Теперь его страшило, что в обыденной жизненной суете он так никогда и не узнает, на что же он способен, и скорее всего, ему так и не удастся совершить поступок, что перебросил бы его с одного полюса на другой - оттуда, где смерть страшна и неизбежна, туда, где не боятся смерти, а жизнью распоряжаются сами.
Эта тревога накатывала редко, больше его волновали заботы о жене тоненькой девочке с темными кудряшками: он помогал ей чертить, делать курсовые проекты. Он любил навещать с женой друзей, у которых был сынишка, и мечтал о своих будущих детях. Ему нравилась размеренная семейная жизнь, в которой каждый вечер - хоть и похож на предыдущий, но спокойный, надежный и счастливый.
То утро был субботним. Оно началось непривычно тихо и поздно - жена уехала на неделю к родителям, и он проснулся один, раздумывая, который может быть час, и надо ли ему подниматься. Хорошо было немного поваляться в постели, зная, что никуда не надо идти, но потом он вспомнил, что пойти все же придется в булочную за хлебом.
Утро оказалось солнечное и обещало приятный и теплый день.
Он шел, помахивая сумкой, высчитывая, через сколько дней приедет жена, и думал, что надо убрать в квартире к ее приезду. Навстречу проходили женщины с сумками, полными продуктов, спешили мальчишки с бидонами молока, и медленно ступали мужчины с картошкой в больших пакетах. Двери магазинов скрипели и хлопали, поминутно открываясь, показывая большие очереди и торопливых продавщиц.
Булочная уже появилась за углом. Оставалось пройти только один дом, пересечь улицу, и он был бы в булочной и купил бы хлеб, пройди он минутами раньше мимо сберкассы в этом единственном, оставшемся до булочной доме.
Впереди шла женщина с большим целлофановым мешком, на вершине которого угрожающе клонился пакет с молоком. Он смотрел на пакет и все думал, как бы сказать женщине, что она сейчас разольет молоко, но так и не успел: пакет шлепнулся на асфальт. Женщина охнула, стараясь подхватить мешок, но рассыпала еще и яблоки. Она начала собирать их, бросаясь от одного к другому, а молочная лужа разливалась все шире и шире. Одно яблоко подкатилось ближе к нему, и он нагнулся, чтобы подобрать его, но вдруг увидел, как из двери, на которой висела вывеска, выскочили двое.
Было что-то неестественное в их быстроте, и в руке у первого он отметил не то игрушку, не то пистолет. Другой тащил сумку, и они бежали в его сторону, отпихнув застывшую на их пути женщину. А из сберкассы вдруг понесся крик, но в этом крике он ничего не понял, машинально нагибаясь за яблоком, к которому бежал человек с пистолетом. Широконосые ботинки оскорбительно уверенно и быстро растоптали молочную лужу и приближались, грозя расплющить и ярко-розовое блестящее яблоко. Его возмутила эта уверенность, потому что сам он так и не решился сказать женщине, что пакет ее упадет. Но ботинок уже навис над красивым яблоком, он не выдержал, толкнул бегущего человека, и яблоко осталось цело. На мгновение он успокоился, но когда выпрямился, увидел очень близко остервенелое лицо, которое наплывало узкими губами, скривившись в крике, а круглое дуло почти упиралось в грудь. Он четко вспомнил узкую кирпичную стенку между крышами домов. Как тогда захотелось исчезнуть, раствориться, не видеть, но нельзя было отступить и надо было сделать еще шаг. И он сделал его, изловчившись, стараясь схватить твердую сталь, и в эти мгновения борьбы страх пропал, вместо него поднялось яростное торжество, он изо всех сил отталкивал руку с пистолетом, а в душе был ликование, что страха нет, и еще - сводящая скулы ненависть к этим узким губам, а еще через секунду дуло выскользнуло из пальцев, в ушах зазвенело предчувствие, но грудь обожгло и дышать стало нечем. Он упал, сжимая в руках пакет для хлеба, больше всего на свете желая все повторить и схватиться за дуло иначе. И опять не страх, а лишь сожаление мучило его. И еще была боль в груди и тоска по кудрявой девочке, но над всем этим - досада, что он так неловко схватился за дуло. Когда приехала "Скорая помощь", женщина, рассыпавшая яблоки, плача говорила, что ничего бы с ним не случилось, останься он на месте. А он об этом не успел подумать.
Дачный рассказ
- Регина Павловна! - кричит со своего крыльца Дарья Федоровна. - Идите, дам семян! Говорят, не цветы, а загляденье - беленькие да розовые!
- Как называются? - выходит на террасу Регина Павловна и вздергивает на лоб проволочные очки.
- А кто их знает? - отмахивается Дарья Федоровна. - Мне Сыромятниковы дали, идите, вдоль канавы посеете!
- Нет! - качает головой Регина Павловна. - Вдоль канавы у меня запланирован дельфиниум.
И, скрывшись на веранде, она ворчит: "И что за охота ходить по дачам и собирать у всех все подряд! Терпеть не могу такой манеры!"
Регина Павловна в прошлом - учительница географии, Дарья Федоровна слесарь шестого разряда, а теперь они обе пенсионерки и садоводы. Чуть забрезжит рассвет, они уже открывают парники. У Дарьи Федоровны огород разбит по давним деревенским воспоминаниям: половина его занята картошкой, высокие грядки капусты в четыре ряда, яблони, горох - все чин чином, и между грядками кое-где для забавы - цветы. И сама Дарья Федоровна под стать огороду - плотная, крепкая: ее белый платочек мелькнет то в палисаднике, то, глядишь, уже у соседского колодца. Дарья Федоровна любит походить по соседям, посмотреть, что и как у кого делается, кто чем борется с долгоносиком и с мучнистой росой, напавшей на смородину.
У Регины Павловны принципиально иной подход. На веранде у нее стоит стол, весь заваленный садоводческой литературой, и вечером, покончив с прополкой и поливом, Регина Павловна зажигает керосиновую лампу и усаживается конспектировать. Она всю жизнь живет в городе, зато из книжек теперь очень хорошо знает, как мульчировать малину и когда подкармливать почву суперфосфатом. Садик у Регины Павловны маленький, зато повсюду цветы, и есть такие диковинные растения, как актинидия и лимонник.
Взаимоотношения двух садоводов - не простые. Не успеет Дарья Федоровна заметить плывущую над вишенными зарослями в сопровождении лязганья колес панаму, она сразу смекает, в чем тут дело, хватает ведро и задами, будто ненароком, выходит на дорогу. Там уже, склонившись, собирает что-то на тележку Регина Павловна.
Ох, навоз-то какой хороший! - удивленно протянет Дарья Федоровна. Видно стадо только прошло! И все-то вы, Пална, примечаете!
- Так и вы, я вижу, тоже не зевали! - поджимает губы первооткрывательница.
- Да уж где мне - проходила мимо... - смиренно отвечает Дарья Федоровна, ловко орудуя совком. - И вот, пожалуйста, нате вам!
Регина Павловна хмыкает, губы ее превращаются в ниточку, но коровьих лепешек много, соседки доверху наполняют и ведро, и тележку, и идут назад, уже мирно беседуя.
- Удобряют малину ранней осенью, - разъясняет Регина Павловна. Молодые же побеги укрепляют кольями и обвязывают шпагатом.
Дарья Федоровна помалкивает, слушая такую премудрость, но, приблизившись к соседкиному огороду, вдруг задерживается и роняет: "А малины-то у вас, Пална, нынче немного... ой, да совсем даже немного... У меня, конечно, тоже не густо, но шесть литров все ж таки наварила!" В глазах ее лукавинка: "Вот, мол, мы и без книжек всяких урожаи собираем!", и Регина Павловна, громыхая телегой, сворачивает к себе и на веранде бурчит: "Да где уж там шесть - трех от силы не будет! Подумать только, до чего хвастливая, завистливая женщина!"
По пятницам они обе моют полы и ставят на скатерти вазы с цветами. В этот день у них не спорится работа, они то и дело выходят на дорогу - ждут своих. Прикрывшись ладонями от последних ярких лучей укатывающегося за болото солнца, они наперебой доказывают друг другу, что дети у них чрезвычайно занятые - у Дарьи Федоровны сын - врач, а у Регины Павловны дочка - концертмейстер.
Вдруг из-за поворота показывается светло-голубой "Запорожец", и Дарья Федоровна цепенеет, всплескивает руками и бежит навстречу перекатывающемуся по ухабам автомобильчику. Регина Павловна любезно здоровается с приехавшими и продолжает упорно стоять одна пока, наконец, за тем же поворотом не покажется темно-зеленый "Москвич". Тогда она охает, срывает с головы панаму и машет ею; следуют женские сбивчивые возгласы, скачущие туда-сюда разговоры, в которых не принимает участия зять, флегматично таскающий сумки с продуктами.
На следующее утро, боясь разбудить гостей, Регина Павловна лежит, не вставая, до десяти и прислушивается к вжиканью садовых ножниц в огороде у Дарьи Федоровны. "Ну, надо же! - досадуя, делится она потом с дочкой. - Уж и в субботу не отдыхает, а между тем - высокое давление! Конечно, обработать такую плантацию... Сын-то не очень помогает!"
- Да и мы тебе совсем не помогаем, мама! - сокрушенно вздыхает дочка, поедая клубнику.
- Тебе нельзя портить руки! - уверенно парирует Регина Павловна. - Да и что там особенного делать на моем пятачке?
Тем не менее, дочка берет ведерко и идет обрезать клубничные усы, а мужа заставляет чинить верандную крышу.
Сын Дарьи Федоровны ушел с семьей на озеро, и она старается не попадаться на глаза гордо дефилирующей между работающими детьми соседке. "Ой ты, господи!" - с презреньем шепчет Дарья Федоровна, поглядывая из-за занавески, как вытирает пот со лба концертмейстер. - Уже и уморилась! Не смешили бы лучше людей!
После сытного дачного обеда дочка Регины Павловны, глядя в сторону, вдруг, как бы невзначай бросает:
- Знаешь, мам, нас сегодня в гости звали. Мы поедем, а?
- Что ж ... - растерянно разводит руками Регина Павловна. - Если обещали, то конечно...
Проводив их до дороги, она возвращается. И первое, что видит - стоящую на крыльце Дарью Федоровну.
- Раненько что-то ваши, раненько! - с ехидством восклицает та, а на заднем плане вернувшийся с озера сын колет дрова.
- Да билеты у дочки на поезд! - сумрачно врет Регина Павловна запирается у себя и принимается ожесточенно конспектировать "Справочник садовода".
Но сын Дарьи Федоровны, наколов дрова и неприкаянно пошатавшись по огороду, вдруг тоже внезапно собирается и уезжает. И, увидев из-под шторы возвращающуюся с дороги, пригорюнившуюся соседку, Регина Павловна решает, что уподобляться ей и спрашивать: "А чего ваши на завтра не остались?" недостойно.
И, вдохновленная своим великодушием, она открывает дверь и кричит: "Так что там за цветы-то вы мне предлагали, Дарья Федоровна?"
Несколько секунд соседняя дача молчит, а потом, будто бы с опаской из-за двери появляется Дарья Федоровна и в нерешительности начинает: "Белые такие да розовые - плохо вот не помню, как называются!"
- Ну-ка, ну-ка! - надевает очки Регина Павловна, направляясь смотреть семена, и через несколько минут они уже сидят рядышком на крыльце, и Дарья Федоровна, словно оправдываясь, уверяет, что у сына завтра операция, а Регина Павловна, понимающе кивая, расписывает завтрашний дочкин гастрольный концерт. Обсудив детей, они некоторое время молча наблюдают за вьющимися вокруг лампы мотыльками, размышляя каждая о своей городской жизни. Дарья Федоровна плохо ладит с невесткой, но думает, что лучше все-таки до белых мух сидеть на даче, чем разменивать квартиру и насовсем бросать сына на эту недотепу. Регина Павловна тоже сокрушается про себя, что некому сейчас там в городе налаживать питание, что дочь - тощая, и что, кроме матери, никого это не волнует. Но, растравив обиду на зятя, Регина Павловна все же сознает, что не только его, но и дочку тоже вовсе не тяготит летнее, раздельное с ней житье, и соскучившаяся дочка в дни приездов внимательна, ласкова и совсем не та, что бывает в городе. И, встряхнув головой, Регина Павловна, говорит, что в городе сейчас - жара, нечем дышать, и уморят очереди. Дарья Федоровна, будто давно дожидалась этих слов, поспешно вторит, что в городе не пойдешь на грядку, не сорвешь клубничку, и они ругают город и ласкают взглядом свои освещенные луной владенья.
Такие дни - лучшие в их дружбе, они допоздна сидят у керосиновой лампы и играют в дурака. Потом Дарья Федоровна провожает уносящую неведомые семена соседку, а та думает, что завтра, пожалуй, отдарит луковицами дельфиниума.
А назавтра Дарья Федоровна тыкает редкостные луковицы где попало, в капусту, и Регина Павловна ужасается, бурчит про себя на веранде и опять норовит незаметно ускользнуть за навозом.
История о но-шпе, накрахмаленном колпаке и театральных билетах
Она была фармацевтом, продавала в ручном отделе лекарства, никогда не кричала на покупателей и даже при самой большой очереди очень вежливо ему предложила: "Если хотите, молодой человек, можете взять аллохол вместо но-шпы". А он был совсем не молодой человек, а уже сорокалетний, а по аптекам ходил часто, потому что печень у него была нездоровая, а готовить ему домашнюю пищу было некому.
И чем-то она ему понравилась - то ли ловкими белыми руками, то ли халатом с иголочки, то ли приветливой улыбкой, но нежданно для себя негаданно он ей в ответ тоже улыбнулся, аллохол взял, а, придя домой, протер валяющийся на шкафу осколок зеркала, потрогал бледные залысины, покачал головой, осколок назад забросил, прогулял собаку Жучку и уселся думать над компьютерной программой.
А фармацевт Полина Кирилловна его тоже приметила - уж очень взгляд у него был печальный, печальней, чем у пони в зоопарке, и, обсуждая перед закрытием с уборщицей Маргаритой многосерийный фильм, она припоминала, как он душевно сказал: "Убедительно вас благодарю!" и смутился. А когда Маргарита сняла резиновые перчатки, раскатала джинсы и убежала к мужу и дочке, Полина Кирилловна заперла помещение и пошла в свою однокомнатную квартиру, купила по дороге пирожное-"картошку" и, включив телевизор, принялась пить с пирожным чай. Когда серия кончилась, в который раз подумала Полина Кирилловна, как нехорошо жить одной и какая она все-таки несчастливая. Но на следующий день и виду не подала, что у нее такие мысли, и опять стояла за прилавком в воздушном накрахмаленном колпаке, а, увидев снова делового с виду, но с робким взглядом покупателя, радостно улыбнулась и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27