https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/
Однако планы неприятеля в этом районе оставались неясны, и неясно было, насколько измотаны здесь немецкие части, располагают ли резервами в людской силе и в технике, могут ли они в ближайшее время решиться на контрудар, чтобы взять в клещи прорвавшиеся части Красной Армии.
Чтобы прояснить ситуацию, штаб дивизии активизирован деятельность полевой разведки. Позвонили и в штаб полковника Сазонова, который стоял на самых передовых позициях, почти нос к носу с частями СС, базировавшимися в Калаче.
Позвонили с требованием выслать людей через линию фронта, чтобы срочно достать и привезти «языка». Причем в штабе дивизии требовали не простого, а хорошего языка, в чине не младше майора, осведомленного о немецких силах и планах.
Уже через десять минут после звонка к Сазонову у него в блиндаже сидели майор Тихонравов и капитан Челышев, обсуждая засылку в тыл к немцам своих людей.
– Засылать надо сразу в нескольких местах, группами по четыре – пять человек. Переходить линию фронта ночью, и каждый раз переход сопровождать отвлекающей операцией на соседнем участке… – уверенно говорил Тихонравов, постукивая папиросой по крышке портсигара.
– Ночью это хорошо, – улыбнулся Челышев, – ночью все волки серы. Даже белые волки.
Только, Аркадий Донатович, запускать сразу такой караван это значит всех немцев переполошить на линии. Я бы для начала запустил одного – одного единственного. Есть у меня такой единственный, который стоит многих. Стольких фрицев приволок – словно нюх у него на них! Пускай сходит туда, а там посмотрим. Один тихий человек линию не вспугнет, воды не замутит. Как говорится: хороший конь борозды не испортит. Авось дорогого гостя нам приведет. Дайте мне две ночи – пусть мой человек поработает, а вы пока что готовьте ваши группы по пять человек.
– Две ночи много. Одну ночь даю тебе, капитан, – нахмурился Сазонов, – пускай человека.
И завтра доложишь.
Человек, о котором шла речь в блиндаже, той же ночью пересек линию фронта. Капитан Челышев и другие офицеры знали этого человека как рядового полевой разведки Егора Сычова. Знали, что он мастер своего дела и действует успешно даже в таких ситуациях, где другие бессильны. «Видно, такой дар у него! – говорили о нем. – Умеет стать невидимым, бесшумным, и словно видит в темноте. И слух у него острый. Да и фамилия говорящая:
Бог шельму метит».
Произнося имя «Егор Сычов», они представляли себе спокойного, светлоглазого парня средних лет, худого, в сдвинутой набок пилотке – обычного на вид красноармейца.
Но перед тем, как идти на дело, Сычов переоделся во все гражданское и нырнул в темноту.
Как он прополз через линию фронта, никто не видел. Он работал без прикрытия, без огневой поддержки – любил сливаться с землей. Если бы увидели его сейчас те, кто отдавал ему приказы, то не узнали бы его. Он двигался как червь и, почти не отрывая лицо от земли, усмехался. Такой кривой улыбочки, с поблескиванием медного зуба в углу рта, не видали на этом лице командиры.
Да и не знали о нем толком. А он уже был не рядовой Егор Сычов, а Сыч, когда-то известный в Одессе вор.
Сыч справился с заданием. Он действительно имел талант к таким вещам. Те же самые способности и свойства, которые сделали его некогда воромвиртуозом, помогали ему теперь быть идеальным лазутчиком: нечто содержалось в его теле (совершенно незаметное и неухватываемое внешним взглядом), что роднило его с ночными животнымиохотниками. Как и куда он подкрался, как почувствовал свою жертву, как подстерег и как схватил – об этом не расскажешь, и не потому, что лень, а потому, что это вроде бы не из мира людей и слов, а из мира животных тайн.
Взял штабного майора, немолодого, лет под шестьдесят, с интеллигентным приятным лицом.
Сыч по опыту знал: в «языки» надо брать человека, в котором есть что-то вызывающее симпатию.
Всякая хорошая работа держится на приязни, ведь силой ненависти не сработается точная вещь.
Слегка оглушив, отточенным, выверенным движением снарядил кляп, завязал глаза тряпицей, руки и ноги плотно скрутил. Фашист превратился в большой и очень тяжелый куль, но Сыч (худой и тщедушный на вид) отличался страшной физической силой и железной выносливостью.
Обратно (как он и задумывал) шел по реке, краем Дона, то хоронясь под откосами, то двига ясь по грудь в воде затонов, держа на плечах живую ношу. Он умел идти по воде без плеска, как если бы это была не вода, а жирное тихое масло.
Майор не трепыхался: видимо, потерял сознание.
Когда Сыч был где-то на середине своего осторожного пути, началась перестрелка на другой стороне реки. Засверкали гаубичные огни, развернулись белые ленты и всполохи батарейных выстрелов.
По реке стали гулять сразу два луча от мощных прожекторов, где-то совсем недалеко, сверху, послышалась мелкая ружейная стрельба и автоматные очереди. Сыч понял, что надо ныкаться.
Место попалось неплохое: глубокая узкая ложбина, выемка в стене откоса. Здесь следовало ждать затишья. От нечего делать Сыч стал осматривать майора в прожекторных отсветах. Тот был весь мокрый, седая голова с круглой лысиной на макушке бессильно свешивалась на грудь, с волос, из сапог и из рукавов мундира текла донская вода.
Что-то встревожило Сыча в майоре: слишком обмякший.
– Неужели захлебнулся? – тревожно подумал лазутчик.
Он быстро развязал ему глаза, освободил от кляпа рот. Глаза были открыты и казались безжизненными, пульс не прощупывался. Сыч грязно ругнулся и стал пробовать сделать майору искусственное дыхание, он приник к его рту, но тут вдруг ощутил своим языком язык майора – холодный и странно свернувшийся словно трубочкой.
Сыча всего передернуло, он отпрянул, гадливо сплюнул, и мгновенно осознал: язык умер.
– Отмучился Язык Языкович, – прошептал Сыч, внезапно подобрев. Он приобнял плечо врага, чувствуя себя спокойно, хотя смерть языка перечеркивала весь смысл, весь героизм его отчаянной вылазки. От офицера пахло одеколоном, старостью, рекой.
– Ну, значит, это самое… Сподобил Господь.
Шо ты сделаешь, – шептал Сыч.
Он понял, что Язык Языкович (так он прозвал майора в тот миг, когда ощутил своим языком язык «языка») не захлебнулся, а просто умер – то ли от сердца, то ли просто от старости и испуга…
Жаль, лицо у старика было хорошее: умное, интеллигентное.
Содержательное лицо, и не упрямое – такой человек явно знал многое и хорошо бы все рассказал в штабном блиндаже. А теперь – даже не понятно, что делать? Попадалово. Бросить мертвого майора и идти за новым языком?
План удалой, но безумный – майора уже хватились, везде переполох, да и перестрелка не затихает…
Не пройдет. Да и сил хоть и много дала природа, но и их (точно рассчитанных) не хватит на второй заход. Возвращаться пустым – свои не поймут.
Значит, надо брать тело языка и нести к своим.
Глупый, но единственно правильный вариант.
Однако выходить из укрытия было еще рано.
Ничего пока не успокоилось: напротив, стрельба становилась все горячее, а прожектора и зарницы освещали все вокруг как на допросе. От нечего делать Сыч стал обыскивать старика. Нашел удостоверение NSDAP, очки, пистолет «Вальтер», недописанное письмо. Сыч развернул письмо: почерк ровный, четкий. Жаль, по-немецки он не понимал, однако понял, что письмо адресовано не жене или детям, а некоему профессору. В начале письма стояло: Sehr gehertete Herr Professor!
В письме встречались небольшие, бегло сделанные схемы и формулы – то ли математические, то ли химические – Сыч не разобрал. Он бережно спрятал письмо – оно могло заинтересовать штаб.
Затем продолжил обыск. Нашел хорошие карманные часы и хороший нож, некоторое количество денег, ключ, перламутровую расческу, карандаш, коробочку с пузырьком какого-то лекарства, темнокоричневого стекла… Затем, прощупывая верхний карман мундира, он почувствовал некий твердый овальный предмет, зашитый в нижней части кармана. Ножом он профессионально вспорол нижний шов кармана, достал предмет. Предмет был завернут в несколько слоев тонкой папиросной бумаги, которая тоже вся была исписана формулами и вычислениями. Сыч развернул предмет и присвистнул от изумления.
На его ладони лежал огромный рубин. Идеально ограненный, гладкий как лед. В его ярко-красной глубине и на его фанях вспыхивали сияния и переливы – мягкий, глубокий, сладко-алый отблеск упал на лицо пораженного лазутчика. Этот свет был нежным и сочным, пряным и сладко свежим, соленым как кровь и сладким как фруктовый сок, и этот красный свет пылал, тлел и шелково переливался, играя сам с собой в своей прозрачной, но неисчерпаемой глубине, и не ослепить его было даже белым сиянием взрывов, прожекторов и зарниц. …Сыч внимательно смотрел на камень.
– Фарт, – подумал он, – я всегда был фартовый.
Не майора взял, а Курочку Рябу. С дорогим яичком. Старое чутье сработало, воровское. Эх, жисть прошедшая…
Он еще раз посмотрел на рубин, потом на труп майора. В стрельбе обозначилось затишье, надо было срочно двигаться к своим. Он снова взвалил мокрого майора на плечи, крякнул под его тяжестью, потом несколько секунд размышлял, куда бы пристроить рубин, и вдруг решительно и быстро положил его себе в рот.
Гладкий, прохладный камень лег на язык, как леденец. И тут же что-то невероятное произошло с Сычом. Голова его наполнилась светом, ярким, красным, переливающимся. Сладость и холод хлынули по языку внутрь тела, и холод становился пронзительным, сладость нестерпимой. Мозг Сыча зажегся и засиял как электрическая лампочка, точнее, как огромная люстра, обрызганная кровью.
В теле словно начала разворачиваться колоссальная пружина, прежде сжатая, и тело стало раздвигаться как телескоп, расти и изменяться, крича от ужаса трансформации и от бешеной, раздвигающей его силы. Сычу в первый момент показалось что он наступил на противотанковую мину: он собирался предсмертно заорать, улетая, но…
С хрустом разорвалась и упала одежда, лопнул прочный кожаный ремень, треснули и осыпались с ног кирзовые сапоги… Тело, совершенно нагое и огромное, продолжало раздвигаться как антенна, оно взметнулось вверх и огромно повисло над ландшафтом. Ничего общего с прежним Сычом не имело это существо – это была колоссальных размеров голая женщина, ее лицо было грозным, страшным и величественно-прекрасным, брови гневно сведены над переносицей, огромные глаза сверкали яростью, волосы витыми колоннами ввинчивались в звездное небо. Тело все сверкало алебастровой белизной, колоссальные ноги уходили вниз, к темной реке. Мощные руки с длинными изогнутыми когтями хищно и нежно прижимали к величественной груди маленький труп майора. Руки конвульсивно вздрагивали, и когти механически терзали труп, багровея холодной кровью…
На этой колоссальной фигуре, повешенной в небесах над рекой, мгновенно скрестились белые лучи прожекторов, снизу загрохотали зенитки, как немецкие, так и русские… – в сверкании взрывов, во всполохах гаубичных огней и зенитных залпов, в белом свете прожекторов стояла она в воздухе – то ли валькирия, леденящий демон ужаса, то ли гигантская мать, прижимающая к сердцу мертвое дитя… Ее коралловые губы, словно орошенные космической кровью, дрогнули, рот разверзся в полукрике-полусвисте, или это был пронзительный клекот, заставивший оцепенеть батальоны и облака, и стало видно, что в длинных острых зубах она крепко сжимает драгоценный рубин, разбрасывающий во все стороны струи кровавого света.
Этот волшебный рубин стал новым языком богини: на этом языке она сложит новые песни прежде невиданной ярости.
ЯЗЫК
В 2008 году один партизанский отряд отступал под натиском правительственных войск в джунглях Латинской Америки. Отряд был большой, марксистский, существующий давно, знаменитый: история его борьбы насчитывала лет тридцать пять, он существовал с семидесятых годов XX века, он воевал в лесах, иногда захватывал города, иногда бывал полностью разбит и уничтожен, но неизменно возрождался и снова начинал борьбу. Иногда он примыкал к другим повстанческим армиям, порою командиры этого отряда входили в правительства, но длилось это недолго, и они снова уходили в леса, сопровождаемые верными людьми и их автоматами.
С 2004 года этим отрядом руководила женщина, легендарная в этой стране Аурелиана Толедо, более известная как команданте Аура. Это была тридцатипятилетняя полуиндианка – невысокая, темнокожая, черноволосая женщина с красивым и решительным лицом. Это лицо в берете а 1а Че Гевара, со значком в виде маленького красного флага на берете, можно было видеть по всей стране на нелегальных плакатах и листовках. Когда-то она училась в университете в Северной Америке, потом стала популярной журналисткой, возглавила Центральный Комитет Фронта Свободы, в течение года была министром труда, но после военного переворота 2002 года взяла в руки автомат и ушла в леса. язык Имя «команданте Аура» с тех пор стало символом сопротивления – о ней пели песни, о ней рассказывали индейские сказки в Интернете, на популярных партизанских сайтах. В 2007 году отряд Ауры поддержал попытку государственного переворота, предпринятую так называемыми «красными майорами», но переворот не удался, группа офицеровзаговорщиков была расстреляна, и правительственные войска перешли к самым решительным и суровым действиям против отряда Ауры.
В результате многочисленных боев и стычек с армейскими подразделениями отряд потерял более половины своих людей и уходил все глубже в леса. Правительственные войска шли по пятам.
В последние дни они предприняли попытку окружить и «запереть» отряд на довольно тесном и вязком участке джунглей, лишить его свободы перемещения и обречь на медленное угасание в болезнетворных испарениях болот. Необходимо было идти на прорыв.
Команданте Аура сидела в своей палатке, всматриваясь в экран маленького компьютера. Внезапно она захлопнула компьютер-чемоданчик и устало провела рукой по лицу. Через полчаса она должна выйти к своим бойцам, чтобы сказать им несколько слов перед началом атаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Чтобы прояснить ситуацию, штаб дивизии активизирован деятельность полевой разведки. Позвонили и в штаб полковника Сазонова, который стоял на самых передовых позициях, почти нос к носу с частями СС, базировавшимися в Калаче.
Позвонили с требованием выслать людей через линию фронта, чтобы срочно достать и привезти «языка». Причем в штабе дивизии требовали не простого, а хорошего языка, в чине не младше майора, осведомленного о немецких силах и планах.
Уже через десять минут после звонка к Сазонову у него в блиндаже сидели майор Тихонравов и капитан Челышев, обсуждая засылку в тыл к немцам своих людей.
– Засылать надо сразу в нескольких местах, группами по четыре – пять человек. Переходить линию фронта ночью, и каждый раз переход сопровождать отвлекающей операцией на соседнем участке… – уверенно говорил Тихонравов, постукивая папиросой по крышке портсигара.
– Ночью это хорошо, – улыбнулся Челышев, – ночью все волки серы. Даже белые волки.
Только, Аркадий Донатович, запускать сразу такой караван это значит всех немцев переполошить на линии. Я бы для начала запустил одного – одного единственного. Есть у меня такой единственный, который стоит многих. Стольких фрицев приволок – словно нюх у него на них! Пускай сходит туда, а там посмотрим. Один тихий человек линию не вспугнет, воды не замутит. Как говорится: хороший конь борозды не испортит. Авось дорогого гостя нам приведет. Дайте мне две ночи – пусть мой человек поработает, а вы пока что готовьте ваши группы по пять человек.
– Две ночи много. Одну ночь даю тебе, капитан, – нахмурился Сазонов, – пускай человека.
И завтра доложишь.
Человек, о котором шла речь в блиндаже, той же ночью пересек линию фронта. Капитан Челышев и другие офицеры знали этого человека как рядового полевой разведки Егора Сычова. Знали, что он мастер своего дела и действует успешно даже в таких ситуациях, где другие бессильны. «Видно, такой дар у него! – говорили о нем. – Умеет стать невидимым, бесшумным, и словно видит в темноте. И слух у него острый. Да и фамилия говорящая:
Бог шельму метит».
Произнося имя «Егор Сычов», они представляли себе спокойного, светлоглазого парня средних лет, худого, в сдвинутой набок пилотке – обычного на вид красноармейца.
Но перед тем, как идти на дело, Сычов переоделся во все гражданское и нырнул в темноту.
Как он прополз через линию фронта, никто не видел. Он работал без прикрытия, без огневой поддержки – любил сливаться с землей. Если бы увидели его сейчас те, кто отдавал ему приказы, то не узнали бы его. Он двигался как червь и, почти не отрывая лицо от земли, усмехался. Такой кривой улыбочки, с поблескиванием медного зуба в углу рта, не видали на этом лице командиры.
Да и не знали о нем толком. А он уже был не рядовой Егор Сычов, а Сыч, когда-то известный в Одессе вор.
Сыч справился с заданием. Он действительно имел талант к таким вещам. Те же самые способности и свойства, которые сделали его некогда воромвиртуозом, помогали ему теперь быть идеальным лазутчиком: нечто содержалось в его теле (совершенно незаметное и неухватываемое внешним взглядом), что роднило его с ночными животнымиохотниками. Как и куда он подкрался, как почувствовал свою жертву, как подстерег и как схватил – об этом не расскажешь, и не потому, что лень, а потому, что это вроде бы не из мира людей и слов, а из мира животных тайн.
Взял штабного майора, немолодого, лет под шестьдесят, с интеллигентным приятным лицом.
Сыч по опыту знал: в «языки» надо брать человека, в котором есть что-то вызывающее симпатию.
Всякая хорошая работа держится на приязни, ведь силой ненависти не сработается точная вещь.
Слегка оглушив, отточенным, выверенным движением снарядил кляп, завязал глаза тряпицей, руки и ноги плотно скрутил. Фашист превратился в большой и очень тяжелый куль, но Сыч (худой и тщедушный на вид) отличался страшной физической силой и железной выносливостью.
Обратно (как он и задумывал) шел по реке, краем Дона, то хоронясь под откосами, то двига ясь по грудь в воде затонов, держа на плечах живую ношу. Он умел идти по воде без плеска, как если бы это была не вода, а жирное тихое масло.
Майор не трепыхался: видимо, потерял сознание.
Когда Сыч был где-то на середине своего осторожного пути, началась перестрелка на другой стороне реки. Засверкали гаубичные огни, развернулись белые ленты и всполохи батарейных выстрелов.
По реке стали гулять сразу два луча от мощных прожекторов, где-то совсем недалеко, сверху, послышалась мелкая ружейная стрельба и автоматные очереди. Сыч понял, что надо ныкаться.
Место попалось неплохое: глубокая узкая ложбина, выемка в стене откоса. Здесь следовало ждать затишья. От нечего делать Сыч стал осматривать майора в прожекторных отсветах. Тот был весь мокрый, седая голова с круглой лысиной на макушке бессильно свешивалась на грудь, с волос, из сапог и из рукавов мундира текла донская вода.
Что-то встревожило Сыча в майоре: слишком обмякший.
– Неужели захлебнулся? – тревожно подумал лазутчик.
Он быстро развязал ему глаза, освободил от кляпа рот. Глаза были открыты и казались безжизненными, пульс не прощупывался. Сыч грязно ругнулся и стал пробовать сделать майору искусственное дыхание, он приник к его рту, но тут вдруг ощутил своим языком язык майора – холодный и странно свернувшийся словно трубочкой.
Сыча всего передернуло, он отпрянул, гадливо сплюнул, и мгновенно осознал: язык умер.
– Отмучился Язык Языкович, – прошептал Сыч, внезапно подобрев. Он приобнял плечо врага, чувствуя себя спокойно, хотя смерть языка перечеркивала весь смысл, весь героизм его отчаянной вылазки. От офицера пахло одеколоном, старостью, рекой.
– Ну, значит, это самое… Сподобил Господь.
Шо ты сделаешь, – шептал Сыч.
Он понял, что Язык Языкович (так он прозвал майора в тот миг, когда ощутил своим языком язык «языка») не захлебнулся, а просто умер – то ли от сердца, то ли просто от старости и испуга…
Жаль, лицо у старика было хорошее: умное, интеллигентное.
Содержательное лицо, и не упрямое – такой человек явно знал многое и хорошо бы все рассказал в штабном блиндаже. А теперь – даже не понятно, что делать? Попадалово. Бросить мертвого майора и идти за новым языком?
План удалой, но безумный – майора уже хватились, везде переполох, да и перестрелка не затихает…
Не пройдет. Да и сил хоть и много дала природа, но и их (точно рассчитанных) не хватит на второй заход. Возвращаться пустым – свои не поймут.
Значит, надо брать тело языка и нести к своим.
Глупый, но единственно правильный вариант.
Однако выходить из укрытия было еще рано.
Ничего пока не успокоилось: напротив, стрельба становилась все горячее, а прожектора и зарницы освещали все вокруг как на допросе. От нечего делать Сыч стал обыскивать старика. Нашел удостоверение NSDAP, очки, пистолет «Вальтер», недописанное письмо. Сыч развернул письмо: почерк ровный, четкий. Жаль, по-немецки он не понимал, однако понял, что письмо адресовано не жене или детям, а некоему профессору. В начале письма стояло: Sehr gehertete Herr Professor!
В письме встречались небольшие, бегло сделанные схемы и формулы – то ли математические, то ли химические – Сыч не разобрал. Он бережно спрятал письмо – оно могло заинтересовать штаб.
Затем продолжил обыск. Нашел хорошие карманные часы и хороший нож, некоторое количество денег, ключ, перламутровую расческу, карандаш, коробочку с пузырьком какого-то лекарства, темнокоричневого стекла… Затем, прощупывая верхний карман мундира, он почувствовал некий твердый овальный предмет, зашитый в нижней части кармана. Ножом он профессионально вспорол нижний шов кармана, достал предмет. Предмет был завернут в несколько слоев тонкой папиросной бумаги, которая тоже вся была исписана формулами и вычислениями. Сыч развернул предмет и присвистнул от изумления.
На его ладони лежал огромный рубин. Идеально ограненный, гладкий как лед. В его ярко-красной глубине и на его фанях вспыхивали сияния и переливы – мягкий, глубокий, сладко-алый отблеск упал на лицо пораженного лазутчика. Этот свет был нежным и сочным, пряным и сладко свежим, соленым как кровь и сладким как фруктовый сок, и этот красный свет пылал, тлел и шелково переливался, играя сам с собой в своей прозрачной, но неисчерпаемой глубине, и не ослепить его было даже белым сиянием взрывов, прожекторов и зарниц. …Сыч внимательно смотрел на камень.
– Фарт, – подумал он, – я всегда был фартовый.
Не майора взял, а Курочку Рябу. С дорогим яичком. Старое чутье сработало, воровское. Эх, жисть прошедшая…
Он еще раз посмотрел на рубин, потом на труп майора. В стрельбе обозначилось затишье, надо было срочно двигаться к своим. Он снова взвалил мокрого майора на плечи, крякнул под его тяжестью, потом несколько секунд размышлял, куда бы пристроить рубин, и вдруг решительно и быстро положил его себе в рот.
Гладкий, прохладный камень лег на язык, как леденец. И тут же что-то невероятное произошло с Сычом. Голова его наполнилась светом, ярким, красным, переливающимся. Сладость и холод хлынули по языку внутрь тела, и холод становился пронзительным, сладость нестерпимой. Мозг Сыча зажегся и засиял как электрическая лампочка, точнее, как огромная люстра, обрызганная кровью.
В теле словно начала разворачиваться колоссальная пружина, прежде сжатая, и тело стало раздвигаться как телескоп, расти и изменяться, крича от ужаса трансформации и от бешеной, раздвигающей его силы. Сычу в первый момент показалось что он наступил на противотанковую мину: он собирался предсмертно заорать, улетая, но…
С хрустом разорвалась и упала одежда, лопнул прочный кожаный ремень, треснули и осыпались с ног кирзовые сапоги… Тело, совершенно нагое и огромное, продолжало раздвигаться как антенна, оно взметнулось вверх и огромно повисло над ландшафтом. Ничего общего с прежним Сычом не имело это существо – это была колоссальных размеров голая женщина, ее лицо было грозным, страшным и величественно-прекрасным, брови гневно сведены над переносицей, огромные глаза сверкали яростью, волосы витыми колоннами ввинчивались в звездное небо. Тело все сверкало алебастровой белизной, колоссальные ноги уходили вниз, к темной реке. Мощные руки с длинными изогнутыми когтями хищно и нежно прижимали к величественной груди маленький труп майора. Руки конвульсивно вздрагивали, и когти механически терзали труп, багровея холодной кровью…
На этой колоссальной фигуре, повешенной в небесах над рекой, мгновенно скрестились белые лучи прожекторов, снизу загрохотали зенитки, как немецкие, так и русские… – в сверкании взрывов, во всполохах гаубичных огней и зенитных залпов, в белом свете прожекторов стояла она в воздухе – то ли валькирия, леденящий демон ужаса, то ли гигантская мать, прижимающая к сердцу мертвое дитя… Ее коралловые губы, словно орошенные космической кровью, дрогнули, рот разверзся в полукрике-полусвисте, или это был пронзительный клекот, заставивший оцепенеть батальоны и облака, и стало видно, что в длинных острых зубах она крепко сжимает драгоценный рубин, разбрасывающий во все стороны струи кровавого света.
Этот волшебный рубин стал новым языком богини: на этом языке она сложит новые песни прежде невиданной ярости.
ЯЗЫК
В 2008 году один партизанский отряд отступал под натиском правительственных войск в джунглях Латинской Америки. Отряд был большой, марксистский, существующий давно, знаменитый: история его борьбы насчитывала лет тридцать пять, он существовал с семидесятых годов XX века, он воевал в лесах, иногда захватывал города, иногда бывал полностью разбит и уничтожен, но неизменно возрождался и снова начинал борьбу. Иногда он примыкал к другим повстанческим армиям, порою командиры этого отряда входили в правительства, но длилось это недолго, и они снова уходили в леса, сопровождаемые верными людьми и их автоматами.
С 2004 года этим отрядом руководила женщина, легендарная в этой стране Аурелиана Толедо, более известная как команданте Аура. Это была тридцатипятилетняя полуиндианка – невысокая, темнокожая, черноволосая женщина с красивым и решительным лицом. Это лицо в берете а 1а Че Гевара, со значком в виде маленького красного флага на берете, можно было видеть по всей стране на нелегальных плакатах и листовках. Когда-то она училась в университете в Северной Америке, потом стала популярной журналисткой, возглавила Центральный Комитет Фронта Свободы, в течение года была министром труда, но после военного переворота 2002 года взяла в руки автомат и ушла в леса. язык Имя «команданте Аура» с тех пор стало символом сопротивления – о ней пели песни, о ней рассказывали индейские сказки в Интернете, на популярных партизанских сайтах. В 2007 году отряд Ауры поддержал попытку государственного переворота, предпринятую так называемыми «красными майорами», но переворот не удался, группа офицеровзаговорщиков была расстреляна, и правительственные войска перешли к самым решительным и суровым действиям против отряда Ауры.
В результате многочисленных боев и стычек с армейскими подразделениями отряд потерял более половины своих людей и уходил все глубже в леса. Правительственные войска шли по пятам.
В последние дни они предприняли попытку окружить и «запереть» отряд на довольно тесном и вязком участке джунглей, лишить его свободы перемещения и обречь на медленное угасание в болезнетворных испарениях болот. Необходимо было идти на прорыв.
Команданте Аура сидела в своей палатке, всматриваясь в экран маленького компьютера. Внезапно она захлопнула компьютер-чемоданчик и устало провела рукой по лицу. Через полчаса она должна выйти к своим бойцам, чтобы сказать им несколько слов перед началом атаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26