— Тес!.. Все время он что-то новое поет, и как у него только получается? Я вот двух слов связать не могу, а из него так и прет! В таверне портовой слыхал я рассказ,Который намерен поведать сейчас.Чудный есть остров в Южном море.Там с братьями дева когда-то жила,Отважной и ловкой Аллата слыла,К тому ж красива, всем на горе.Пасла она коз на зеленых холмах,Ей были неведомы горе и страх,Но и любви она не знала.Пока средь поросших шиповником скалХрам старинный пред девушкой не предстал.Пока Змея не увидала.Много лет, а то и столетий назадВысечен из камня был чудесный гад,С глазами, глядящими в душу.Тут впору Аллате спасаться, бежать —На древнего Бога не должно взиратьНи деве, ни чаду, ни мужу… Кто-то из разбойников закашлялся, его хлопнули по спине так, словно намеревались дух вышибить. Тартунг покосился на притихшую Афаргу и дал себе слово научиться играть на дибуле не хуже Эвриха. Не труднее же это, чем читать и писать! И если он сумел под руководством арранта начать разбирать хитрую вязь затейливых, похожих на рыболовные крючки буковок, то и перебирать струны тоже как-нибудь наловчится, дайте только срок… Но странная робость красотку взяла,Не скоро от змея глаза отвела,Почуяла дева истому.Хотела бежать, да сморил её сон,Навеянный чарами древних времен,Заснула далеко от дому.Пригрезилось деве: на пляже она,Не в силах очнуться от дивного сна,Солнечным жаром вся объята.И тает, и млеет от ласки лучей,Ответный огонь разгорается в ней —Пеплом станет вот-вот Аллата.Счастья стон сорвался с искусанных уст,Небосвод слепящими звездами густ,Солнца нет, его заменяетОгневой и текучий, живой металл,Каждое касанье — остро, как кинжал,Но как сладко оно пронзает!Змей огромный к девичьему телу льнет,Кольца омывает наслажденья пот.Ах, какие у Змея очи!Выгибается дева, как лук тугой,И лепечет: «Любимый, любимый мой!..»Не бывало чудесней ночи!К Змею тянется жадный, зовущий рот,Ласки требуют груди, и ждет живот…Нет в Аллате стыда, нет страха!Разводит колени, чтоб милый помогКостер погасить между девичьих ног.Бьется крик, как малая птаха… Тартунг прикрыл глаза, чтобы не видеть, с каким восхищением взирают на Эвриха Афарга, Аль-Чориль, Тарагата и набившиеся в шатер, шумно сопящие от волнения разбойники. Раньше его раздражал вид обитательниц «Мраморного логова», не спускавших восторженных глаз с арранта, когда тот ничинал петь, но потом он привык к этому и начал воспринимать как само собой разумеющееся. Эврих вовсе не пытался охмурить слушательниц, — случалось, он брался за дибулу, когда поблизости не было ни единого человека, и юноша знал: пение его является неким, хотя и иным по форме, продолжением путевых заметок, без коих тот явно не мог существовать. Завидовать чудному арранту было так же глупо, как завидовать солнцу или ветру, — таким уж он, видимо, уродился, таким создали его Боги. И все же юноша порой злился на своего старшего товарища, притягивавшего к себе людей точно так же, как яркий, душистый цветок притягивает пчел. Так счастье к Аллате пришло и беда,Жила ведь в селенье она не одна —Приметнее всех недотроги.И стали судачить у ней за спиной:«Девица-то светится ровно порой!Кто же ей раздвигает ноги?!»Аллата ж, со Змеем встречаясь тайком,То мужем звала его, то женихом,Хоть за счастье — всегда расплата.Желала она, чтоб её он ласкалДнем и в полночь глухую, но час настал —Обо всем прознали три брата.У людей есть нож, топор и самострел.Змей не ждал нападения, но успелЗаслонить Аллату от стали.Омертвел звенящий, чувственный металл,Что любил и нежил, обнимал, сжигал…Очи птичьей поживой стали. Тартунг заерзал, ощутив на своем колене цепкие пальцы Афарги.— Пойдем отсюда! Не могу здесь больше сидеть! — Рука девицы скользнула по внутренней стороне его бедра, и юноша зашипел сквозь сцепленные зубы.С каждым днем он все больше привязывался к Афарге, она же глаз не спускала с Эвриха и места себе не могла найти, когда тот беседовал с Аль-Чориль или Тарагатой. Тартунг уверял себя, что ему нет дела до её страданий, однако же сам, глядя на нее, скрежетал зубами. Ему жаль было Афаргу, но чем ей помочь, он решительно не представлял. Не знал этого и Эврих, предпочитавший не замечать её состояния и сказавший как-то, что любовь относится к тем недугам, которые лечению не поддаются. Наверное, так оно и было. Ведь даже узнав от погонщиков слонов, что Омира, вернувшись в свое селение, вышла замуж, Тартунг не переставал вспоминать её и думать о ней. Хуже всего, однако, было то, что временами она сливалась в его мыслях и снах с Афаргой. Ему все труднее становилось вспоминать черты круглолицей девчонки с татуировкой на щеках и похожей на птичье гнездо прической, вместо них он все чаще видел в своих грезах удлиненный овал лица бывшей помощницы колдуна с глубокими, черными, как ночь, и мерцающими, как звезды, глазами…— Прекрати! — Тартунг попытался оттолкнуть руку Афарги, но сделать это было не так-то просто, не привлекая к себе внимание заполнивших шатер людей.— Я хочу полюбоваться вместе с тобой на Госпожу Луну, — чуть слышно прошелестела Афарга и одарила юношу хищной, алчной улыбкой. — Когда тебе станет невтерпеж, выбирайся из шатра, я выйду за тобой… Братья ждали: исчезнет морок-дурман,Чары сгинут, рассеются, как туман,Стряхнет их сестра наважденье.Только крови водой, как ни тщись, не быть.Лев не будет, не заставишь, волком выть —Невозможно тут превращенье.Суров воздаяния вечный закон,Даже нежную душу калечит он —Месть становится жизни солью.Черный плод растет и крепнет на крови,Вытекшей из ран зарезанной любви,Наливается злобой, болью…От ставшей змеей ждать пощады не след —Ни старым, ни малым спасения нет.Что же делаешь ты, Аллата?!Терзала обидчиков дева-змея,Гналась за невинными, ядом плюя,И другой судьбы ей не надо…Говорят, теперь на острове том — тишь,Не живет там даже крохотная мышь,Только чаек крик да утесы.Говорят, теперь на острове покой,Твари нету ни единой там живой…Может, правда, врали матросы?.. — Что ты со мной делаешь! Зачем тебе это надо? — прохрипел Тартунг и принялся протискиваться к выходу из шатра. Помедлив несколько мгновений, Афарга последовала за ним и, уже выскальзывая за полог, успела услышать, как Ильяс обратилась к Эвриху:— Сдается мне, ты осуждаешь эту пастушку за то, что она избрала целью своей жизни месть?Исчезновение из шатра Тартунга, а затем и Афарги не укрылось от глаз арранта. Он догадывался, что рано или поздно это произойдет, не может не произойти, и мысленно пожелал своим юным спутникам обрести утешение в объятиях друг друга. Едва ли это возможно, но в конечном счете почему бы и нет? Ведь так или иначе все отношения между людьми зиждутся на любви, имеющей тысячи видов и оттенков. Любовь к нему Нжери выросла из ненависти и презрения. Ильяс, сидевшая перед ним и, кажется, о чем-то его спрашивавшая, некогда любила Таанрета, а теперь не могла слышать имени своего супруга без гримасы отвращения. Но эта нелюбовь была все же оборотной стороной любви, а сколько их еще, всевозможных Любовей! От братской и сестринской, отцовской и материнской, дочерней и сыновней до роковой, всепоглощающей страсти; почтительного обожания; скотской жажды обладания во что бы то ни стало и стремления унизить, причинить боль; легкого увлечения; любви-дружбы и любви-соперничества. Всех и не перечесть…— Ты слышишь меня, Эврих? — настойчиво вопросила Аль-Чориль, хмуря густые, выразительно очерченные брови. — Почему ты спел эту песню так, словно не понимаешь побуждений Аллаты? Разве тебе никогда не приходилось пылать жаждой мести?Разговора этого было не избежать, но Эврих не хотел заводить его при посторонних и потому вместо ответа вновь коснулся чуткими пальцами струн старенькой дибулы. Потом, помедлив, негромко произнес, ни к кому не обращаясь:— Мне кажется, эта песня была не о мести, а о силе любви. Хорошая песня, впрочем, тем и хороша, что каждый находит в ней что-то свое.Он поднял глаза на Ильяс, и та поняла, что сейчас действительно не время для откровенных бесед, а Тарагата, почувствовав невысказанное желание подруги, потребовала:— Ну так спой нам что-нибудь попроще! Над чем не надо ломать голову и что будет понято всеми как должно.— А стоит ли такое петь? — пробормотал аррант. — Ну да ладно, попробую.Прикрыв глаза, он взял несколько печальных аккордов и запел: Опустилась на руку мне птица,Птица несказанной красоты.Ей бы средь цветов порхать, резвитьсяДа клевать плоды…Долго на меня смотрела птица,Словно в душу силясь заглянуть,И сказала: «Хватит веселиться. Собирайся в путь!»А другие птахи гнезда вили,В солнечной плескались вышине…Карие глаза у птицы были,Памятные мне… Один из разбойников тяжко вздохнул, другой хихикнул, а Ильяс склонила голову, так что непонятно было, слушает она или мысленно продолжает отложенный до более подходящего случая спор с аррантом, походя выворачивавшего наизнанку совершенно очевидные вещи, привлекавшего и вместе с тем отталкивавшего предводительницу гушкаваров своей непохожестью как на прежних, так и на нынешних её знакомцев. Нганья, видимо, испытывала такое же смятение от слов и песен арранта, как и она сама, и это в какой-то мере утешало Ильяс. «Да, Уруб был прав, этот чужеземец удивительный человек. Он видит мир иначе, чем мы, и это может оказаться не менее важным, чем его колдовские способности. Вот только захочет ли он приложить все свои силы к тому, чтобы отыскать Ульчи? Или попробует сбежать при первой возможности? Доверять ему, во всяком случае, нельзя. О, Нгура Охранительница, до чего же проще иметь дело с теми, кто продает свои услуги! Кого можно купить с потрохами за соответствующее количество цвангов, запугать или соблазнить…» Ах, и голос был у ней знакомый —Голос той, что прежде я любил!То звенящий, то лениво-томный….Что он мне сулил?Вечный сон, без грез, без сновидений?Жадной земли беззубый рот?Место в толпе беспамятных теней?Сумерки мутных вод?Или полет в межзвездные дали,Ветер, ревущий со всех сторон,Новую жизнь, о которой мечталиПод колокольный звон?.. «А этого попробуй купи! Попробуй запугай его, если он сам в пекло лезет, словно уверен, что Великий Дух ждет его с распростертыми объятиями! Впрочем, и запуганному, и подкупленному веры все равно нет… А ему вот почему-то хочется верить… Какой же цепью его к себе приковать, чтобы он мне сына помог найти? А мне ведь мальчика моего не только разыскать надобно, но ещё и на императорский трон посадить…» Или за трусость, обман, ошибкуСтрогий, пристрастный, нескорый суд?Каты, измыслив лютую пытку,Только приказа ждут…Пристально смотрит дивная птицаВестница воли горних Богов.Зова любимой мне ли страшиться?«Путь укажи. Я готов» «Быть может, я зря отпустила Газахлара? — подумала Ильяс, продолжая размышлять о том, как превратить чудного арранта в своего верного сообщника. — Но ежедневно видеть подле себя отца-предателя было бы настоящей пыткой, и долго бы я её не вынесла. Кроме того, Эврих не питает к нему особой привязанности и… Теперь, впрочем, об этом поздно жалеть. Другой вопрос, могу ли я рассчитывать на верность колдуна, пригрозив, что убью его спутников, если он замыслит предательство или не проявит должного усердия в поисках моего сына? Или, прибегнув к угрозам, напротив, оттолкну его от себя? Одних, дабы добиться от них желаемого, надобно бить, других гладить, но этот аррант сбивает меня с толку… А тут ещё Нганья глаз с него не сводит, словно голодающий с пышущей жаром лепешки. Предательница!»Она покосилась на подругу, с которой им довелось претерпеть столько, сколько другим бы, наверно, на десять жизней хватило, и с удивлением отметила, что радуется её худобе и угловатым формам, явно не способным привлечь к себе внимание Эвриха. Устыдилась этих мыслей и неприязненно уставилась на арранта, продолжавшего задумчиво пощипывать струны дибулы, явно не подозревая, какой разлад чувств испытывает из-за него предводительница гушкаваров.Прислушиваясь к ровному посапыванию Тартунга, Афарга в ярости сжимала кулаки, чуть не до крови кусала губы, издавая временами хриплое, гневное рычание. Ясные, яркие звезды сияли над ней подобно зажженным где-то в беспредельной дали светильникам, а полная луна слепила, высекая из глаз слезы. Все было как в детстве, когда она, будучи не в силах уснуть, ворочалась на постеленной во дворе циновке, ибо в хижине было слишком душно. Тогда она любила смотреть на звездный небосвод, она верила, что это ясные очи предков взирают на неё из далекого далека, подмигивают одобрительно и чуточку насмешливо. Мир представлялся ей добрым и понятным, будущее виделось безоблачным и счастливым. Воины и старики склоняли головы при встречах с той, чьи предки в одиннадцати поколениях были Теми-Кто-Разгова-ривает-С-Богами. Когда брат её Мхабр стал вождем сехаба, она почувствовала себя равной Алой Матери и за гордыню свою была наказана так, как ей и не снилось. Но никогда, никогда она не теряла веры в то, что настанет миг и все в её жизни переменится. Служа Калиубу, удовлетворяя противоестественные прихоти Гитаго и даже извиваясь в лапах ненасытных, гораздых на мерзкие выдумки ранталуков, она знала: Богиня, посылая ей испытания и страшно наказывая за высокомерие, не оставила её и, утолив свою мстительность, сторицей воздаст за все обиды и унижения.Старая Чойга, обучавшая её некогда начаткам колдовского искусства, не раз говорила, что она является избранницей Алой Матери. Колдунья так часто повторяла пророческие слова матери Афарги, на смертном одре предрекшей дочери великое будущее, что они прочно засели в её голове и до поры до времени помогали стойко переносить удары судьбы. Если бы не вера в свою избранность, она давно бы наложила на себя руки, но сейчас с ней происходило что-то необычное, от чего не было ни защиты, ни спасения. Уроки Чойги, едва ли не прежде всего научившей её отстраняться от внешнего мира, возводя невидимый и все же непроницаемый барьер между своими чувствами и телесными ощущениями, исправно помогавшие ей переживать побои и унижения, оберегавшие душу от кровоточащих ран и неизгладимых шрамов, утратили всякую действенность после встречи Афарги со златокудрым аррантом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53