Мы знаем их, но они чужды нам. Это и есть искусство, настоящее искусство: брать ужасы этого мира из него самого.
Говоря тихо, но отчетливо, Алмагин ходил кругами, и Петрониус растерялся среди сокровищ и раритетов, наполнявших комнату. Линзы и стеклянные банки стояли на полках, в дальнем углу лестницы были колбы и дистилляторы, аккуратно разложенные и подписанные кости, черепа различных форм и размеров. На одном из придвинутых к стене столов лежал гербарий экзотических растений, привезенных в Европу из недавно открытой Индии. С потолка свисали высушенные конечности различных животных, и Петрониус увидел ноги коз, коров, овец, лапы собак и кошек. В центре комнаты располагалась лестница в мастерскую Босха.
— Другие художники гордятся своими коллекциями и показывают их остальным. Эта же спрятана от посторонних глаз. Почему?
— По сути, это калитка. — Алмагин указал на мастерскую. — Кто пройдет по этому миру, будет готов принимать ужасы на картинах как действительность. Они — часть мира, окружающего нас. Кто войдет через парадную дверь, отягощенный собственными мыслями, будет рассматривать картину с иных позиций.
Алмагин перешел на чердак, Петрониус последовал за ним. На каждом дюйме этого помещения располагалось чудо, Он обнаружил огромного скорпиона, разрезанного пополам и повешенного за четыре нити. Передняя часть тела с клешнями вращалась в потоке воздуха, то соединяясь, то разъединяясь с заканчивающейся мощным жалом задней половиной.
Вслед за ученым подмастерье вышел на чердак. Вход в кунсткамеру был спрятан под люком в полу, который Алмагин заботливо закрыл за собой, тщательно расправив лежавший над ним ковер.
— Отвечаю на ваш вопрос, Петрониус. Человек — существо странное. Дай ему картину, показывающую неизвестное, демоническое, и он поверит, что здесь поработала нечистая сила. А тут лишь фантазия художника. В действительности только жизнь есть дьявольское проявление, а дар изобретателя невинен, свободен от всякого греха. Он открыт, тогда как наше мышление находится в плену у собственных заблуждений.
Петрониус пересек чердак и остановился у одной из картин, закрытой черной тканью. Он знал, что скрывается за ней. В нем все кипело, и теперь он видел все события иначе. И встреча была не случайной. За всем скрывался чей-то план, который он не мог постичь. Неужели и спор с Энриком, и исчезновение Зиты — его часть?
— Почему вы рассказываете мне все это, меестер Якоб? Почему ждали меня? Почему подогревали мое любопытство, когда в доме никого не было? На все должна быть причина!
Алмагин обошел стул, на котором позировал для портрета, обогнул стол с красками и пигментами и наконец подошел к Петрониусу и стал медленно снимать ткань с картины. Показалась средняя часть триптиха.
Иероним Босх работал с невероятной скоростью, поразившей Петрониуса.
— Картина буквально кишит людьми, Петрониус. Мужчины и женщины все одного возраста, нет детей и стариков. Все они в одном весеннем состоянии невинности. Возьмем время до Всемирного Потопа. В нем человек не сознает, какому пороку предается. Возьмем рай, который и сейчас ищут там, где мореплаватель Колумб открыл новую страну. Люди должны жить так, как создал их Бог, не осознавая греха, не думая о старости. Или возьмем наше сообщество. Люди на картине, как и мы, празднуют службу. В центре — любовь, симпатия друг к другу, внимание, но не из-за полового влечения. Ни один человек на картине не совершает акт воспроизведения себе подобных. Только по этой причине картина чрезвычайно опасна. Потому что она отрицает основополагающий принцип Ветхого Завета: будьте плодовиты и множьтесь. Если бы на этой картине люди бросились друг на друга, церковь подняла бы руку и заклеймила художника — и забрала картину. Нашлось бы много жирных аббатов, которые повесили бы картину в своих кельях. Но этого нет в нашем полотне, что делает его опасным. Здесь удовольствие служит только радости людей. Невероятная мысль! Если бы картина попала в руки инквизитора, мы все оказались бы на костре: мастер Босх, вы и я, и все подмастерья, которые тут ни при чем.
Взгляд Петрониуса блуждал по картине. По всему полотну угадывались сексуальные отношения. Земляника указывала на эротические действия, как и виноград, и сливы. У одного из мужчин была слива вместо головы, будто во время разговора с девушкой, которая лежала рядом с ним на земле и болтала, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о ее половой принадлежности. А затем взор подмастерья упал на двух существ, которые были заключены в капсулу и дарили друг другу любовь. Лицо мужчины приближалось к женщине для поцелуя. Он положил руку на ее живот, а она свою — ему на колено.
Якоб ван Алмагин следил за взглядом подмастерья.
— Вы очень наблюдательны, Петрониус. Лишь немногим дана такая интуиция. Поэтому я показал вам картину. Ее значение…
— …многообразно, — прервал его Петрониус.
Он восхищался тончайшей работой Босха. Части растений образовывали буквы, которые при внимательном рассмотрении можно было прочесть.
— Альфа и омега, начало и конец, человек рая и человек конца века. Они сравнимы в любви!
Петрониус не знал, рассказать ли ему о подслушанном ночном разговоре. Что-то удерживало его.
— Вы способный, Петрониус, очень способный. Это дворец бракосочетания, где созидательный наказ Господа Бога обновлен: плодитесь и размножайтесь. Но он приобретает иной смысл. Он не означает: переполните мир себе подобными. Он гласит: распространяйте наши идеи дальше.
— Semen ets verbum deif — прошептал Петрониус. — Слова Бога есть семя, из которого рождается жизнь. Шар на внешней стороне триптиха похож на яйцо мира.
— Хорошее наблюдение, Петрониус. Новое произведение рождается из невинной любви. Фантастическая мысль, мысль, выходящая за рамки того, о чем думают в этом мире священники эры конца, сомневающиеся фанатики потустороннего мира, властвующие и жаждущие власти. И все же картина идет еще дальше. Она дает портрет современности. Разве вы не узнали себя? Тут сидит не какая-то пара, а вполне определенная: Петрониус и Зита ван Клеве. Оба — невинные адамиты и оба носители этой миссии во веки веков. Вот изображена семенная коробочка львиного зева — подхваченные ветром зонтики семян разлетаются по всему свету.
Петрониус откашлялся. Низ живота неприятно тянуло.
— Почему я и почему Зита?
Алмагин опустился на стул, затерявшийся среди мольбертов, разноцветных палитр. Тут стояло и набитое соломой чучело совы, которое мастер принес из
— Я жду худшего. Мастер Босх оскорбил инквизитора, оскорбление придется искупать. Я чувствую, патер Иоганнес готовит удар против всего братства адамитов. Картину нужно спасти и, возможно, завершить, если мастер не сможет сделать этого сам. И должны остаться люди, в руках которых будет ключ к произведению. Оно не должно остаться непонятым. Вам ясно, Петрониус? Какая польза от картины, если ее не понимают вообще или понимают неправильно? Никакой!
Петрониус кивнул, однако его не покидало ощущение, что не только мысль об адамитах подталкивала Якоба ван Алмагина передать послание картины дальше.
— Для вас эта работа мастера не должна быть тайной. Вам следует знать, что существа, изображенные на полотне, взяты у природы, а люди говорят на особом, но понятном языке.
Петрониус снова и снова рассматривал движения людей, странные горные образования, огромных птиц и плоды.
— А какое еще послание скрывает картина, и почему вы непременно хотите спасти ее?
Алмагин резко встал со стула и высоким, дрожащим от волнения голосом, задыхаясь, произнес:
— Кто вам сказал, что в картине есть что-то, кроме кредо нашего братства?
IX
— Не прячься, Петрониус, а неси сюда декорацию! — крикнул Энрик.
Подмастерье мечтал, устремив взор в небо. Видневшиеся сквозь дыры в крыше собора темные облака предвещали преставление под дождем. Но сейчас в опускающихся сумерках солнечные дорожки удлиняли тень колонн до самого неба. Над юношей простирался огромный мир, в котором он был всего лишь букашкой. Никогда раньше Петрониус не ощущал себя в такой степени, как в этот момент, причастным к осуществлению божественных планов.
— Тебе не место в этом мире, — неожиданно прозвучал голос Энрика.
Он подошел к товарищу и попытался забрать у него декорацию.
— Если бы все работали, как ты, то мы смогли бы показать представление не завтра, а в следующем году.
Петрониус виновато кивнул и неохотно оторвался от созерцания бесконечного неба.
— Куда нести декорации?
— Я уже трижды сказал. Туда, за гору искушения, на правую сторону. Прислони к колонне и подними на гору. Внутри гора полая. Вверху декорации надо привязать веревкой. Вот, возьми канат и поспеши.
Петрониус кивнул и потащил натянутое на рамку трехметровое полотно к горе. Издали она действительно напоминала огромную скалу, которую закатили в еще не законченное здание собора. С обратной стороны она была завешана льняными полосками ткани. Со стороны колонн осталось место для последней декорации. Тогда вся конструкция приобретала оптическую завершенность. Петрониус вставил рамку в отверстие и проскользнул за полоски. По лестнице внутри горы он забрался наверх, чтобы канатом прикрепить декорацию к раме. Оттуда, если просунуть голову сквозь ткань, подмастерье мог видеть всю площадь. Перед собором стояли скамейки, приготовленные для горожан и патрициев. Места для простого люда были огорожены канатами вокруг колонн.
Петрониус завязывал узел, когда над сценой раздался пронзительный крик.
— Босх!
Высокий голос рвался вверх и, отражаясь от колонн, эхом возвращался назад.
— Иероним Босх!
Из темноты собора показалась фигура инквизитора, который, тащил за собой актера в маске. Петрониус слегка приоткрыл полотно декорации — так он мог лучше видеть происходящее и ничего не пропустить. Человек, шедший позади священника, попал в луч света, прорвавшегося сквозь облака и озарившего пространство между колоннами, и оказался чертом с рогами на голове, с привязанными к ногам конскими копытами и хвостом с острым, в форме сердца, концом. Но одет он был в платье доминиканца.
— Иероним Босх! — прокричал инквизитор, и от этого крика у всех присутствующих по спине побежали мурашки. — Выходите и покайтесь, я знаю, что вы здесь.
Патер держал артиста в костюме черта за воротник и крутился во все стороны, чтобы не пропустить появления художника. Его белое как мел лицо светилось во мраке собора, а обычно красные глаза походили на черные дыры. Петрониус невольно спрятался за декорацию, чтобы остаться незамеченным.
Мастер Босх появился в тот момент, когда патер Берле повернулся к нему спиной. На лице мастера была язвительная улыбка, в его облике чувствовались уверенность и достоинство. Такой человек никогда не станет унижаться и брызгать слюной подобно патеру Берле.
— Что вам нужно от меня, патер Иоганнес?
Инквизитор обернулся и некоторое время в оцепенении смотрел на художника.
— Что мне нужно? Что мне нужно? Вот что мне нужно! — прокричал священник и толкнул актера в маске к ногам художника.
— Вы что, совсем лишились рассудка, одев сатану как доминиканца? Разве не сказано в Библии: не испытывай Господа Бога своего?!
Босх задумчиво кивнул, опустился на колено и помог человеку в маске встать.
— Там также написано: Господу своему Богу ты должен поклоняться и Ему одному служить. О служении доминиканцам, насколько мне известно, в Библии не сказано ни слова. Но так как они все более дерзко вмешиваются в дела веры в Хертогенбосе, сравнение со злым духом из Евангелия от Матфея кажется мне оправданным.
С этими словами Босх обращался не к инквизитору, а к актерам и рабочим, устанавливавшим декорации. Привлеченные криками священника, они собрались вокруг спорщиков. Петрониус хорошо видел их: оба бледные, один стоял, заложив руки за спину, другой — скрестив руки перед собой. Во втором ряду среди собравшихся подмастерье рассмотрел Якоба ван Алмагина, прикрывавшего лицо руками. Казалось, тот расстроен поведением мастера.
— Разве дьявол не искушает нас ежедневно? Разве мы не потакаем прихотям доминиканцев в нашем городе? Потому что проще сказать: тот виноват, этого надо наказать сразу, того — лишить жизни, чем произнести: я виновен, мы все должны быть наказаны, давайте покаемся, так как у всех нас один конец — смерть.
— Вам не удастся толковать Библию в соответствии с вашими еретическими мыслями. Наш Господь требует послушания. И я заставлю всех, потребую этого послушания от каждого!
— Вы что — Господь Бог, патер Иоганнес, что ведете подобные речи? Тогда разрешите поздравить вас. Это самое глубокое еретическое заблуждение, которое может появиться у человека. Лично я придерживаюсь Библии.
— Я не Бог, но и вы не Бог! И обещаю вам, что если завтра вечером черт выйдет в обличье доминиканца, я сам брошу факел и подожгу этот город. А вы уже давно горите в чистилище!
Петрониус видел, как люди отворачиваются от патера и возвращаются к работе. Одни бормотали что-то или обсуждали с соседями выходку инквизитора. Другие молчали и кивали мастеру Босху. Выступление инквизитора не произвело нужного действия, и он, яростно расталкивая толпу, исчез за колоннами. Мастер Босх дождался его ухода и обратился к актерам и рабочим:
— Стройте декорации и ничего не бойтесь. За нами город. А черт, обещаю, не выйдет в обличье доминиканца.
Петрониус задумчиво спустился с лестницы, стал перед декорацией и осмотрел свое произведение. Гора искушения была покорена. Теперь оставалось надеяться, что ангелы будут на стороне его учителя и защитят от дьявола инквизиции.
Когда подмастерье шептал: «Сатана, изыди!» — его осенило, где можно найти Зиту. Разве он не связан тайно с господином всех злых духов и самим Люцифером?
X
Петрониус спешил. Он быстро выскользнул через заднюю дверь зала и побежал мимо соборной башни по улице Керк-страат. Вонючая грязь из луж, в которые юноша ступал, обдавала его с ног до головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40