roca gap унитаз подвесной 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

холмистый берег и разбросанные по нему, словно кусочки сахара, белые кубики вилл Ривьеры.
Одна из них — вилла «Монплезир». Она стоит на окраине маленького нового модного курорта, расположенного где-то между тенистым городом Канном и городом духов Грассом. Здесь и поселились те три человека, которых вроде совсем недавно увез от дверей церкви в Челси свадебный автомобиль.
И надо сказать, что двое из трех находили жизнь здесь совершенно восхитительной.
2
«Подходяще!» стало любимым словечком Персиваля Артура Фитцроя.
Однажды enfant terrible и ниспровергатель традиций доктор Локк сказал, что английский мальчик имеет возможность получить приличное образование, только будучи заключен в закрытую школу. А здесь один английский мальчик каждый день получал массу новых впечатлений, и отличие здешней жизни от жизни в закрытой школе превосходило все самые смелые его мечты. Вместо летнего семестра в Мьюборо, где жизнь текла по незыблемым законам, установленным еще в елизаветинские времена, вместо того чтобы горбиться над партой, рисуя на полях тетрадки самолетики, под занудливый голос, тянущий что-то о римлянах (что за призрачный, многочисленный и скучный народ! Римляне то, римляне се…), вместо траты времени на приготовление тостов старшим ученикам, вместо того, чтобы до полного отупения смотреть крикетный матч, — вместо всего этого он был свободен как ветер на этом напоенном солнцем берегу, воплощавшем все блага жизни, привлекавшем множество разноязыкой публики. Из этой вот разноязыкой публики он и составил весьма широкий круг своих знакомств. Итальянское семейство, настоящий французский аристократ (похожий скорее на шофера), американец-шофер (который выглядел как аристократ), юный австрийский барон, приобщивший его к солнечным ваннам и гимнастическим упражнениям, — со всеми ними он постоянно общался (вместо дружеских отношений с несколькими учениками Мьюборо, случайно оказавшимися в одном доме с ним).
Вместо того, чтобы задыхаться в черном саржевом костюме с жестким белым воротничком, к которому по воскресным дням прибавлялась натиравшая лоб шелковая шляпа (такова была форма его школы), он по полдня проводил на пляже в одном купальном трико и старых резиновых тапочках. Он так загорел, что сделался совершенно терракотовым — того же цвета, что большие глиняные кувшины, продававшиеся неподалеку от города. Когда он посетил это производство и ему рассказали, что эти кувшины для оливкового масла до сих пор делают такими же, как во времена римлян, потому что римляне первыми обнаружили, что лучше всего масло хранить в глиняной посуде, прежде наводившие скуку «римляне» впервые стали казаться почти реальными людьми для мальчика из закрытой школы.
3
Вот он бежит на пляж. Жизненные силы переполняют его, и весь он покрыт ровным темным загаром. Мелькнув между пальмами эспланады, он спускается к узкой полоске пляжа. В путеводителе этот пляж описан следующим образом: «Место отдыха, удачно сочетающее в себе возможности для занятий всеми видами спорта». Пляж похож на цветочный бордюр, щедро расцвеченный кремовыми ярко-розовыми тентами, веселыми солнечными зонтиками, разноцветными топчанами и кабинками для переодевания. И, конечно, пляж — это непрерывная демонстрация купальных костюмов самых разнообразных стилей и самых разнообразных оттенков человеческого загара — да и как иначе может быть в летний сезон на Ривьере. Звуки французской, английской, немецкой, итальянской, испанской речи смешались в напоенном солнцем воздухе. Сильный шум доносился из Школы физической культуры, где преподавали два молодых профессора — оба выше шести футов, бронзовые от загара, с замечательно развитой рельефной мускулатурой. Оба то и дело отдавали команды:
— Теперь — игра в мяч! Бросайте! Отбивайте!.. Бросайте! Отбивайте. Дыхание! Дышите глубже! Еще дышите!..
Рядом был класс для самых маленьких; детишки лежали на спинке голенькими, как создала их природа, и вычерчивали в воздухе поднятыми ножками круги. Взрослые же, усевшись в кружок, перебрасываясь специальным мячом, были одеты в открытые купальные костюмы. Персиваль Артур запрыгнул в кружок, заняв свое место между юным австрийским бароном и пухленькой французской актрисой, стремившейся похудеть, чтобы соответствовать моде.
— Так! Теперь бросок вперед через голову. Хорошо! Еще раз! Так! Бросок в сторону!
Большой мяч перелетал от одного к другому; чтобы отбить его в положении сидя, порой нужно было очень сильно изловчиться, напрягая каждый мускул. Ученики ежедневно проделывали обязательные упражнения с этим большим мячом, затем баскетбольным мячом, ну и, конечно, прыгали через коня. Только после этого профессор объявлял:
— Достаточно! До завтра, леди и джентльмены!
С веселым смехом и шутками ученики разбредались кто на поиски шезлонгов, кто на поиски воды — ибо эта голубая бухта, от кружевной каемки пены у берега до буйков, была заполнена плотной толпой самых разнообразных купальщиков, к которой и присоединился Персиваль Артур (который должен был находиться в Мьюборо и заниматься математикой в это время); надо сказать, его прыжки в воду хвалили даже шведы профессионалы.
4
— Алло, Аррр-тур!
С эспланады его приветствовал молодой француз, голубоглазый, смуглокожий, в ультраанглийских фланелевых брюках и без шляпы. Он носил титул графа и вообще, пожалуй, самый приятный парень, один из тех богатых космополитов, кто, имея шато в Бретани и квартиру в Париже, в поисках «солнца» и «спорта» перемещается с одного европейского курорта на другой. Он не пропускал ни одного теннисного турнира, занимался «зимними видами спорта» и очень любил англичан, с которыми сталкивался на этом поприще. Он подружился с семьей Траверсов по дороге от Парижа сюда; а здесь обосновался в отеле «Провансаль» — большом белом здании, окруженном соснами. У него был автомобиль — мощный ярко-алый «Альфа-Ромео»; он брал с собой Персиваля Артура в «экспедиции» по горным дорогам, которые серпантином вьются между взбирающихся все выше и выше террас, засаженных серебристыми оливами, и приводят к высокогорным селениям, основанным еще в одиннадцатом веке, с улочками столь крутыми, что автомобиль не всегда мог одолеть подъем, и столь узкими, что мальчику удавалось, раскинув руки, коснуться стен противоположных домов и перекрыть улицу; столь грязными, что он навсегда запомнил, чем пахнут эти средние века, ведь люди тогда еще не знали канализации. Они посетили храм, построенный в застывшей лаве вулкана, помолчали перед серебряной статуей Девы Марии. А еще выше — по-королевски пообедали омлетом с ветчиной, оливками, луком и персиками на десерт, запивая все это красным вином. (И все это совершал мальчик, который обязан был в это время в закрытой школе обедать «старым добрым английским бифштексом, который сделал нас такими, каковы мы и есть сейчас…».)
— Алло. Отправимся сегодня опять в полет?
— Отлично! Большое спасибо! Да только… Вы просили меня исправлять вам ошибки? Это называется не «полет». Полеты бывают на аэропланах, и я — какой позор! — ни разу еще не поднимался в воздух.
— А, полеты — на аэропланах. На машинах тогда что?
— Поездки.
— Я запомню, я запомню, — сказал граф, его новообретенный друг, с ослепительной белозубой улыбкой, осветившей его коричневое от загара лицо. — Ну, поехали? Да? Я доставлю вас назад, к вашей сестре… Нет? К вашей мачехе? Да? К обеду.
— Ладно. Я сейчас… Должен еще договориться с девочками о теннисе.
5
Из цветочного бордюра на пляже, составленного, конечно, из букетов человеческих тел, неслись крики: «Парсифаль! Парсифаль!» — точнее произнести его настоящее имя друзья были не в силах. А друзья — две черноглазые итальянки, одетые в купальники, одиннадцати и двенадцати лет, их мать ловко заарканила английского мальчика, чтобы было кому бегать за мячами на корте и было с кем соревноваться в бросании баскетбольного мяча в корзину и прыжках через коня.
И все это, разумеется, вместо летнего семестра в закрытой школе, где он был бы вовсе лишен женского общества.
Вопрос женского общества для воспитанного в английском духе подростка, не имеющего сестер, вообще непрост. (То есть, надо полагать, был бы непрост, если бы подростка не отправляли в закрытую школу и не держали там взаперти и в безопасности — или, по крайней мере, не на глазах…) Но Персивалю Артуру посчастливилось освободиться в этом семестре от всех пут… тут уж ничего не поделаешь. И эти маленькие итальянки, которые так живо обсуждают, какой галстук повяжет Парсифаль сегодня вечером и как он причешет волосы, — может быть, их все-таки следует рассматривать как «формирующее влияние»?
6.
А также многое другое.
Например, счастливое удивление, когда обнаруживаешь, что понимаешь все, о чем говорят французы, а если не понимаешь, то можно попросить их повторить или сказать помедленнее… Так не похоже на скучные уроки французского…
Например, достижения в прыжках в воду с вышки. Или рвение, с которым стремишься узнать все-все о тех самых новых машинах, которые ездят по здешним дорогам без ограничения скорости…
Например…
Словом, Персиваль Артур не скучал ни минуты — с момента пробуждения утром под москитной сеткой в наполненной солнцем комнате и завтрака, состоящего, как это принято во Франции, из бесподобного кофе, трех круассанов, вкусного масла и фунта роскошных черешен, до момента побега (часом позже после того, как его отсылали в постель: «Ну, старина, пора!») в прохладную, душащую темноту сада за виллой «Монплезир».
7
— Персиваль Артур! Где ты? — послышался голос с широкого балкона террасы, сообщавшейся с гостиной и выходившей в сад. — Не нужно думать, что я тебя не вижу! — В нижнем этаже, в окнах кухни, зажегся свет, и стала видна темная тень, на цыпочках кравшаяся по дорожке. — Ты идешь домой?
— Ш-шш! Практически уже пришел! — Шепот исходил из глубины кустов, в которых исчезала тень. — Я только…
— Иди домой, мальчик.
— Кыш, кыш, как древний философ говорил своему грызуну. Ничего не говори. Я уже там. — Шуршание в жасмине; воздух напитан запахом разогретых на солнце цветов. — Но только… Ночью в саду так хорошо. Ты никогда не замечала? Ты можешь пролезть между перил, если выдохнешь и нагнешься. А из сада Симпетт хорошо виден бар «Казино» и все, что там происходит! Смотри, звезда падает! Вон там! Там! Ты успела загадать желание?
— Иди домой.
— А, надоело. Я говорю: успокойся. Иди сюда. Лучше ты выйди в сад, Джой!
За ее спиной раздались шаги. Доктор Рекс Траверс вошел в гостиную, приблизился к открытому окну и увидел, что юная хозяйка дома перевесилась через балконные перила, словно бледный шарф.
— Пора, старина!
— Ладно!
Легкая тень метнулась к кухонной двери.
Оттуда послышались голоса: снисходительный вопрос Мери, важной привратницы с Харли-стрит, громкий кашель и поток французской речи Мелани, кухарки, нанятой вместе с меблированной виллой. Мелани была уроженкой Марселя. Ей было тридцать пять, но ее фигура расплылась и напоминала фигуру шестидесятилетней английской прачки, если бы не тонкие и изящные щиколотки и запястья. Ее черные блестящие волосы буйно вились, на щеках цвели розы, а над смеющимся ярко-красным ртом с замечательными белыми зубами красовались усы! В ушах она носила золотые кольца — это был, как она охотно рассказывала всякому, кто пожелает слушать, «дар любви», а пухлую шею украшала золотая цепь с двумя медальонами: Дева Мария и Святой Антоний. Персиваль Артур фамильярно называл ее Мелонс, она же постоянно подсовывала ему самые лакомые кусочки и научила множеству песен: «Хмель», «Это любовь», «Ах, не целуй меня» и так далее (у нее был абсолютный слух и очень мелодичный голос — редкость для француженки). И вот одна из этих песен зазвучала в напитанном ароматом цветов ночном воздухе — мелодия, давно забытая в Англии, но все еще популярная по другую сторону Ла-Манша…
Джой и Траверс на балконе были так же зачарованы, как Персиваль Артур и Мери внизу, в кухне. Ибо голос Мелани чаровал, захватывал и не отпускал. В нем было тепло виноградников ее страны и легкий хмель деревенского красного вина с ароматом — в это почти невозможно поверить, — с ароматом цветов жасмина, кусты которого ряд за рядом росли на здешних полях по дороге в Грасс. Жасмин выращивали для парфюмерных нужд.
Песня смолкла. Раздались аплодисменты, выражения восторга Персиваля Артура и Мери. Мери говорила: «Хорошо поет, правда? Интересно, а знает она „Я хочу быть счастливой“?» Персиваль Артур восклицал: «Великолепно! Trey be! Браво! Брависсимо!» — желая, чтобы это звучало легкомысленно и дерзко, но его восторг выглядел очень искренним — невольно он вкладывал в эти восклицания еще и восхищение теплом, звуками и запахами южной ночи.
Не только древние римляне перестали быть абстрактным понятием, но и многие другие вещи, которые раньше он считал мифом. Ему всегда был присущ практический склад ума, но с сильно развитым поэтическим воображением; и, как справедливо считают многие, именно игра воображения определяет все остальное. И с таким складом ума (цитируя самого знаменитого из воспитанников Харроу),
Как только в закрытую школу его поместили,
Он в третьем-четвертом семестре смертельно устал.
Учебою мысли его заморожены были,
Как будто бы мальчик на Северный полюс попал.
Но сейчас Персиваль Артур Фитцрой, наоборот, находился на юге, он с энтузиазмом аплодировал южной жизни и южным песням:
— Брависсимо! Еще!
8
— Мальчик немного отбился от рук, — комментировал Траверс, возвращаясь в розовую гостиную (совершенно невероятную комнату, которую мы еще опишем). — Он пропускает летний семестр и воображает, что всегда можно избежать того, чего не хочешь. Он постоянно только и думает, как бы пропустить, избежать, удрать…
— Мы все были такими, — мягко заметила с балкона девушка.
Именно она, Джой Траверс, была вторым человеком, наслаждавшимся этой новой жизнью. Она, которой казалось, что будущее не сулит ей ничего хорошего, внезапно обнаружила, что уехать из Лондона на юг означает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41


А-П

П-Я