Именно поэтому, граждане, если ваши супружницы являются подругами матерей молодых ребят, которые исходят от переполняющих их желаний в одном месте, то может случиться так, что им придется учить их умуразуму. Но вы не ревнуйте, это просто акт милосердия и ничего больше! Удар ятагана по якорному канату, чтобы одномачтовик мог выйти в открытое море. После того, как молодой человек завалил зрелую даму, он чувствует себя сильным. Он освобождается от комплексов и надувается от тщеславия, как петух на навозной куче. Он становится хозяином жизни. И будет распоследней та женщина, которая осмелится отвергнуть поползновения юного повесы.
Выразив таким образом свою убежденность. Толстый продолжает:
– А теперь, как я уже рассмотрел вопрос о любви у молодых людей, давайте поговорим об остальном. Вот как, согласно мне, должен вести себя парень по отношению к своим предкам. С матерью надо быть любезным и услужливым. Мать, парни, это святое дело на всю жизнь и после. Почему, уже отдавая концы, столетний старик шепчет из последних сил «маман», а?
Это, в своем роде, красноречиво! Мать, по моему мнению, это то, что делает смерть терпимой. Так же, как она учит вас жить, она вас учит и умирать, потому что одновременно с жизнью дает вам смерть. И если она это делает, значит так надо, доверьтесь ей. А когда наступит момент испустить дух, не дергайтесь, сохраняйте спокойствие и думайте о вашей старушке. Вспоминайте о зимних рассветах, когаз она вам запихивала в пасть большую ложку рыбьего жира! Он казался противным, но ведь это делалось для вашего блага.
Он на мгновение задумывается, внезапно озаренный ярким, идущим изнутри пламенем.
– Я помню, когда умерла моя мать, – шепчет он. – С ней случился первый приступ, и я приехал навестить ее в больницу. Я видел ее первый раз в такого рода заведении. Маман чувствовала себя не в своей тарелке, она вела себя, как в гостях, и всего стеснялась. Когда сестра ставила ей градусник или давала микстуру, она смущенно улыбалась и всем своим видом как-бы говорила «не сердитесь на меня». Она походила на испуганную девчонку. Когда она увидела, что я вхожу в палату, у нее было такое выражение, какое я ни за что больше не встречу ни у кого на лице.
«Зачем ты беспокоишься, Сандрик», – с трудом вымолвила она. – Ни к чему было тебе ехать в такую даль из Парижа, мне уже лучше".
Я обнял ее и ничего не сказал. Я был потрясен. Я говорил себе, почему и как я смог бросить ее на долгие годы и подавал о себе весточки лишь открытками: на рождество или из отпуска. На ее скулах играл румянец как на калифорнийских яблоках.
«Как же ты нас напугала», – выдавил я из себя.
«И не говори, Сандрик, я и сама уж было подумала, что я отхожу». '
А я с любопытством спрашиваю:
«И что же ты почувствовала?»
«То, что чувствуют, когда умирают», – ответила она мне, как будто ей уже приходилось раньше умирать, так же как и мне, будто мы оба знаем, что ощущаешь в этот момент.
«Ты, наверное, напугалась?» – спросил я ее.
«Нет, нет, нисколько! Я думала о тебе и твоем отце. Я отдалась на волю судьбы... Ощущение было даже приятное».
Берю снимает свою шляпу и кладет ее перед собой с таким видом, будто это жаркое с гарниром, которое он собирается отведать. Дрожь в голосе, сухость в глазах, смиренное выражение на лице.
– Она умерла через неделю после очередного приступа. Меня в тот момент с ней не было. Узнав о случившемся, я еще раз подумал о нашем разговоре. Я понял, что в этом гнусном мире, ребята, ничего не случается просто так. Если моя мать провела что-то вроде репетиции перед тем, как умереть, значит она хотела меня подбодрить. Сказать мне, прежде чем уйти в иной мир, что не стоит страшиться отдать концы, что все идет как надо! Теперь я это знаю. Только, чтобы это просечь, надо быть хорошим сыном, вы понимаете? Надо, чтобы в сердце сохранялся контакт, всегда, всегда...
Он встает со стула, подходит к окну, открывает его и всей грудью вдыхает порывы ветра, стегающие листья деревьев.
Он смотрит на часы и говорит, не поворачивая головы:
– Время идет, а я знаю, что у вас сегодня вечером свободное время. Если вы хотите прервать нашу лекцию, можете не стесняться и сказать мне об этом.
В ответ ни звука. Тогда он поворачивает к нам лицо и вглядывается в нас своими большими повлажневшими глазами.
Потом закрывает окно, возвращается за стол и, облокотившись на него, произносит:
– Я вижу, что вы с интересом слушаете мою лекцию, ребята. Я поздравляю вас. В общем, если не считать сломанного стула, то вы отменные ученики.
Он встряхивается, как после купания, надевает картуз и продолжает лекцию:
– А с отцом надо поддерживать дружбу. Чтобы оба стали приятелями. Предок никогда толком не знает, как надо вести себя со своим отпрыском. В глубине души он даже побаивается своего пацана. Да, он имеет право отвесить ему пару подзатыльников и поддать пинков под зад, но не может влезть в душу своего шпингалета. Как бы он этого ни хотел.
Хотя его чадо и говорит ему приятные слова и оказывает ему знаки внимания, он не знает, то ли это идет от чистого сердца, то ли, наоборот, тот ломает комедию. Сколько пацанов говорят своему предку «милый папулечка», а на самом деле думают: «катился бы ты ко всем чертям, старый хрен...» А сколько таких, кто подает ему его трубку или комнатные тапочки, а сам мечтает о том, чтобы трахнуть его по черепку стенными часами, висящими в гостиной! Сколько таких, кто обещает ему, что когда он станет большим, то заработает ему кучу денег, а сам думает про себя: «Да чтоб ты сдох и во рту у тебя было полно красных муравьев!»
Молодой человек должен сам идти на контакт со своим предком. Когда проходит время порки ремнем, стоптанных башмаков, когда мальчик вырастает из своих коротких штанов и на верхней губе у него начинает отрастать пушок, он должен полностью изменить свои взгляды на отношения в семье. Надо, чтобы он доверялся своему папаше, делился с ним своими тайнами, рассказывал ему о своих проделках, любовных приключениях и своих неприятностях. Если он подцепил «три пера», то должен немедленно сказать об этом папе. Учитывая, что с папой это тоже случалось, в этом нет ничего постыдного.
Теперь о его отношениях сссстрами и братьями. Ну, прежде всего, не быть завистливым, сынки! Даже в самых бедных семьях встречаются алчные сукины дети, которые, едва вылупившись на свет, тут же начинают точить зубы на будущее наследство предков. Они дерутся между собой, чтобы разделить будущие остатки. Некоторые даже дерутся из-за веника, забывая о том, что к нужному моменту он уже истреплется. Я помню в нашей деревне была семья Бобишу. Так вот, когда папаша и мамаша Бобишу дали дуба, их дети устроили страшный кавардак! Два дня и две ночи, когда гроб с матерью еще стоял дома, они метелили друг друга. Во время похорон на них были солнцезащитные очки, а физиономии залеплены лейкопластырем. Можно было подумать, что они участвовали в чемпионате Европы по боксу в среднем весе, но проиграли. У старшего сына шнобель напоминал помидор со снятой кожурой, и он плевался малыми коренными зубами на кладбищенскую аллею. Младший ковылял, опираясь на костыль своего папаши (это была его часть наследства). После возвращения с кладбища война вспыхнула с новой силой. В конце концов, для успокоения совести они все в доме переломали. Это была настоящая бойня! Остались одни лишь обломки. Ни одной тарелки, ни одного стула, ни одного шкафа, ни одной кровати. Они все изрубили топором. Настоящие Жаны Барты! Атиллы! Все, что могло гореть, они сожгли посреди двора. Все, что было из железа, они погнули, все, что было из фарфора – побили, а что было из материи, изорвали в клочки. Их нашли потом на груде пепла и черепков. Все в кровище, в изодранной одежде, обессилившие, опустошенные и разбитые. Их обнаружил часовщик. Он принес им семейные ходики, которые мамаша Бобишу сдала ему в ремонт, упустив таким образом свой последний час! Сил у них уже больше не было, чтобы разбить их на кусочки, так они поделили их между собой: один взял корпус, а второй маятник.
Берю с усилием проглатывает вязкую слюну.
– Я вам подчеркиваю, что такое поведение достойно сожаления. Именно поэтому надо тщательно избегать зависти между детьми. Многие, проявляя заботу о всяких таких штуках, думают, что поступают правильно, когда делят между пацанами, когда те еще совсем маленькие, шмотки, жратву или подарки. Система дележки поровну очень опасна. Эти олухи начинают соображать, что такое поровну, и принимаются мерить, взвешивать и проверять, на самом ли деле их доли равные. Отсюда недовольство, притязания и все остальное прочее. Лучше всего давать то одному, то другому по очереди, а можно и одному два раза подряд, чтобы дать понять, что вы не придерживаетесь какой-то определенной системы при разделе.
Молодой человек имеет право драться со своими братьями и сестрами. Это вполне нормально, как говаривал мой дед: это разгоняет кровь по жилам. Но прошу минуточку внимания! Своих сеструх он не должен колошматить так же, как брательников. Братьев он молотит кулаками, а зассых надо бить ладонью, т.е. давать ей пощечину или затрещину. Понятно?
Мы дружно поддакиваем.
– Прекрасно, – радуется Его Мудрейшество. – Молодому человеку дано одно из двух: либо он рассекает школьные науки, либо у него не хватает шариков в голове. В первом случае ему надо всячески помогать. Поэтому для бедных выделяют стипендии. Во втором случае продолжать учебу бесполезно. Учитывая переполненность школ, лучше всего ориентировать того паренька, у которого не все дома, на физический труд: подмастерье булочника, подручный мясника, слесарь-водопроводчик, чернорабочий, маляр. В первом случае, парень, который грызет гранит науки, рискует превратиться в зазнайку. Со временем он может стать тем человеком, о котором говорится в моем учебнике. Он учится охотиться, играть в теннис, в поло, в бридж, рассказывать монологи, пилотировать самолет, играть в гольф, бренчать на пианино, сочинять четверостишия и даже рисовать! Из него может получиться знаменитый гражданин: будущий кавалер Ордена Почетного легиона, будущий президент. Во втором случае, парень, который вкалывает руками, наоборот, рискует со всем смириться, погрязнуть в посредственности и легкомыслии. Вывод: надо умерять пыл одних и стимулировать других. Прививать непритязательные вкусы башковитым и развивать честолюбие у работяг. Ученого надо привлекать к занятиям народными видами спорта: велосипед, кэтч или бокс. А того мужика, который набивает волдыри на ладонях, наоборот, следует учить теннису, охоте, горнолыжному спорту.
Учтите, что сейчас происходит выравнивание. Сначала машина, потом военная служба, а в конце женитьба. В наше время на всех социальных уровнях люди помешались на машинах: как сыновья министров, так и дети потаскушек. Все они мечтают о том, как будут рассекать воздух, сидя за баранкой «Ягуара» модели "Е" или «Феррари».
Одни угоняют тачку у своего хозяина, другие – у своего предка. Первых называют «черные куртки», а вторых – «золотые куртки». Фасон стрижки у них почти одинаковый, если не считать того, что вторые стригутся исключительно у «Кристиан Диор». Первые таскают в карманах велосипедные цепи, вторые – пачки денег. Первых за провинность лупцуют, вторых слегка журят. Первых сажают в тюрьму, а других лишают десерта. Первых хозяин выгоняет с работы, вторых выгоняют из лицея. Первые пропускают свою электричку, вторые упускают диплом бакалавра. Со вторыми, кажется, сейчас все вроде бы нормально, потому что во всех порядочных магазинах аптекарских, хозяйственных и продовольственных товаров такие дипломы продаются совершенно свободно.
Он делает паузу, заправляет волосы между своими слоновьими ушами и сальными полями головного убора.
– Я не хотел бы касаться темы лекции моего коллеги, который читает вам социал-логию, – заявляет Ученый. – Вместе с тем не мешало бы рассмотреть вопрос детской преступности несколько под иным углом, чем это делают на первых полосах газет и в суде.
Он закатывает жестом адвоката правый рукав, затем подхватывает левой рукой правую руку жестом, каким берут на изготовку автомат, и, прицелившись в нас указательным пальцем, развивает свою мысль:
– Мы, ищейки, потом судьи, пресса, общественность, в общем, – все мы, называем этих «курточников» бедствием нашего века. Об их злодеяниях ежедневно пишут газеты. Мы на все лады возмущаемся. Мы бы хотели изметелить их так, чтобы они вообще никогда не поднялись с земли. Затолкать их в мусоропровод или в очко уборной, камень на шею и – хоп! в канал Святого Мартэна кормить раков; покончить с ними раз и навсегда, чтобы была спокойна наша совесть обывателей, как об этом говорится в учебниках права. Мы их объявляем проклятыми, этих злых и драчливых хулиганов. Мы объявляем чумой этих возмутителей спокойствия. Мы заявляем, что они годятся только для пули. Мы бы очень хотели сделать из них мясо для атомных и анатомических испытаний. Отдать их китаезам-завоевателям. Отправить их на съедение конголезцам-людоедам, сиамцам, папуасам, грифам, крысам. Сварить из них мыло, как это сделали с несчастными евреями во время второй мировой. И при всем при этом мы умываем руки, что они живут в нужде. А пуще всего мы хотим, чтобы они не грабили наши квартиры и не стреляли в нас из пистолета. Если не считать всего этого, что мы делаем для них, кроме того, что пинаем их в зад и бросаем в тюрьму, я вас спрашиваю? И отвечаю: ничего!
Пылкий стучит по кафедре своим каменным кулаком.
– Ничего! – повторяет он. – Ровным счетом ничего! Мне не раз приходилось избивать их. Это моя работа. Они так быстро валились на землю, что отпадала нужда отвешивать им вторую порцию. Уже после первого удара они становились тем, кем были на самом деле: потерянными и растерянными парнями. После этого я расспрашивал их, господа мои пройдохи-слушатели, и у меня сложилось мнение, что их истории похожи одна на другую. Эти ребятки, которых мы понаделали после войны в угаре освобождения, росли в гнусном климате холодной войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47