Джой, как и положено молодой хозяйке дома, ничего не забывающей, вполголоса приказала:
— Отложите немного земляники и сливок для мистера Персиваля Артура.
— Да, мадам. Я уже сказала Мелани, она отложила. На кухне еще много ягод.
— Кто бы сомневался, — сказал Рекс Траверс с улыбкой, лишь наполовину веселой. — Сладкий кусочек всегда к услугам юного негодяя. Он воображает, что ему все можно, что ему все простится. Он стал совершенно неорганизованным!
— Да нет же! Он всего лишь один раз опоздал к ланчу!
Мери, выходя, подумала: «Шипят друг на друга, как кошка с котом. Ну ладно… милые дерутся, только тешатся… Небось к вечеру помирятся, станут целоваться… Вот ведь какая она, любовь…»
— Ты балуешь и защищаешь его. — Траверс говорил полушутливо, но все же с немалой долей раздражения. — И Мери. И Мелани тоже. Все женщины… Но в первую очередь виновата ты! Если мальчик срывается с цепи, воображает, что он в замке король — единственный! — нужно посмотреть, как к нему относятся женщины в доме. И прежде всего мать…
Он поднялся из-за стола. Джой открыла было детский розовый ротик, чтобы возразить: «Но я не мать Персиваля Артура», но, так ничего и не сказав, опять закрыла. Абсурдность ситуации заключалась в том, что Траверс, который давно считал этого веснушчатого сорванца своим сыном, на минуту забыл, что Джой — даже не его мачеха.
«Но она так истово защищает юного мерзавца, словно состоит с ним в кровном родстве», — опомнившись, в свое оправдание подумал Траверс, а вслух сказал:
— Во всяком случае, надо прекратить эту практику приходить к ланчу, когда пожелаешь.
Джой слегка высокомерно ответила:
— Эта практика еще не сложилась. Он опаздывает в первый раз! И как тебе удастся прекратить ее? Ведь когда он придет, ты уйдешь! Именно я встречу это создание и буду сидеть с ним, пока он ест! И я не возражаю.
— Женщины редко возражают, — сердито подмигнул ей Траверс, — против того, чтобы посочувствовать неправому!
Уже не в первый раз ему пришла в голову мысль, что Джой ближе мальчику, чем он. Может быть, потому, что очень юная девушка и подросток, почти юноша, и психологически, и просто по возрасту гораздо ближе друг к другу, чем к взрослому мужчине? И подростки, и юные девушки не уверены в себе, неопытны, болезненно чувствительны, зажаты, обуреваемы сомнениями, питают множество иллюзий… Это-то и отдаляет их от него, потому-то они и придерживаются столь разных точек зрения… И на сегодняшний день они, в сущности, друг другу никто…
Траверс не стал додумывать эту мысль.
Уже более мирно он продолжал:
— И я протестую против такого порядка вещей! Могу я узнать, что тебя так рассмешило?
— Мужчины, — исчерпывающе ответила Джой. Краска бросилась ей в лицо, она непременно должна защитить отсутствующего.
Что, такой страшный скандал только потому, что мальчик опоздал? Некоторые мальчики вообще не приходят к ланчу. Он что, никогда не был мальчиком? Никогда никуда не опаздывал? Она непременно спросит бабушку Траверс.
— Мужчины очень любят говорить, что протестуют против такого порядка вещей, против принципа, на самом же деле они начинают протестовать только тогда, когда кто-то покушается на их право быть в замке королем! Я думаю, именно поэтому мужчины всегда придираются к мальчикам: мальчики вырастут, и им придется уступить место! — Чувство справедливости, заставлявшее ее защищать слабейшего, подсказывало ей слова, которым удивлялась даже она сама, а не только Траверс, опешивший от неожиданности и в удивлении своем больше всего походивший на Роя, когда перед ним внезапно оказывался котенок Мелани. — То есть это просто ревность!
Он поднял голову и переспросил:
— Ревность? Что ты имеешь в виду?
— Не в этом смысле! — воскликнула Джой, хотя сама она вряд ли могла внятно объяснить, в каком же смысле. — Я только хочу сказать, что мужчины, отказывая мальчикам в праве на независимость, совершенно теряют чувство меры, раздувая пустячные провинности до Бог знает каких размеров. Мальчик просто заигрался и забыл о времени. Мужчины же втайне хотят, чтобы мальчик, подавленный и сокрушенный сознанием своего страшного греха, только и мог вымолвить: «О горе! Но ради Бога, дайте мне поесть, дядя Рекс!»
Здесь Рекс, будучи не лишен чувства юмора, громко расхохотался. «Как ловко она повернула! Сначала — множество тяжких обвинений в адрес мужчин вообще, с серьезными доказательствами, и вдруг все изящно сводится к конкретному случаю, абстрактные субъекты и объекты получают собственные имена, и получается очень смешно. Женщины всегда так делают», — думал Рекс.
— Мужчины после тридцати, — обвиняли его по другую сторону стола, — подвержены «комплексу Муссолини»! И в каждом — тираническая жилка!
Она в самом деле так думает? Опасное заявление. И, чтобы подразнить ее и взять реванш, он сказал:
— Такое серьезное заявление предполагает основательное знакомство с предметом — очень хорошее знание довольно многих мужчин!
Вдруг она покраснела до слез.
Она вспомнила, где слышала эту мысль о «комплексе Муссолини».
От Джеффри Форда, разумеется…
И воспоминание о Джеффри повлекло за собой укол совести, стыда (который и вызвал краску на ее щеках) за то, что она должна была сделать, но не сделала, — за так и не написанное письмо Джеффри Форду.
Но Траверс, не зная всего этого, корил себя. Разве можно оскорблять чувства малышки? Неужели нельзя было смолчать?
— Прости. Я не хотел тебя обидеть. Глупая шутка.
— Ничего страшного, — она снова была безмятежна.
Мери внесла кофе. Мелани великолепно варила кофе: он получался темным, густым и душистым. Траверс подул на свою чашку, сделал глоток, в молчании допил кофе и поднялся.
— Ну, всего доброго.
— Ты идешь куда-то? До трех сегодня ничего нет, — напомнила ему жена-секретарша.
— Я хочу спуститься на пляж поискать этого маленького негодяя.
— Стоит ли? Он уже, вероятно, идет сюда. Вы можете разойтись, — мягко заметила Джой. Она подозревала, что поиски ни к чему не приведут.
Маленький негодяй вполне мог опять, например, обедать со своим дружком — французским графом в горах под оливами, среди чудес архитектуры одиннадцатого века. Или с кем угодно еще — с американским шофером, с австрийским бароном, с английским профессиональным игроком в гольф, с энтузиастами физических упражнений — с кем угодно и где угодно он мог проводить свой «послеполуденный отдых фавна».
Но предположить, что это она его избаловала?!
— Счастливо, Рекс, — так же мягко попрощалась Джой, а про себя добавила: «Муссолини!»

Глава пятая
ПРОПАВШИЙ ЭРОТ
…А дома, сэр,
Он мне весь мир собою заменяет;
Он мой соратник, он мой худший враг;
Мой паразит, солдат, землевладелец;
С ним день июньский краток, как декабрьский.
Шекспир
1
Траверс, щурясь из-под полей своей панамы, вышел на полдневную жару. В канавах по обе стороны дороги, в тени пальм, спала артель итальянских дорожных рабочих. Он пересек дорогу, и его ослепил слюдяной блеск узкой полоски пляжа — как на старо — модной рождественской открытке с блестками. Пляж был пустынен, если не считать немногих самых оголтелых любителей солнечных ванн, неподвижно лежащих лицами вверх, словно Средиземное море уже смыло и унесло их. Два инструктора по физической культуре сидели на горячем песке, прислонясь коричневыми спинами к волнолому, и в сладостном оцепенении курили после ланча, состоявшего из ветчины, огурцов и полуярдового французского батона, который они запивали разбавленным водой вином. Когда Траверс спросил их о Персивале Артуре, они сказали, что не видели «маленького молодого человека» (так они его называли) часов с одиннадцати утра, когда окончилось утреннее занятие. Скорей всего, он побежал к своему другу, месье графу, который, без сомнения, в курсе.
2
Рекс Траверс с облегчением ступил с яркого солнца в короткую тень сосен, окружавших отель, где жил граф.
На сей раз результат был нулевым. На площадке для машин перед отелем он не увидел ярко-красного «Альфа-Ромео», и никто не мог сказать, то ли «маленький молодой человек», племянник доктора («Ну конечно, мы знаем его! Его каждый знает!»), просто ушел, то ли уехал вместе с графом.
3
Рекс Траверс направился к другому излюбленному месту Персиваля Артура — к футуристической вилле, которая выглядела словно замок с открытки и напоминала вдобавок вольер с попугаями. На это лето ее сняла итальянская леди, дочери которой играли с Персивалем Артуром в теннис.
Все скамейки, гамаки и даже ступеньки террасы были заняты группами молодых французов, предававшихся сладкому безделью. При виде Траверса поднялась суматоха, все они, крепкие, коротконогие, смуглые, со сверкающими глазами и зубами, повскакивали со своих мест и кинулись пожимать руку доктору. Тряся руки бесчисленному количеству сердечных иностранцев, Траверс задал свой вопрос, и ему ответил целый хор голосов:
— Нет, месье доктор, Туту с нами нет!
— Туту — это Аррртур… Здесь нет!
— Ах, изменник! Он покинул своих друзей!
— Сегодня утром он обещал научить плавать кролем Симону, Марселя, Пьерро, Жана и Шарло!
— Сегодня днем он обещал играть в теннис с Евгенией и со мной!
Это сказала маленькая итальяночка, уже одетая для тенниса: в короткой юбочке, в носочках и с повязкой на волосах.
— Нет Парсифаль!
— Без него так скучно! — подвел итог кто-то из друзей, и Траверс ушел с сознанием того, что только Богу (и, конечно, самому Персивалю Артуру) известно, куда подевался его племянник, и с правой кистью, почти вывихнутой от множества так называемых «крепких английских рукопожатий».
4
Возвращаясь в «Монплезир», он увидел красную «Альфу-Ромео» юного графа: оказывается, тот ездил к железнодорожной станции встречать сестру. Выйдя из машины, дружелюбный молодой человек представил ей Траверса; «Баронесса…» — далее последовала какая-то русская фамилия, которой Траверс не запомнил. Хорошенькая, пухленькая, лет около тридцати, с наивными бретонскими голубыми глазами, она была замужем за русским.
— Я хотел бы представить ее миссис Траверс, если можно.
— О, разумеется! Моей жене будет приятно.
— Вы только что поженились? — Высунувшись из машины, хорошенькая баронесса вопрошающе смотрела на него своими ярко-голубыми глазами, похожими на глаза его сестры, Иды Мюрхэд. — Я хочу посмотреть, как устроились молодожены; знаете ли, это интересно всякой женщине!
— Пожалуйста, — вежливо ответил Траверс и поскорее перевел разговор на исчезновение Персиваля Артура.
— Я видел его в последний раз часов в одиннадцать утра, когда мы договорились, что завтра я дам ему этот автобус прокатиться до Мэнли. — Французский граф был блестящ, он только изредка ошибался в произношении и непривычно строил фразу. — Прекрасный парень ваш племянник, мистер Траверс! Умный, веселый! И настоящий маленький спортсмен!
— Вы очень любезны.
— Нет, но когда я вижу, как мадам, миссис Траверс, по утрам идет с ним к морю, мне всегда вспоминаются — не хотите ли сигарету? — мне вспоминаются итальянские изображения Венеры в сопровождении ее сына, который едва ли моложе, чем она. Вы помните эту картину, да? Не толстый младенец Купидон, а выросший Эрот. Он и она придают друг другу что-то такое — как это вы говорите? — хорошо оттеняют друг друга. Я восхищаюсь.
— Благодарю вас. — Рекс, как истый англичанин, испытывал неловкость, когда переходили на личности; особенно если дело шло о его семье. Джой, собственно, к семье не принадлежала, но он обнаружил, что ему тяжело выслушивать похвалы ее красоте от другого мужчины. Этот граф был бы ничего, если бы не неприятная континентальная привычка тратить слишком много витиеватых слов на то, о чем лучше вообще промолчать. И добавил: — Один Бог знает, куда подевался проклятый мальчишка; он исчез незадолго до ланча.
— Что же в этом удивительного, — улыбнулся граф, усаживаясь за руль. — Здесь так много развлечений… Эрот убежал! Всего хорошего.
Как только он отъехал, сестра тотчас повернулась к нему, видно, для того, чтобы всесторонне обсудить этого невозмутимого англичанина.
5
Рекс вернулся домой и сел в машину, чтобы ехать с очередным визитом к Знаменитым Шотландским Пледам — к одной из тех англичанок, из-за которых стыдился своей принадлежности к этой нации. Как врач, он бы охотно прописал ей полгода каторжных работ. Она была абсолютно бесцветна, других интересов, кроме собственного здоровья, у нее не было, и слова «моя бессонница» она произносила с некоторой даже гордостью, тем же тоном, как другие женщины произносят «мой мальчик служит во флоте» или «это мысль моего мужа».
В этот день ее бессонница заставила умного молодого английского врача пробыть у нее целый час с четвертью. И, по крайней мере, половину этого времени у него перед глазами стояло личико Джой за обеденным столом; вот оно светится неподдельным интересом к его полетам; вот оно заливается краской, когда она защищает мальчика… Становится таким же ярко-розовым, как эти провансальские розы на столе между ними…
6
Джой тем временем наслаждалась одиночеством. Ленивый, жаркий полдень; тишину и покой нарушает только голос Мелани, распевающей очередную песню о несчастной любви:
Pourtant je t`ai donne
Mes baisers les plus tenders!
Passant pres du honheur
Dont tu revais sans doute…
«Словно она одна во всем „Монплезире“», — подумала Джой и улыбнулась.
Она сама удивлялась тому удовольствию, которое ощущала, оставаясь в доме одна. Этот дом становился для нее все более реальным. Лондон, Челси, Харли-стрит отошли в область неприятных воспоминаний, которые — странно, но факт — значили все меньше и меньше!
Джой едва верила, что за столь короткое время ее чувства так резко переменились.
Ну, например — если заглянуть в глубину своего сердца, — как она теперь относится к Джеффри Форду?
7
Это время можно употребить на то, чтобы написать наконец ему письмо, что нужно было сделать еще две недели назад. Письмо с объяснением всего, что произошло.
Джой вошла в спальню мадам Жанны. Она никак не могла привыкнуть к этой комнате, и хотя изгнала уже большую часть купидончиков, все же чувствовала там себя гостьей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41