смог только захрипеть.
— Послушай, друг Петрониус! Я брошу тебе сверток. Ты должен смазать рану, даже если будет очень больно. А тебе, Руфф, если ты не поможешь, я выколю глаза. Я еще вернусь.
Петрониус услышал, как на пол упал сверток. Потом почувствовал, что две руки расстегнули рубашку и нежно намазали чем-то вязким и клейким плечо, грудь и бок. Боль едва не лишила юношу рассудка.
Гриит оторвала от рубахи полосу ткани и перевязала рану. Руфф отодвинулся в дальний угол подвала. Он сидел там неприкаянно, словно сова, скрестив руки и ноги и опершись подбородком на колени, и смотрел на Петрониуса.
Подмастерье проснулся в полной тьме. Он даже подумал, что ослеп. Петрониус медленно выходил из состояния полузабытья и возвращался в мир боли.
— Ты проснулся? — прошептали рядом с его ухом.
В первый момент Петрониус не понял, сон это или явь, пока его правая рука не нащупала женское тело Гриит.
— Еще больно?
Петрониус покачал головой и хотел убрать руку, но Гриит крепко сжала ее.
— Нет, — сказал он. — Что произошло?
— Необязательно говорить шепотом, — заметила соседка. — Руфф спит как убитый. Я перевязала вас и смазала рану мазью. У вас была температура, но сейчас она упала. Вы понимаете меня, Петрониус?
Последние слова прозвучали так неожиданно, что подмастерье не знал, что ответить.
— Я спрашиваю вас, понимаете ли вы меня, ясна ли ваша голова?
— Конечно, — пролепетал Петрониус.
— Не знаю, как долго будет спать Руфф. Он очень ревнив. Я должна передать вам, что Зита в безопасности. Вы поняли? В безопасности.
— Что с Зитой? Откуда вам о ней известно? — спросил Петрониус и хотел приподняться, но в этот момент кто-то так ударил его в левый бок, что он едва не закричал от боли.
— Больше я ничего не знаю.
Петрониус вглядывался в окружающую темноту. Он так широко раскрыл глаза, что во тьме на потолке поплыли пурпурные круги. Вдруг в одно мгновение круги лопнули.
— Вот я и поймал тебя, неверная дрянь, потаскуха!
Над Петрониусом размахивал кулаками Руфф.
— Я покажу тебе, что ожидает тебя в аду!
Гриит стонала под ударами, а Петрониус ничем не мог ей помочь. На его здоровую руку наступил Руфф, а левая не слушалась. Петрониус извернулся и укусил Руффа. Парень одним движением стряхнул юношу и ударил его в грудь. Перед глазами подмастерья заплясал хоровод звезд. Он услышал лязг ключей и бряцание оружия.
— Охрана! — прохрипел Петрониус.
Его слова возымели неожиданное воздействие. Руфф немедленно оставил Гриит и отодвинулся в сторону.
— Если произнесешь хоть слово, я прикончу тебя, — пробормотал он и зарылся в солому позади Петрониуса.
Перед решеткой появился огонь факела, бросавший на мостовую пляшущие тени. Двое солдат склонились над подвалом и осветили его.
— Петрониус Орис из Аугсбурга, ты здесь? — послышалось с улицы.
Подмастерье медлил, но Руфф принял решение за него:
— Он здесь, и чем быстрее исчезнет, тем будет лучше для нас обоих.
Ключ вставили в замок и дважды повернули. Один из охранников открыл ворота и потребовал, чтобы Петрониус вышел. Художник старался изо всех сил, однако от напряжения рана болела все сильнее. Руфф подталкивал подмастерье сзади. Свет факела осветил лицо солдата, безучастно наблюдавшего за спорщиками. Наконец Петрониус вылез из дыры и, покачиваясь, стал на ноги.
— Все кончено, мой друг! — издевался Руфф. — Желаю, чтобы время пролетело быстро.
Охрана закрыла решетку и окружила подмастерье. Позади он слышал всхлипывания Гриит. Стража повела юношу через площадь к месту казни. Петрониус закрыл глаза и закусил губу. Его сопровождал хриплый смех Руффа.
V
Услышав обращенный к нему вопрос, Петрониус понял, что на его шее вот-вот затянется веревка.
— Где картина Иеронима Босха? Предупреждаю, на этот раз вам не избежать петли. Мне достаточно пальцем пошевелить.
Петрониус сидел за письменным столом из полированного дуба. Сквозь железные решетки на окнах светило солнце. За спиной пленника беспокойно ходил инквизитор.
— Вы ответите на вопрос, обещаю. Будете визжать, моля о милости, пока на губах пена не выступит. И тогда вы заговорите.
Патер остановился, будто осознал, что вид из окна, солнце и зелень деревьев уводят мысли пленника от возможной пытки. Петрониус молчал и прищурившись смотрел на стекла, покрытые бусинками капель.
— Даю вам последнюю возможность. В конце концов, вы образованный человек, а я не чудовище.
Произнося эти слова, инквизитор подошел к секретеру, стоявшему в углу, открыл его и достал бумагу, чернильницу и полдюжины перьев.
— Вы были у адамитов. Опишите все. Ничего не упускайте и ничего не прибавляйте. Мне достаточно ваших впечатлений о том, как все происходило. Мы оба знаем, что выдумки народа — не что иное, как пустая болтовня, ветер из уст доносчиков в уши глухонемых. Я хочу узнать от вас правду.
Патер осторожно положил на стол перед Петрониусом бумагу и письменные принадлежности. Художник поднял глаза на Берле. Их взгляды встретились, и Петрониус заметил во взоре патера гнев и огонек безумия.
Страх Петрониуса остался на виселице. Солдаты действительно отвели его к месту казни, где ждали палач и двое подручных. Подмастерью позволили прошептать одетому в черное человеку последнюю молитву и надели на шею веревку. Палач заставил юношу стать на табуретку и затянул петлю. Петрониус стоял на цыпочках и не знал, чего ему хочется больше: жить дальше или подвести под земным существованием черту.
Именно в этот момент из кромешной тьмы появился инквизитор с письмом в руке. Размахивая бумагой, хриплым голосом он остановил палача. Печать бургомистра подтверждала, что преступник поступает в распоряжение Берле. Однако секунды в петле, чувство, что скоро прекратится подача воздуха и придет медленная смерть, многое прояснили Петрониусу. Жизнь кончается тогда, когда приходит время, и время это определяет не слабый червь — человек, а высшая сила.
По мнению Петрониуса, палач и его помощники сдались слишком быстро. Слишком быстро склонились над бумагой с печатью. Наверняка тюрьма, казнь и вмешательство инквизитора были инсценированы, чтобы сломить его измученный дух.
Патер Иоганнес подошел к Петрониусу вплотную, так что почти касался его лица, и тихо прошептал:
— В городе что-то происходит, Петрониус Орис, чего вы не можете понять, да и я вижу лишь часть. Это охватывает нас, протягивает к нам свои когти, и мы не можем защититься, потому что не знаем, в чем дело. Вы должны все записать, Петрониус Орис. Каждую мелочь. Ради меня, ради вас, ради города, который медленно погибает из-за всех этих событий. Вы ничего не заметили, поскольку недолго находитесь в Ден-Босе. Город разлагается, как разлагается тело, когда внутренности переполняет черная желчь. Снаружи ничего не видно, однако внутри она разъедает все, пока не останется лишь оболочка. Вы видите тень того, чем город был раньше, и скоро он превратится в пыль.
Петрониуса охватило отвращение, он уставился прямо перед собой, потом резко встал, и его плечо врезалось в подбородок священника.
— Оставьте меня. Вы несете вздор, в который сами не верите.
В уголках рта патера показалась кровавая слюна…
Комнату переполнял солнечный свет, потоками струившийся из окна. Он контрастировал с обстановкой комнаты, где, кроме стула, стола и секретера, находилось еще огромное черное распятие. Секретер был украшен инкрустацией из перламутра и янтаря.
— Я достал вас из петли, Петрониус, не для того, чтобы вы снова упрямились. Если не напишете отчет добровольно…
— «…я добьюсь своего с помощью пыток». Оставьте, мне ваша песня знакома, — со вздохом закончил Петрониус. — Зачем вам мои впечатления? Я думал, Зита, или сестра Хильтрут, может представить вам более богатый материал.
Патер Берле усмехнулся:
— Вы более авторитетное лицо. Независимый, не привязанный ни к кому и ни к чему. Уже переросший глупость юности, но недостаточно старый, чтобы впадать в упрямство. Кроме того, вам известно, как нужно смотреть на картину и что скрыл в ней богохульный еретик. Итак, пишите, Петрониус. Это единственная причина, по которой я не отдал вас палачу.
Петрониус выдохнул и скривил губы.
— А что убедит вас в моей правдивости?
Патер Иоганнес подошел к окну и посмотрел на поля, простирающиеся до самых городских стен. Крестьяне за плугами, влекомыми волами, пахали мягкую землю.
— Вы всегда служите не тем господам. Всегда селитесь под дырявой крышей, сквозь которую просачивается дождь. Поворачиваетесь не в ту сторону и идете налево, а не направо. Есть люди, выбирающие ложный путь, потому что такова их тропа страха и невзгод в юдоли печали. Вы молоды, Петрониус, и смотрите вперед, за фасад этого мира. Вы узнали средства и пути, которые могут повлиять на мировые события и судьбы. Почему бы не порвать с прошлым, которое останется в вас лишь воспоминанием?
— Сделать это будет нелегко, — возразил подмастерье. — Плечо сильно болит.
Патер не ответил, он направился к двери, но на пороге остановился и обернулся. Голос Берле был ледяным, и подмастерье, которого и без того лихорадило, замерз.
— В вашем распоряжении все время мира. Почти все: начните работу, заполните бумагу строчками и с помощью вашей рукописи сможете перешагнуть эпоху самых страшных преследований… Первые еретики умрут, не прочитав написанного. Одно движение моей руки, и они будут гореть на костре. Для самых важных, влиятельных подстрекателей-адамитов требуются подготовка и гарантии. Пишите ради своей жизни, Петрониус, если хотите еще раз увидеть Аугсбург. Что же касается плеча, я пришлю сестру; она будет ухаживать за вами и перевязывать рану. Начинайте.
С этими словами патер Иоганнес вышел за дверь, которую за ним сразу же закрыл монах. Петрониус подошел к окну и бросил взгляд на улицу.
За окном висела серая туча, дождь барабанил по стеклу. Крестьяне и волы согнулись под потоками дождя, пласты земли осели и провалились в борозды.
Петрониус не шевелился. Его левая рука безжизненно висела, хотя он почти не чувствовал боли. С чувством полнейшего отвращения художник смотрел на бумагу и перья: надо ли ему писать? Он должен быть осторожным. Если Петрониус и понял что-то, находясь в Ден-Босе, то это была мысль, высказанная патером Берле перед портретом Авигеи: Veritas extinquit — правда убивает.
VI
Петрониус чувствовал себя отменно. Он стоял в лодке, будто воплощение святого Христофора, который посадил на плечо божественное дитя и перенес его через реку. Паруса были подняты, и лодка неслась над мрачной водой, которая казалась замерзшей, черной, гладкой и неподвижной. Петрониус возвышался над этой рекой, словно дерево. Он и был деревом — с корнями, ветками и сучьями. Голым и сбросившим кору, будто жук-короед сделал свое дело и выел сердцевину, и дерево осталось голым и белым. Петрониус повернул голову и посмотрел на себя. Он был зрителем и видел самого себя, человека-дерево с плоским лицом. Он почувствовал себя опустошенным и понял во тьме ночи, что тело его внутри пустое, как дупло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40