Однако пламя все же потекло по рукам и ослепительный шквал унесся в конец Кривого переулка, сжигая и сметая все на своем пути. И, глядя, как корчатся и истаивают фигурки незадачливых лучников, девушка ощутила сначала удовлетворение, а потом странную, непривычную пустоту. Как будто кто-то выдернул из неё стержень, вынул сердцевину и пустая шкурка медленно оседает на качающуюся, уходящую из-под ног землю…
— Расскажи мне поподробнее о внезапной кончине Кешо, — попросила Ильяс Газахлара.— Что ж я могу тебе рассказать? — удивленно вскинул брови владелец «Мраморного логова» отец опекунши императора Ульчи. — Как всем известно, он умер от злоупотреблений. Лекари утверждают, что у него остановилось сердце.— Разумеется, остановилось. У всех покинувших этот мир останавливается сердце. У одних — от удара мечом, у других — от наброшенной на шею удавки, у третьих — под топором палача, — сухо ответствовала Ильяс, заглядывая в глубину огромного бассейна, где среди стеблей белых лилий плавали золотисто-красные рыбки. Бассейн занимал половину Зала Алых Цапель, считавшегося любимым местом работы скоропостижно скончавшегося самозванца. — Я не спрашиваю тебя о том, что общеизвестно, меня интересует, что произошло с Кешо в действительности.Газахлар провел ладонью по гладкой, как шар, голове — он все ещё не мог привыкнуть к тому, что тело его полностью лишилось волос после перенесенной болезни. Окинул взглядом уставленный вазами с фруктами столик и, поколебавшись, кинул в рот щепотку кишмиша.— Зачем тебе знать подробности? Он умер весьма своевременно, не так ли? Нам опять удалось избежать междоусобицы, и это самое главное. Согласись, нет ничего хуже братоубийственной войны, в которой гибнут твои соотечественники. Твои будущие подданные, трудом и богатствами коих жива империя.— Если он умер сам, стало быть, у меня нет причин благодарить за его смерть кого-либо, кроме Нгуры, Тахмаанга и Мбо Мбелек? — Ильяс не глядела на отца, с нарочитым вниманием рассматривая украшавшие стены зала изображения алых цапель, бродящих по заросшему тростником болоту в поисках мальков и лягушек.— О Великий Дух! Неужели тебе обязательно надобно услышать от меня признание в том, что я уморил Бибихнора? Ну уморил. Подсыпал ему яда в питье, — раздражаясь, промолвил Газахлар. — Признай лучше, что мы с Амашей блестяще обделали это дельце. Народ был счастлив обрести нового императора. А юному императору и его опекунше, конечно же, нужны мудрые советники и наставники, и я подумал, что ты пригласила меня сюда поговорить именно об этом…— Ты думаешь, из тебя получится мудрый советник? — прервала Газахлара Ильяс. — До сих пор твои советы не способствовали процветанию империи. Уж очень ты любишь скакать на двух лошадях сразу, а это, как общеизвестно, ни к чему хорошему не приводит.Зависнув над столом, Газахлар ещё раз критически оглядел сочные, золотисто-желтые ломти дыни; соблазнительные, красиво разложенные дольки апельсинов; гроздья лилово-черного, дымчато-янтарного и продолговатого зеленого винограда; финики в меду; сладкие и соленые орешки. Покосился на Ильяс и вновь потянулся к вазочке со своим любимым кишмишем.— Дорогая, я не езжу на двух лошадях. Просто умею на ходу пересесть с издыхающей на свежую, выносливую и полную сил. К обоюдному, как мне кажется, удовольствию и пользе.— Как часто мы пользуемся своей способностью рассуждать для того только, чтобы подыскать достойные оправдания поступков, совершенных потому, что они были нам выгодны, — пробормотала Ильяс, отвечая скорее сама себе, чем собеседнику.— О, это лишь на первый взгляд странно, что собственные проступки кажутся нам неизмеримо менее предосудительными, чем чужие, — усмехнулся Газахлар. — Это объясняется тем, что мы знаем все обстоятельства, вызвавшие их, и потому прощаем себе то, чего не прощаем другим.— Да, побывав в чужой шкуре, на многое начинаешь смотреть иначе.— Людям свойственно не думать о своих недостатках, а в случае нужды легко находить для них оправдания. — Газахлар многозначительно поднял палец. — Но истинный мудрец умеет прощать как себя, так и своих близких.— И чем же ты отравил Кешо? — поинтересовалась Ильяс, пропуская последние слова отца мимо ушей.— Отваром желтоцвета и кудреника. Беседы с твоим аррантом пошли мне на пользу, а содержание его тюков могло бы осчастливить и обогатить более разумного и предприимчивого владельца. Он что же — уплыл из Мванааке, не прихватив никакого имущества?— Оно погибло во время пожара в «Доме Шайала». — Ильяс подошла к высокому окну и уставилась на плывущие над морем облака.— Прискорбно. Однако жизнь — это пиршество, на котором каждый стремится съесть как можно быстрее и больше всего самого вкусного. И если у твоего арранта плохой аппетит, пусть пеняет на себя. Ты не возражаешь, если моя жена вернется после родов в столицу?— Рада буду с ней познакомиться. Вряд ли она такая уж пустышка, как следует из твоих слов. Иначе Эврих вряд ли бы на неё позарился. Кроме того, я считаю своим долгом проследить за тем, чтобы дитя, которое она родит, получило хорошее воспитание и образование. Я многим обязана моему арранту.— А тебе не кажется, что мне ты тоже кое-чем обязана и настала пора поговорить об этом? — Газахлар нахмурился и быстрым шагом прошелся по залу.— Ты знаешь, что меня больше всего удивляет в людях? Их непоследовательность. Я почти не встречала цельных личностей, остававшихся верными себе как в достоинствах своих, так и в недостатках. Меня и сейчас поражает, как в людях сочетаются самые несовместимые черты. Ты ослепил моего мужа, отнял сына, вынудил отправиться в изгнание, помогал травить целых десять лет и желаешь искупить все это убийством своего благодетеля? Да ещё рассчитываешь на мою благодарность и полагаешь себя достойным занять место наставника Ульчи? — Ильяс развела руками, изобразив на лице крайнее изумление. — Видала я негодяев, способных пожертвовать собой ради любимого человека, сердобольных воришек, слезливых убийц и продажных девок, считавших делом чести обслужить клиента на совесть, но все они являются по сравнению с тобой образцами складного мышления и последовательности.— Государственный муж не может быть совестливым, справедливым и последовательным. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать это. — Газахлар поморщился, желая показать, что нет смысла толковать о столь очевидных вещах. — Когда-то мы уже говорили о предательстве, которое становится подвигом, если совершено во благо империи. Ты не согласилась со мной и вынуждена была бежать в Кидоту. Я рассчитывал, что годы лишений пошли тебе на пользу и кое-чему научили. Не разочаровывай же меня, дочь.— Ты рассчитывал, что я научусь прощать все и всем? Как аррант, полагавший, что не надо ждать от людей слишком многого? Что надобно быть благодарным за хорошее обращение и не сетовать на плохое? «Ибо каждого из нас сделало тем, что он есть, направление его желаний и природа его души». Он утверждал, что только недостаток воображения мешает нам увидеть вещи с какой-либо точки зрения, кроме своей собственной, и неразумно сердиться на людей за то, что они его лишены. Однако я — не он и не собираюсь смотреть на мир твоими глазами.— Стало быть, я ошибся.— И это будет стоить тебе дорого. Дверь в зал без стука распахнулась, и на пороге появилась Нганья с серебряным подносом в руках.— Входи. Ты принесла то, о чем я тебя просила? — обратилась к подруге Ильяс.— Да. — Нганья сделала вошедшим за ней воинам знак подождать её у входа и, обращаясь к Газахлару, пояснила. — Ильяс велела приготовить тебе подарок, и я поспешила выполнить её распоряжение.— Какой ещё подарок? — В голосе Газахлара отчетливо послышалась тревога. Он отступил от шагнувшей к нему Нганьи и, качнувшись, едва не уронил напольную тонкогорлую вазу с большими белыми цветами.— Подними платок, — велела Ильяс. Газахлар неуверенно протянул руку и сдернул платок с принесенного Нганьей подноса. Издал сдавленный крик и отшатнулся, словно увидел на нем ядовитую гадину. На подносе в лужице крови лежала голова Амаши. Рядом с ней весело посверкивал массивный золотой перстень с огромным изумрудом.— Зачем ты это сделала? Он мог сослужить тебе добрую службу!— Не мог. Так же, как не сможешь и ты. Помолись и, если у тебя есть какие-нибудь поручения живым, обдумай и выскажи их. Ибо мгновения жизни твоей сочтены.— Как?! Неужели ты велишь убить меня? Ты — моя дочь!— Ты уже мертв. Будучи твоей дочерью, я тоже извлекла кое-что полезное из речей Эвриха. Равно как и из его тюков. — Ильяс криво усмехнулась и указала пальцем на вазочку с кишмишем. — Твоя смерть будет сладкой. Или, по крайней мере, быстрой. Моему сыну не нужен наставник, не способный избавиться от пагубных привычек.Газахлар попятился от дочери и со стоном рухнул в оказавшееся на его пути плетенное из тростника кресло. Ильяс взяла с подноса перстень Амаши, подышала на изумруд, потерла камень о полу роскошного одеяния и поднесла к глазам, словно надеялась увидеть в его сине-зеленых глубинах корабль, уносящий её ненаглядного арранта к берегам Восточного материка.
При изрядной вместимости нанятое Иммамалом суденышко отличалось быстроходностью, что было немаловажно для торговца, поставлявшего мономатанские фрукты на остров Толми, к столу учеников Божественных Братьев. Эврих не пытался узнать, какими посулами посланец Мария Лаура соблазнил купца срочно отплыть в Мельсину — бежать, лишив себя возможности вернуться в Город Тысячи Храмов до тех пор, пока Кешо не перестанет быть императором. Добравшись среди ночи на утлой лодчонке до стоящего на внешнем рейде «Вездесущего», аррант замкнулся в себе и не раскрывал рта, ежели его не донимали расспросами и разговорами другие беженцы из Мванааке, коих собралось здесь около дюжины.Он редко уходил с палубы, где часами любовался морем, по которому, оказывается, успел сильно соскучиться. Странно, казалось бы — отличный вид на море открывался из «Мраморного логова», с Закатных и Рассветных холмов и даже с крыши «Дома Шайала», от коего остались лишь зола и угли. Но глядеть на море с суши и с борта быстроходного судна — совсем не одно и то же. Движение корабля, запах и цвет моря, колебание палубы под ногами и бесконечный простор — все это, а может, и ещё что-то неназываемое заставляло его ощущать себя неотъемлемой частицей этого мира, которая пребудет в веках. Временами ему чудилось, что он сливается сознанием с парящими за кормой «Вездесущего» чайками, с летучими рыбами, выпрыгивавшими порой из длинных, пологих волн, с дельфинами, резвящимися, словно дети, в сине-зеленой бездне. Ему мерещилось, что он не стоит на палубе, а летит над волнами и, того и гляди, взмоет в звонкую синь поднебесья. Он был одновременно и морем, и небом, и ветром, и раскаленным солнцем, подобно огромному судну с багровыми парусами, уходящему за горизонт…— Неужели тебе не интересно, чем там все кончится? В столице, у Аль-Чориль и Тарагаты?Перевязанный и прихрамывающий Тартунг появился, как всегда, неожиданно и, остановившись подле Эвриха, облокотился на фальшборт с таким видом, что ясно было: уходить он не собирается и прогнать себя не позволит. Юноша всерьез считал, что его старший друг нуждается в поддержке и утешении, и избавиться от этой непрошеной опеки арранту было ничуть не легче, чем собрать пролитое или превратить сыр обратно в молоко. Впрочем, если бы ему даже удалось прогнать Тартунга, на смену юноше явилась бы Афарга, Иммамал или Ирам, каждый из которых полагал почему-то, будто желание Эвриха побыть в тишине и покое свидетельствует о его душевном нездоровье и разладе чувств.— Не понимаю, как ты мог покинуть Город Тысячи Храмов, не доведя начатое дело до конца? — продолжал Тартунг, намеренно не замечая недовольства арранта. — Я вот прямо-таки умираю от любопытства: удастся ли Аль-Чориль скинуть Кешо, или все её старания пойдут прахом? Уж и Афаргу спрашивал, но она, к сожалению, ни предсказывать, ни гадать не умеет.— Маги обычно предсказаниями не занимаются, — проворчал Эврих, видя, что отмолчаться не получится. — Есть среди них исключения, но большинство, насколько я знаю, полагает, что предсказать будущее — значит — до известной степени, конечно — предопределить его. Да и Афарга пока не слишком-то многому научилась. Крушить — оно ведь не в пример проще, чем созидать.— Жаль. Не скоро мы, значит, узнаем, чем вся эта история с Ульчи завершилась.Эврих неопределенно пожал плечами. Он уже пытался как-то растолковать Тартунгу свое отношение к происходящему в Мванааке, но, судя по всему, не преуспел в этом. Ничем хорошим история Аль-Чориль кончиться не могла, ибо, ежели человек намерен отомстить, завоевать власть или любовь любой ценой — результаты непременно будут трагическими. Для него самого или для окружающих, а вероятнее всего, для всех. Но коль упрямец не желает слушать предостережений, так и целый хор самых голосистых предсказателей не услышит. Он вспомнил, как рассказывал Ильяс о Гурцате и Подгорном Властелине, и криво улыбнулся. Предводительница гушкаваров не пожелала сделать вывод из услышанного, и втуне толковал он ей про Волкодава, главное отличие которого от неё заключалось в том, что тот готов был отомстить обидчикам ценой собственной жизни. Она же, не задумываясь, жертвовала жизнями многих и многих, поскольку за стремлением отомстить Кешо и Газахлару стояла жажда власти. Однако, если власть нужна не для того, чтобы сделать жизнь близких и далеких легче и счастливей, значит, она принесет им зло, и тогда любая заплаченная за неё цена будет чрезмерной.Да и о каком завершении истории может идти речь, если конец каждой неизбежно становится началом другой? А то и нескольких… Любое событие имеет прямое или косвенное продолжение, и наивно думать, что подготавливаемый Ильяс мятеж завершится взошествием Ульчи на престол Мавуно. Если это и впрямь произойдет, у юного императора и его опекунши начнется иная, но вовсе не новая жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53