Шею его перехватывала петля из грязной бельевой веревки, привязанной другим концом к толстой рейке гардероба. На Чэтсуорте были брюки и рубашка без воротничка.
— Матерь божья! — прошептал Нед О'Берн.
— О господи! — воскликнул Джордж. — Как он это сделал?
— Перережь веревку, Джордж, — попросил О'Берн, а сам склонился над корзиной для мусора. Его рвало.
— У меня ножа нет. Он мертв?
— Да, мертв. В этом можно не сомневаться. — О'Берн вытер губы носовым платком. — Не можем же мы вот так его оставить.
— А разве можно его трогать до прихода полиции?
— Э, к черту полицию. Нашел о чем говорить в присутствии… Хочется мне отвязать его, да не могу. — Его снова начало рвать. — Джордж, я пойду за полицией. Ты можешь побыть тут один?
— Иди. Я подожду в холле.
— Ты правда не возражаешь? Если я не выйду сейчас на свежий воздух, у меня опять начнется.
— Иди, Нед. Я побуду в холле. Ты уверен, что он мертв?
— Да, уверен. Мне уже приходилось однажды видеть мертвеца.
О'Берн ушел. Джордж остался ждать в холле и тихо заплакал — уперся локтем в стену, уткнулся лицом в рукав и дал волю слезам.
— Эй, Локвуд! Ты пьян?
Джордж Локвуд стоял в прежней позе.
— Джордж! Что случилось?
Джордж покачал головой. Студент подошел ближе и тронул его за плечо.
— Джордж! Тебе помочь? Что случилось, старина? Ну, не плачь, Джордж. Скажи, что с тобой.
— Чэт, — выговорил наконец Джордж Локвуд.
— Чэтсуорт умер? Ты хочешь сказать, что он лежит там мертвый?
Джордж Локвуд перестал плакать.
— Здравствуй, Бендер. Ты видел О'Берна?
— Видел. Внизу. Он куда-то спешил.
— Да. Чэт повесился. Он уже мертв. Мы его обнаружили.
— Чэтсуорт? Я же видел его после ужина. И он мертв? Он что, покончил с собой?
— Да. Не ходи туда, Бенсон. То есть Бендер. Я всегда путаю тебя с Бенсоном. Извини.
— Ладно, Джордж. Иди ко мне в комнату и подожди там. Или, если хочешь, я принесу тебе стакан воды. Хочешь?
— Нет, благодарю. Впрочем, хочу. Принеси, а? Пожалуйста. Я и сам не знал, что хочу пить. Стакан воды. А виски не найдется?
— Нет. Я не пью. А я было подумал, что ты пьян.
— Я знаю.
— Пойду принесу воды. Может, тебе станет легче.
— Большое спасибо, Бендер.
Вскоре Бендер вернулся со стаканом воды. С ним вместе пришли О'Берн и полицейский.
— Ну, как ты тут, Джордж? — спросил О'Берн. — Мы еще и врача вызвали, только я уверен, что это бесполезно.
Между тем в холле начали собираться студенты — кто в пижамах, кто в халатах. Полицейский сказал:
— Он безусловно мертв. Где эти двое ребят, что обнаружили его?
— Он хочет с тобой поговорить, Джордж, — сказал Бендер. — С тобой и с О'Берном.
Полицейский был тоже взволнован, но старался не подавать вида.
— Вы оба из этого колледжа, верно? Я встречал вас. Как ваша фамилия?
— О'Берн.
— Локвуд.
— Локвуд и О'Берн. Старший курс?
— Да, сэр, — подтвердил Джордж Локвуд. — Мы оба — с последнего курса.
— А этого беднягу, вы сказали, зовут Чэтсуорт?
— Чэтсуорт. Энсон Чэтсуорт. Он из Чикаго, — сказал Джордж Локвуд.
— Значит, вы оба вошли и увидели, как он тут висит. В котором приблизительно это было часу?
— Меньше часа назад, — ответил Джордж Локвуд.
— Меньше часа назад, — повторил полицейский, не зная, о чем еще спросить. — Вы его соседи по комнате? Хотя нет, здесь только одна кровать. Вы его друзья?
— Да, сэр, — ответил О'Берн.
— Гм. Когда вы его увидели, он не подавал признаков жизни?
— Вот болван. Если бы подавал, так разве оставили бы его висеть? — донесся из толпы чей-то голос.
— Кто это сказал? В участок захотел? — пригрозил полицейский.
— Можем мы вынуть его из петли? — спросил О'Берн. — Или надо, чтобы он продолжал оставаться в таком положении?
Это уже был призыв к действию, и полицейский оживился.
— Я думаю, можно вынуть. Ты, О'Берн! Помоги мне.
— Я не могу!
— Так ведь ты же сам предложил, — сказал полицейский.
— Я не хочу прикасаться к нему.
— Прошу вас, дайте пройти! — потребовал решительным тоном мужчина средних лет, профессор Реймонд Риверкомб с кафедры английского языка. — Идите по своим комнатам, мальчики. Разойдитесь. Вы только мешаете. — Но, произнеся эти слова, он не стал больше настаивать, так что никто не ушел.
— О'Берн, Локвуд. Это вы его обнаружили?
— Да, сэр.
Риверкомб вошел в комнату.
— Боже мой! Давайте вынем его из петли, так же нельзя. Хотя бы приличия ради. Надо же. Какой ужас! Констебль, можете вы перерезать веревку?
— Я это и собирался сделать, но надо, чтобы кто-нибудь подхватил труп.
— Я помогу, — сказал Риверкомб. — Локвуд, вы станьте слева, я — справа. Констебль, режьте веревку, а мы с Локвудом отнесем его на кровать. Боже мой, боже мой!
Джордж Локвуд содрогнулся, прикоснувшись к телу своего друга, но овладел собой, и они вдвоем с профессором положили Чэтсуорта на кровать.
— Прикройте его, — распорядился Риверкомб. — Кого-то здесь тошнило.
— Меня, — сказал О'Берн.
— Ничего удивительного, однако давайте откроем окно. Что нам делать теперь, констебль? Что требуется по закону?
— Я послал за доктором Перри.
— Он может не торопиться, — сказал Риверкомб. — Пользы от него — никакой, как, впрочем, и от любого другого врача.
— Пожалуй, я запишу несколько фамилий свидетелей, а потом извещу морг.
— Запишите О'Берна, меня и Бендера, — сказал Джордж Локвуд. — Мы пришли сюда первыми.
— Насколько вам известно, — сказал полицейский.
— Вы только послушайте, что он говорит, — раздалось в толпе. — «Насколько вам известно»!
— Я уже предупреждал, — огрызнулся полицейский. — На арест напрашиваетесь.
— Замолчите там, — потребовал Риверкомб. — Будьте элементарно вежливы. А вы, констебль, не забывайте, что находитесь на территории университета.
— Так же, как вы. Не забывайте, профессор, что я нахожусь здесь при исполнении.
— Ну ладно, ладно, — сказал Риверкомб. — Что нам делать? Запереть комнату до приезда кареты? Вы, ребята, не нашли никакой записки или письма?
— Мне не пришло в голову посмотреть, — ответил Джордж Локвуд.
— И мне тоже, — сказал О'Берн.
— Письмо должно быть, — сказал полицейский. — Обычно оставляют. Хотя не всегда. У женщин это больше принято — у тех, кто умеет читать и писать. Если кто найдет письмо, дайте сразу мне.
— Сейчас искать? — спросил Джордж Локвуд.
— Конечно, сейчас. Я обыщу карманы его брюк, а вы, профессор, осмотрите ящики стола.
Искали вчетвером, но никакого письма не оказалось.
— Локвуд, О'Берн, нет смысла вам здесь околачиваться. Идите к себе и попытайтесь заснуть. Власти известят, если захотят вас видеть. Для дознания, я полагаю. Я побуду здесь до прибытия кареты. Это, кажется, все, что мы можем сегодня сделать.
— Как быть с его семьей, профессор? — спросил О'Берн.
— Об этом я позабочусь. Мы позаботимся. Пошлем телеграмму, как только что-нибудь выясним. Доброй ночи, ребята.
— Доброй ночи, сэр.
Выйдя на холод, друзья Энсона Чэтсуорта побродили бесцельно среди голых вязов, потом О'Берн спросил:
— Хочешь, пойдем ко мне?
— Пойдем, — ответил Джордж Локвуд. Он жил вместе с двумя студентами, Льюисом и Лумисом, но те не были его друзьями: хотя они делили общую комнату, близости между ними не создалось. — Вряд ли мне удастся заснуть сегодня, а тебе?
— Можешь устроиться в кресле с откидной спинкой. Ты должен поспать, Джордж. Чертовски трудный день выпал тебе сегодня.
Войдя к О'Берну в комнату, Джордж спросил:
— Ты, Нед, когда-нибудь пошел бы на это?
— На то, что сделал Чэт? Я думал об этом. Вешаться не стал бы. Потому, наверное, что Иуда Искариот удавился.
— У меня был друг в школе святого Варфоломея. Его отец дружил с моим отцом. Он покончил с собой выстрелом в голову. Думаю, если я буду кончать с собой, то выстрелом в сердце или приму яд. Вешаться тоже не стану. Особенно после этого вечера. Вид у него был ужасный. Нельзя так выглядеть.
— Он же не думал о том, какой у него будет вид.
— А я буду думать. А ты? Говорят, что, когда пуля попадает в мозг…
— Знаю, знаю…
— Нет, мне не безразлично, как я буду выглядеть. Надо, чтобы люди потом не шарахались от меня.
— Наверно, ты прав. Поэтому я и полагаю, что ни ты, ни я этого не сделаем. Да, Чэт оказался слаб.
— Но он был не глуп.
— Конечно. Только он не привык волноваться, не умел относиться к жизни так, как относимся мы с тобой. Не привык к невзгодам, поэтому попал в беду — и сразу сломался.
— Наверно, ты прав.
— Слышишь? Часы бьют полночь.
— Ага. Сутки кончились. Наступил понедельник. Начало недели. Но не для Чэта.
— Да, не для Чэта. Для него все кончилось.
— Ну и устал же я, черт возьми.
— Спи. Не борись со сном. Спи, Джордж.
— Попробую.
Когда О'Берн накрывал его одеялом, он уже спал.
На дознании их долго не продержали и вообще обошлись с ними вежливо, поэтому Джордж удивился, когда О'Берн, выходя из муниципалитета, сказал:
— Черт! Как я рад, что мы оттуда выбрались.
— Это было легче, чем я ожидал.
О'Берн осмотрелся вокруг и сказал:
— Вот что я получил по почте во вторник, уже после смерти Чэта. В конверт были вложены и те двести долларов, что я одолжил ему в субботу. Читай.
«Нед! Все ни к чему. Даже если я и достану денег, на этом мои беды не кончатся. После позора, который я навлек на своих близких, я не смогу смотреть им в глаза. Спасибо тебе за то, что ты был настоящим и верным другом. Прощай. — Э.Ч.».
Они стояли под уличным фонарем. Прочтя записку, Джордж Локвуд вернул ее О'Берну.
— Не знаю, хранить ее или сжечь. В некотором роде это — документ, — сказал О'Берн.
— Да, но они вынесли заключение, единственно возможное по этому делу. Чэт повесился в состоянии умопомрачения — так, кажется, они это сформулировали. Ты поступил правильно, Нед. Если бы ты показал им записку, они засыпали бы тебя вопросами. Лучше дать этому делу заглохнуть.
— Да, если отец девушки будет молчать.
— Теперь уже нет смысла поднимать шум.
— А родные Чэта?
— Чикаго далеко от Нью-Брансуика. Не думаю, что он будет скандалить. Какой смысл? Если даже он приедет в Чикаго, родные Чэта ему не поверят. И в судах такие дела не разбирают.
— Жаль, что я не знаю фамилии этой девицы.
— А что бы ты сделал?
— Может, ничего бы не сделал, а все же нехорошо получилось. Представь себе: мы с тобой — единственные, кто знает, почему Чэт пошел на такой шаг.
— И слава богу. Пусть так и останется.
— Хорошо. Поклянемся? Торжественно клянусь, что я никогда не разглашу того, что знаю о смерти Энсона Чэтсуорта.
— Торжественно клянусь в том же, — сказал Джордж Локвуд.
Их верность клятве подверглась испытанию на следующий же день: обоих вызвали к профессору Риверкомбу.
— Локвуд, через несколько дней здесь будет мистер Чэтсуорт. Он потребует сведений. Считаете ли вы нужным что-либо мне сообщить?
— Нет, сэр.
— Совсем ничего? Я уверен, что вы знаете больше того, что показали на дознании.
— Почему вы так уверены, сэр?
— Не отвечайте мне вопросом на вопрос. Вы же знаете, почему Энсон покончил с собой.
— Мне нечего сказать, сэр.
— Что ж, угрожать я не собираюсь. Но на дознании вы принесли присягу.
— Они просили меня рассказать лишь то, что я видел.
— И говорить всю правду, только правду и так далее. Вы уклоняетесь от ответа, Локвуд.
— Вы можете иметь свое мнение, сэр. Но меня не было здесь все воскресенье. Я уезжал в Лебанон, штат Пенсильвания. Последний раз я видел Чэтсуорта в пятницу.
— Не начинайте доказывать свое алиби, Локвуд. Я ведь хочу лишь знать, можете ли вы сообщить семье Чэтсуорта что-либо утешительное.
— Нет, сэр, не могу.
— Из этого следует, что нечто неутешительное вы могли бы сказать. Ну, ладно. Можете идти.
— Благодарю вас, профессор. — Джордж Локвуд встал и направился к выходу.
— Локвуд, — остановил его Риверкомб.
— Сэр?
— На прошлой неделе у меня был один посетитель. Из Нью-Брансуика.
— Да, сэр? Из Рутжерса?
— Вы же знаете, что не из Рутжерса. Очень приличный человек. Рабочий. И приезжал он сюда на свои деньги. Он сказал, что хотел видеть Чэтсуорта. И даже сообщил мне зачем.
— Сообщил?
— Да. Я хочу, чтобы вы и О'Берн знали, что, когда сюда приедет мистер Чэтсуорт, я расскажу ему об этом посетителе; все дальнейшее будет зависеть от мистера Чэтсуорта. Никакой официальной позиции мы в этом деле занимать не намерены. Чэтсуорта нет в живых. Но я хочу сказать вам с О'Берном, что лично я — в данном случае я говорю неофициально, от своего имени — не могу не восхищаться вашей верностью другу. Желаю вам оставаться такими и впредь, когда покинете Принстон.
— Попытаюсь, сэр. Благодарю вас.
Джордж Локвуд и Нед О'Берн сопоставили сказанное профессором Риверкомбом. Выяснилось, что обе беседы были почти одинаковы.
— Я спросил у него фамилию того человека из Нью-Брансуика, — сказал О'Берн.
— И что?
— Он ответил, что это не мое дело. По-моему, он прав.
— У меня нет желания ее знать.
— Да и у меня теперь нет.

Смерть Энсона Чэтсуорта отвлекла молодых влюбленных от неприятных воспоминаний о размолвке Джорджа с судьей. Лали была исполнена сочувствия и выражала его горячо, даже, пожалуй, чрезмерно: в письмах, которые она присылала ему по три раза в неделю в течение двух недель после самоубийства Чэта, она не упоминала ни об отце, ни о брате, ни о своих переживаниях, вызванных вспышкой отца. Вместо этого она писала о грустных чувствах, навеваемых смертью, о мистике самоубийства, о приближении весны, новой жизни и новых надежд. Первое такое письмо его обрадовало, но остальные показались надуманными, неискренними, продиктованными расчетом, и Джордж целых пять дней не мог заставить себя ответить ей. Встревоженная его молчанием, она решилась послать ему телеграмму:
ОБЕСПОКОЕНА ОТСУТСТВИЕМ ПИСЕМ НАДЕЮСЬ ВСЕ ХОРОШО ЦЕЛУЮ.
Он показал телеграмму О'Берну и объяснил ситуацию. О'Берн покрутил головой.
— Извини, Джордж. Я не хочу ничего говорить.
— Я не прошу совета, — сказал Джордж Локвуд.
— Нет, просишь. А я не хочу советовать.
— Я просто поговорить хотел.
— Ты хочешь заставить меня высказаться. Лучше не надо. Что бы я ни сказал, все будет не то. Это — твоя проблема. Напиши письмо, несколько писем. Полдюжины. И не показывай мне. Выбери то, которое выражает твои мысли и чувства, и отправь заказной почтой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68