Сказала мне тогда, что я зелен. И что? Я женат двадцать восемь лет, моя жена та самая девушка, и я никогда с ней не расстанусь. Так что вполне справедливо, что ее собственный внук влюбился в девушку, которую она считает неподходящей партией, хотя я не понимаю, что можно иметь против лейтенанта Суизы. Возможно, кто-то из этой парочки будет когда-нибудь командовать кораблем, на который попадут мои дети, и тоже проявит немного участия.Каюта, естественно, оказалась очень тесной. Вторую узкую койку установили на время над первой. Они могут находиться здесь только во время, отведенное для сна. Но они будут одни, и между ними и всей остальной вселенной дверь, которую можно запереть на ключ. Это самое главное.— Извини, что все так быстро получилось, — прошептал Барин на ухо Эсмей.— Хм-м-м?— То красивое платье, которое заказала тебе Брюн. И кольцо, которое выбрал я. И церемония, которую ты так хотела…— Мы еще со всем этим успеем, если захотим. А сейчас — пусть лучше так.Дальше им было не до разговоров.— И все же… — наконец выдавил Барин. Эсмей толкнула его в ребро.— Не… отвлекай меня, пожалуйста. Глава 22 Кабинет Председателя, Доброта
Хостайт Фиедди всегда знал, что придет этот день. Председатель сидел за своим столом, на столе слева от него лежал нож, старинный нож с клинком черного цвета.— Хостайт, ты был хорошим и верным слугой.— Сэр.— Ты долго служил нам.— Сэр.— Ты тот клинок, которому я доверяю. — По интонации было ясно, что Председатель скажет что-то еще, Хостайт смиренно ждал. — У нас есть враг, которому не страшно время.— Сэр.— И ты станешь моим Клинком, Хостайт…— Всем сердцем, Председатель.— Всем сердцем, Хостайт, без остатка. — Убить, убить, но только один раз. И за это он был благодарен. Это убийство освободит его душу, она перейдет в вечность.— Подойди сюда, я нацелю свой Клинок.Его уже можно считать мертвым, хотя он еще может ходить. Подойти ближе совсем не страшно. Хостайт ждал. Председатель долго ничего не говорил. Потом продолжил: — Тяжело приказывать убить человека, который никогда не был твоим подданным. Я неохотно отдаю этот приказ, Хостайт, ибо знаю, что это означает для тебя и для меня, а также для всех народов… клиентов. Но другого выхода нет. Это напыщенный и самовлюбленный человек, он и дальше будет насаждать свои нечестивые взгляды.— Они безбожники, сэр.— Не все, Хостайт. Я приказываю тебе убить Хобарта Конселлайна. Больше никого, никого из его родственников, только его одного.Хостайт поклонился.— Каким оружием, сэр?— Выбор за тобой.Последнее задание. В конце его ждет смерть. Умрет и Председатель, ибо у него больше не будет личного маэстро фехтования, Тени Мастера Клинков, который защитит его от опасности.Хобарт знал, что ему оказана большая честь, это немного радовало его. В течение многих лет передвигаясь по лезвию ножа, он уже давно свыкся с мыслью о смерти. Теперь же он принесет пользу своему народу, своей вере, он думал об этом, и на лице его даже заиграла улыбка.— Теперь иди, — сказал Председатель. Хостайт вышел. Он уже обдумывал, как лучше выполнить задание.
Старый дворец, Касл-Рок
Хобарт со злостью бросил вещи в корзину. С каждым днем все хуже и хуже, черт бы побрал этих идиотов.Он натянул фехтовальное трико и начал разминку. Дверь открылась. Он поднял глаза, ожидая увидеть Ягина Персея. Но в. дверях стоял другой человек. Этого маэстро фехтования Хобарт никогда раньше не видел. Маэстро старше Ягина, более грузный, одет в блестящее черное трико и немного смешную красную шапочку и такие же красные тапочки. В руках маэстро держал неизвестный Хобарту клинок.— Пора, — сказал он мягким, тихим голосом.— Хорошо. — Хобарт выпрямился и прошел мимо маэстро в фехтовальный зал. — А где другой маэстро? Я привык к нему.— Он нездоров, лорд Конселлайн, и просил меня заменить его, чтобы не доставлять вам неудобств.Хобарт с удивлением смотрел на маэстро.— Вы держитесь намного более официально, чем он. А что это у вас за клинок? Мне тоже придется работать с таким? Наверное, хотите, чтобы я научился владеть еще одним дурацким старинным оружием…— Если вы не желаете, никто вас заставлять не будет. Какое оружие предпочитаете вы?— Рапиру. — Хобарт огляделся и заметил, что в зале нет и его обычного тренера. Значит, ему самому придется доставать оружие и доспехи, вряд ли можно рассчитывать на старика маэстро. Но, к его удивлению, маэстро легко и быстро подошел к стойке с оружием и вернулся назад, держа в руке рапиру — любимую рапиру Хобарта — и фехтовальную маску.— Кажется, вы злитесь, — заметил он.— Злюсь, — ответил Хобарт. Он не хотел ничего обсуждать, он пришел сюда, чтобы заниматься фехтованием, чтобы забыть о проблемах, которые так разозлили его. Или сделать вид, что забыл.— Что-то случилось? — спросил маэстро.— Да, но я здесь, чтобы фехтовать.— Конечно. Извините меня, лорд Конселлайн. Маэстро Ягин рассказывал мне о вашем серьезном отношении к фехтованию.— Правда? — Хобарту всегда казалось, что маэстро относится к нему критически, хотя внешне он всегда бывал вежлив.— Да… он говорил, что вы необычный человек, человек, который ко всему относится серьезно.— Это верно. — Хобарт надел маску, немного попрыгал, чтобы расслабить коленные суставы. Он не растягивался сегодня, но раз Ягин считает его человеком серьезным, нужно поддерживать репутацию серьезного человека. — А вокруг так мало… даже не поверите… Но ладно…— Если вам хочется разогреться, растянуться, милорд, выговориться, это обязательно нужно сделать.— Ах… хорошо. — Хобарт осторожно положил рапиру на мат и, наклонившись, ухватил руками лодыжки. — Надеюсь, я не наскучу вам, к тому же вы должны понимать, что все это строго между нами…— Естественно. Надо немного больше поворачивать запястья, милорд.— Эти идиоты… эти слабаки, у них вместо мозгов навоз, да и только. А я еще поставил их на министерские посты. Это я их сделал, помогал им, подсказывал, пестовал, а теперь, когда они стали министрами… они отказываются выполнять мои приказы.— Ага. А теперь, милорд, растянитесь еще на сантиметр… так. А теперь другую ногу… не забывайте, что запястья должны быть повернуты… так.— Не знаю, в чем дело, маэстро, но как бы они ни были умны и инициативны вначале, как только получают власть, восстают против меня. Неподчинение, эгоизм, надменность, высокомерие…— Попробуйте наклонить голову… так… и еще чуть-чуть…— А именно они должны меня поддерживать. Но они и не думают. Они начинают делать всякие глупости, как этот идиот Оррегиемос…— Теперь в другую сторону, милорд…— Даже святого выведут из себя, — продолжал Хобарт. С этим маэстро так легко разговаривать.В зале тихо, тепло, знакомые запахи кожи, стали, смазочного масла, сандалового дерева, кедра и эти спокойные, терпеливые, сильные руки умудренного опытом маэстро. Он так уверенно поправляет все его движения, Хобарт чувствует приятное напряжение и удовлетворение от достигнутого.— Очень сложно, когда подчиненные не подчиняются, — заметил маэстро.— Вот именно. Я пытался убеждать, ругать, даже угрожать…— А они все равно стоят на своем.— Да. Почему они не могут понять, что я все делаю на их же благо?
Хостайт изучал файлы, ему было известно все о Хобарте Конселлайне, если учесть, что он знал его заочно. Но, познакомившись с Хобартом лично, был потрясен. Каким же жалким оказался этот человек в действительности, его переполняли злоба, страх и зависть. Эти чувства исказили его тело, деформировали. Даже мышцы лица напряглись от страха.Он весь как мешок с ядом.Хобарт бессмертен, ведь он омоложенный, и кричит об этом с гордостью на весь мир — в левом ухе красуются две серьги, серебряная и кобальтовая.Он долго жил на этом свете, но не набрался мудрости. Ничему не научился. Зачем тогда омолаживать это глупое тело?Гордыня… Хостайт напомнил себе, что и сам грешен, сам горд. Но этот человек не просто горд, он зол, ожесточен. Почему? Хостайт никогда не убивал просто так. Он всегда старался понять, почему люди, которых он убивал, стали такими.Он обязан дать человеку возможность понять, раскаяться, хотя ни о каком изменении приговора не могло быть и речи. Судьба этого человека уже решена. Но у души должен остаться шанс на спасение.А что делать с таким безбожником, ведь он даже не представляет себе, что такое душа, не верит, что есть еще что-то, кроме тела. Хостайт много наблюдал за людьми подобного типа, на протяжении всей своей жизни, и пришел к выводу, что у всех есть какие-то убеждения, просто чаще всего эти убеждения ошибочны. Одни верят в богатство, другие в силу, третьи в доброе отношение или еще во что-то, но нет ничего, кроме истинной веры. Поэтому их убеждения в конце концов подводят их, с такими убеждениями никогда не подняться ввысь…Все, что сказал ему лорд Конселлайн, можно расценивать как исповедь, но когда человек действительно исповедуется, он знает, что согрешил. Хобарт же этого не знал. Он во всем винил других. Хостайт сочувствовал этим глупым, не желающим выполнять приказы людям, которые так прогневали лорда Кон-селлайна. Они тоже неверные, враги, возможно, Председатель решит уничтожить и их, но как они, должно быть, страдают от общения с лордом Конселлайном.Он внимательно слушал все, что говорил Хобарт. А тот говорил и говорил, словно своим присутствием маэстро развязал ему язык. Нейтральный человек. Хобарт всю жизнь завидовал своему брату и другим людям, к которым тянулись так же, как к брату. На самом деле он завидовал всем и каждому, ибо в каждом мог найти что-то, что считал незаслуженным благом. Гордыня, непомерная гордыня, уверенность в своей правоте и в моральной слабости всех остальных. Злость на всех, жадность — ему вечно всего не хватало, похоть и жестокость, ведь ему нравилось унижать других. А поверх всего этого — самовлюбленность.Хостайт вдруг понял, что этот человек даже в минуту смерти не поймет своих ошибок. Бедная душа, в какой же тьме она пребывает, никакой надежды на спасение, полное невежество. Но Бог дает время и возможность каждой душе, надо только воспользоваться ими, душе лорда Конселлайна тоже дается такой шанс.— Пойдемте, лорд Конселлайн, — наконец вымолвил он и отступил в сторону. — Теперь вы в лучшей форме, пора приступить к занятиям.— Да, я чувствую себя намного лучше. — Хобарт выпрямился, сжимая рапиру в руках. Мысли его немного прояснились.— Дело не в ваших помощниках, — сказал Хостайт. — Дело в вас. — Он знал, что Конселлайн не поймет, но попробовать стоит.— Что? — Глаза лорда Конселлайна расширились. Он увидел, как маэстро взмахнул большим темным клинком, видел, сколько силы в этом ударе.— Вы сами во всем виноваты.Клинок опустился, лорд Конселлайн пытался отбить удар рапирой, но она сломалась под твердым ударом. Конселлайн отскочил назад, открыл рот, чтобы закричать, Хостайт ринулся вперед, движения его напоминали какой-то таинственный танец. В голове у него звучала музыка, его любимая мелодия. «Весенним утром поют трубы» Ламберта. От такого неожиданного нападения, от страха Хобарт лишился голоса, чуть не задохнулся, и вместо крика раздался жалкий хрип.— Нет… что… что вы делаете? Помогите… остановитесь… охрана! — Лорд Конселлайн озирался по сторонам, он был очень напуган. Из последних сил он потянулся к стойке и выхватил новый клинок.— Я ваша Смерть, жизнь ваша закончена. — Новым ударом маэстро разрубил рапиру пополам, словно это была былинка. — Просите прощения у вашего Бога. — Конечно, он знал, что никакого Бога у этого человека нет, но нельзя никого лишать последнего шанса.— Я ничего не сделал, — выдохнул лорд Конселлайн. — Это не я. Не…Хостайт никогда не любил играть со своими жертвами, он только давал шанс на раскаяние. Одним ударом он отрубил голову лорду Конселлайну, сладкий аромат кедра и сандалового дерева заглушил резкий запах смерти.
Председатель Правления Доброты отодвинулся от стола и выглянул в окно. За окном был красивый, ухоженный сад. Веселый весенний ветерок трепал верхушки кипарисов и даже срывал лепестки ранних роз, которые росли вдоль выложенных галькой дорожек. Фонтанов из окна кабинета видно не было, но он легко представил, как разносит ветер водяные брызги, словно длинный шлейф, который ударяется о мраморный край каскада. За каскадом стоят скамейки и кресла, в которых обычно отдыхают старушки. В хорошую погоду они сидят там в своих темных платьях и смотрят на море, следят за игрой детей. Он поднял глаза и посмотрел вдоль, туда, где синее море встречается с горизонтом. Солнце отражалось от гладкой поверхности воды.В целом он прожил счастливую жизнь. Он только что исповедался, исповедался последний раз и потому представлял себе всю свою жизнь, как одну нить, готовую вот-вот оборваться. Основные моменты этой жизни ярко вырисовывались перед его мысленным взором, словно какой-то художник создавал картины. Это он сделал хорошо, это не очень. Иногда Всемогущий защищал его от последствий его же собственных ошибок, иногда он брал на себя ответственность и вину за чужие поступки. Не перед Богом, конечно, перед лицом своего государства Доброты. Это вполне естественно, он ни о чем не жалеет, сожаление вообще бесполезно. Он прожил человеческую жизнь, жизнь, полную радостей и горестей, и он доволен своей жизнью.Если бы он допускал сожаление, то, наверное, пожалел бы, что пришлось совершить последний акт возмездия. Не его вина, что Спикером Совета Правящих Династий стал Хобарт Конселлайн. Но ему пришлось — он просто не видел альтернативы — приказать убрать этого человека. Простой человек не мог предсказать, что у власти окажется Конселлайн, что он станет так опасен. А Председатель всего-навсего простой человек. Никто не ждет от него ничего сверхчеловеческого.Но за свои ошибки приходится платить.Его подчиненные полностью в его власти. Если Председатель считает, что для общего блага нужна смерть фермера, выращивающего картофель, то этот фермер умрет, когда и как решит Председатель. Так, и никак иначе. Сам он может жалеть и фермера, и его жену, и маленьких детей, но прикажет убить его без тени сомнений, и его приказ будет выполнен так же, без тени сомнений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51