Но ничего не произошло. Он мог быть обычным ножом для разделки мяса, за исключением того, что его рифленый клинок был острее и тоньше, чем у простых кухонных ножей, какие ей случалось видеть. На серебряном шаре рукоятки были выгравированы сплетенные розы – розы Ланкастера и Йорка? – среди которых еще можно было разобрать старинную надпись золотом: «РБ от его друга УШ».Продолжая держать кинжал в руке, она чувствовала, как он нагревается. Она уверяла себя, что металл просто принимает тепло ее тела или температуру комнаты, но ей все равно казалось, что кинжал живет собственной жизнью, что он имеет особое значение для нее. Казалось, клинок начал мерцать в свете ламп, серебряная ручка нагрелась еще больше, став обжигающе горячей в ее руке. Фелисия поморщилась от боли, будто схватилась за ручку сковородки, не заметив, что та еще не остыла.Сжав зубы, чтобы не закричать, она уронила кинжал на стол, сжала правую руку в кулак и поднесла к губам. Удивительно, но боль сразу прошла. Когда она разжала пальцы, на руке не было никаких следов, хотя она ожидала увидеть волдыри и обожженную кожу на ладони. Она непроизвольно задрожала.Робби с беспокойством посмотрел на нее.– Осторожнее, Лисия! Ты не поранилась? Она покачала головой.– Нет-нет, просто он выскользнул у меня из руки.– Да, он тяжелый. Знаешь, этот шар на конце рукоятки не просто для украшения.Он взял кинжал и взмахнул им в воздухе перед собой, потом поднял его над головой острием к потолку и резко опустил рукоятку вниз, будто наносил ею удар по черепу противника.– Раз! Два! Три! – закричал он. – Сначала удар острием в живот, потом удар рукояткой по голове. – Он в быстрой последовательности повторил все движения. – Еще один удар острием и – противник мертв! – Он глубоко вздохнул и засмеялся. – Вот так его использовали, видишь? Раз, два и три! Вот так, быстро, как удар молнии. – Он вложил кинжал в ножны. – Опасная вещь. Вероятно, в рукопашном бою не менее смертоносная, чем пистолет, особенно в руках того, кто знает как с ней обращаться.– Он не кажется тебе странным, этот кинжал?– Странным? Ты хочешь сказать, странно держать такую историческую реликвию в руке? Да, конечно. Странно, что я много лет назад услышал о кинжале от Филипа, а теперь он у меня, и я чувствую, что он принадлежит мне. Я знаю, что должен был бы сказать: «О, я не достоин его», и всякие такие слова, и, конечно, на публике я скажу именно это – обязательно. Но между нами, дорогая, сегодня я почувствовал, что я все же заслужил его, что он должен быть моим. Тебе кажется это ужасным?– Нет, нисколько. Я тоже считаю, что ты заслужил его. И даже больше.– Я не знаю, есть ли что-то больше него. Люди говорят о короне первого среди актеров, но этот кинжал практически и есть высшая награда. Бербедж брал его с собой, когда в первый раз играл Гамлета на сцене «Глобуса» Театр «Глобус» – знаменит тем, что в нем ставил свои пьесы У. Шекспир; существовал с 1599 по 1644 гг.

в 1600 году! В нашей профессии этот кинжал почти равен кресту Виктории, Крест Виктории – высший военный орден; им награждаются военнослужащие и гражданские лица за боевые подвиги.

или ордену Подвязки Орден Подвязки – высший орден, учрежден королем Эдуардом III в 1348 г.

или Нобелевской премии. Даже, пожалуй, он более ценен, потому что передается от актера к актеру. Никаких комитетов, никаких жюри, никакой помпы и церемоний присвоения рыцарского звания.– Это будет следующим, не так ли? Он смущенно улыбнулся.– Еще слишком рано говорить об этом, – сказал он. – Сэр Роберт и леди Вейн? – Он засмеялся. – Неплохо звучит, правда?Фелисию это нисколько не трогало. В конце концов ее дядя Гарри был пэром, а ее отец, как второй сын, мог бы называть себя, если бы захотел, достопочтенным капитаном Эдвардом Треверсом Лэнглитом Лайлом, кавалером ордена «Военного креста». Она всегда считала несколько вульгарным присваивать рыцарское звание актерам за их достижения, или удачливым бизнесменам, торговцам и политикам. Ни при каких обстоятельствах она ни собиралась отказываться от своего имени Фелисия Лайл ради «чести» называться леди Вейн.– Посмотрим, что из этого получится, – сказал Робби. – Но разговоры уже идут.– Значит, все так и будет. Ты примешь его? Он пожал плечами, чувствуя ее равнодушие.– Если премьер-министр включит мое имя в список награждений, будет нелегко, да и нелепо, отказаться, как ты думаешь? Для театра это будет великолепно. – Он беспечно улыбнулся. – К тому же, – более серьезно сказал он, – если я могу получить эту чертову награду, я хочу ее получить.– Вот это другой разговор.– Почему бы нет, черт возьми? Этой чести должен был быть удостоен Филип, но он выбыл из игры. Тоби заслуживает этого звания не меньше, чем я, и если я получу его, то скоро получит и он. К тому же это признание наших с тобой заслуг – мы играли во время бомбежек, ездили на заводы, отказались от Голливуда, чтобы вернуться домой и делать свое дело. Если я получу титул – я говорю «если» – это будет для нас обоих. Но ничто, даже титул герцога, не значит для меня так много, как этот шекспировский кинжал. Пожалуй, несмотря на поздний час я должен позвонить Филипу.Сидя у стола, Фелисия смотрела на кинжал. Неужели Филип действительно играл с ним на сцене? Она видела его игру сотни раз, но не помнила этого кинжала. Скорее всего он держал его, как реликвию, запертым в шкафу, где ему и место. В мире, где первые издания пьес Шекспира весьма сомнительного происхождения – которые сам Шекспир не видел и не держал в руках – раскупались американскими коллекционерами за миллионы долларов, было странно, что такой ценный предмет, которого он не только касался, но фактически покупал его, заказал гравировку и подарил своему лучшему другу и партнеру, остался почти неизвестной реликвией. Была ли какая-то тайная причина, почему актеры, поколение за поколением, хранили молчание о предмете, который по-своему был ценен не менее, чем драгоценности короны? Фелисия была не более суеверна, чем большинство людей театра, но у нее мелькнула мысль, что на нем могло лежать какое-то «проклятие». Не на это ли намекал Чагрин в своей записке, подумала она, говоря, что он не принес ему удачи, а сделал его несчастным?Она взглянула на кинжал и поежилась. Как много всего могло встать между Робби и тем, чего он хочет – какой-нибудь Скандал, банкротство его театра, неверный выбор фильма, или пьесы, или друзей – каждое из этих событий могло сбросить его с пьедестала во мрак, как это случилось с Филипом Чагрином.Она закрыла глаза от навалившейся на нее усталости – день был очень тяжелым, и она еще не пришла в себя после холодной и сырой ночи на улице. Она мысленно увидела вереницу опасностей: волчью усмешку Марти Куика, кинжал, Порцию в руках дяди Гарри, театр герцога Йоркского, мечту Робби, в огне, занавес пылает, как сухие дрова в камине, позолоченные декорации исчезают в дыму…Она открыла глаза, недоумевая, когда реальная жизнь успела стать более терпимой, чем ее сны, что бодрствовать стало не так страшно, как спать.Робби тоже смотрел на кинжал, погруженный в свои мысли.– Спрячь его, дорогой, – тихо сказала Фелисия. – Ты можешь позвонить Филипу и поблагодарить его завтра утром. Пойдем лучше спать.Он кивнул и, зевая, встал. Было уже почти два часа ночи, а он был на ногах с раннего утра, готовясь к спектаклю, который доказал, что среди актеров ему нет равных. Он взял кинжал, завернул его в остатки папиросной бумаги и спрятал в ящик стола.Фелисия надеялась, что она больше никогда его не увидит. АКТ ТРЕТИЙВесь мир театр…1944 Сцена семнадцатая Спустя несколько дней после появления в колонке юридических новостей «Таймс» коротенького сообщения о том, что суд принял окончательное решение по делу о разводе супругов Шевеникс-Трент, в разделе светской хроники той же газеты было помещено скромное сообщение о помолвке Роберта Джиллса Вейна и Фелисии Лайл, и теперь их свадьба была уже не за горами.Более падкие на сенсации ежедневные газеты ухватились за эту новость. «Дейли экспресс» разыскала на Бонд-стрит ювелира, у которого Робби купил для Фелисии обручальное кольцо, а более смелая «Дейли мейл» посадила на крышу дома напротив фотографа с телеобъективом и получила фотографию Робби и Фелисии за завтраком в постели – Робби в пижаме читает «Таймс», а Фелисия, частично скрытая чайником и цветами на подносе, просматривает почту.Поскольку Порция в это время гостила у них, в газете появилась также фотография маленькой девочки с няней на ступенях дома. Заголовок над фотографиями гласил: «Помолвлены – и уже живут вместе!», что вызвало гнев и смущение Робби.Фелисия отнеслась к этому более спокойно и обвинила Робби в чопорности и отсутствии чувства юмора – но его беспокойство оказалось не беспочвенным. Другие ежедневные газеты сразу же подхватили этот крик; кампанию возглавила «Дейли экспресс» со своей статьей «Разве это подходящий дом для ребенка?», а «Ивнинг стандард» напечатала целый разворот фотографий Фелисии в разных игривых позах из ее фильмов под заголовком «И какая из нее мать?»Дженни Ли, непримиримый член парламента от лейбористов, даже подняла эту тему в палате общин, обратившись к собравшимся с вопросом, почему пока миллионы людей воюют и страдают за свою страну, два знаменитых актера открыто живут во грехе да еще при ребенке в доме. Какой пример они подают простым людям?В палате лордов дядя Гарри выступил с речью в их защиту на тему «Кто сам без греха, тот пусть первый бросит камень», отметив, что как крестный отец, дядя и духовный наставник ребенка, он не видит никакой опасности для девочки.Постепенно эта буря, как всякая другая, пронеслась, но только после того, как в гримуборной Робби однажды появился скромный посыльный из Букингемского дворца с сообщением, что их величества с нетерпением ждут, когда они смогут поздравить с законным браком двух своих самых любимых актеров. Намек был весьма недвусмысленный, и так случилось, что появление посыльного совпало с собственным желанием Робби положить конец тому, что Гай Дарлинг называл «самым продолжительным адюльтером в истории театра».Новость о том, что они наконец женятся, превратила их в глазах всего мира, даже в глазах скептически настроенных священников и падких на скандал репортеров с Флит-стрит, опять в «романтических влюбленных» – вероятно, это было единственным дуновением романтики в стране, пятый год участвующей в войне и с нетерпением ожидающей дня победы, пока с неба на нее падали немецкие бомбы, как зловещие игрушки, напоминая ужасы 1940 года. Страна устала, устала от героизма, устала от смертей. Англичане снова начали ворчать, проявилась старая классовая вражда; они стали менее вежливыми по отношению друг к другу, менее терпимыми, чаще обижались.Люди хотели, чтобы им напоминали о довоенной роскоши и высоких чувствах, хотели хотя бы издали посмотреть на них, а больше всего они хотели думать о чем-то совершенно далеком от войны. А может быть, все дело было в том, что пришла весна, и любые новости были лучше, чем ожидание воздушного налета или переброски последних английских солдат через Ла-Манш, чтобы они погибли на том берегу.Всякая надежда Фелисии и Робби отметить свою свадьбу тихо и скромно разбилась под натиском назойливого внимания публики. Газеты, публиковавшие материалы для женщин, хотели иметь фотографии свадебного платья Фелисии, но Робби только в последнюю минуту понял, что кто-нибудь обязательно поинтересуется, как ей удалось сэкономить столько карточек, по которым выдавали одежду, чтобы заказать новое платье. Поэтому Фелисия вынуждена была откопать свое довоенное платье от Молинье, жемчужно-серое, отделанное серым кружевом – старое, но не слишком; строгое, но не чересчур строгое. Единственными, кто охотно соглашался обвенчать пару ранее разведенных людей, были падкие на дешевую рекламу служители церкви, весьма неприятные Робби: епископ Бридонский, тронувшийся умом смутьян, известный своей пресловутой проповедью на тему их отношений под неприличным названием «Свободная любовь в свободной стране», и «красный» настоятель собора в Кентербери, который, кажется, считал, что они были жертвами классовой вражды и буржуазно-капиталистического лицемерия.Поэтому Робби остановился на гражданской церемонии в Кэкстон-Холле, где обычно оформляли свой брак разведенные пары без участия священников. За исключением того, что Кэкстон-Холл был не столь красив, как главные лондонские соборы, Фелисия не возражала против его выбора. Из Каира, где при штабе главнокомандующего проходил службу Чарльз, он прислал сдержанные поздравления и разрешение Порции присутствовать на церемонии; а отец Фелисии сумел откуда-то из глубины африканской саванны отправить телеграмму с добрыми пожеланиями, часть которой была написана на суахили. Когда текст расшифровали, то получилось: «Я думал, что вы уже женаты, но вам виднее». Дядя Гарри умудрился вызвать раздражение у Робби – Фелисия была уверена, что он сделал это намеренно – прислав ей прекрасную маленькую акварель работы Тернера, Джозеф Тернер (1775–1851) – английский художник-пейзажист, мастер акварельной живописи.

одну из ее любимых в его коллекции в Лэнглите, затмив своим подарком даже антикварное ожерелье из рубинов и бриллиантов, которое по совету Филипа купил для нее Робби на аукционе. Тоби Иден, согласившийся быть шафером, прислал маленького щенка чау-чау, который тут же испортил два ковра, укусил горничную и был сослан в деревню. Филип со своим прекрасным вкусом выбрал для них замечательный серебряный чайный сервиз старинной работы; Марти прислал, очевидно, с намеком, экземпляр «Дон Кихота» Сервантеса в чудесном кожаном переплете; Рэнди – бронзовую фигурку балерины Дега.По мере того, как приближался день свадьбы, Фелисия все больше чувствовала, как у нее портится настроение – «наступает депрессия», как сказал бы доктор Фогель. Она ни с кем не могла поделиться своими ощущениями и не находила оправдание собственному настроению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62