— Заночуем-ка мы тут, незачем нам тащиться на ночь глядя в „Мраморное логово“. Тем паче что купца с домочадцами неплохо бы завтра поутру проведать, ибо мнителен он сверх меры и все едино за мной пошлет…»— Лечит наш аррант богатых за деньги, а бедняков за «спасибо», и лекарства, изготовленные им, поистине способны творить немыслимое, — не унимался Хамдан. — Повстречал он повариху, получившую от него прежде целебный отвар, и спрашивает: «Помогло тебе, краса-девица, мое снадобье?»«Ой, помогло, благодетель ты наш! Да еще как помогло-то! Сына от кашля излечило, у меня боль в пояснице как рукой сняло, а сноха моя от него, хвала Нгуре, обезъязычела. Славная жизнь у нас в доме благодаря тебе началась!»Отсмеявшись вместе со всеми, беззубый старик уставился на Эвриха и, ткнув в него для убедительности узловатым пальцем, спросил:— О твоих небось подвигах шалопаи речь ведут? А ты чего молчишь, словечка в ответ не вымолвишь, не позабавишь честную компанию?— Отчего ж не позабавить, — с усилием превозмогая дрему, отозвался Эврих. — Расскажу я вам, коли желаете, притчу об ученике лекаря и его наставнике.— Расскажи, расскажи! — подбодрил его кожемяка.— Изволь. Жил-был у лекаря ученик, который от ворчания и попреков недужных сильно расстраивался и места себе не находил. А от похвал их раздувался, точно индюк, и взирал на весь мир свысока, словно имел вдвое больше, чем у всех прочих, рук, ног и лоб семи пядей высотой…— Случается, — прошамкал старик.— «Случается», — думал лекарь, терпеливо ожидая, когда же его ученик повзрослеет и перестанет кидаться из одной крайности в другую. Но в конце концов надоело ему, что тот мнит себя то презренным червем, то мудрейшим из мудрых. Призвал он к себе ученика и велел, чтобы шел тот к бившему из-под земли роднику и вознес ему хвалу. Так недоумевающий ученик и поступил, ругая про себя лекаря старым маразматиком.На следующий день лекарь опять послал ученика к роднику: «Теперь пойди и выбрани его как следует» .А когда тот вернулся, спросил у юноши: «Возгордился от хвалы твоей родник? Стал бить из земли сильнее? Сделалась его вода слаще?»«Нет», — отвечал ученик.«Огорчила ли его брань твоя? Стал он иссякать? Сделалась ли горше его вода?»«Нет», — отвечал ученик.«Так будь же и ты как родник, снабжающий жаждущих водой, невзирая на то, хвалят они его или бранят. Не задирай голову, как верблюд, когда тебя превозносят, не огорчайся, когда ругают. И уж тем более не сердись на тех, кто вздумает подшучивать над тобой».Эврих зевнул, прикрывая рот ладонью, подумав, что рассказанная им байка понравилась бы, верно, пастырю Непре, о котором он, как это ни странно, вспоминал чаще, чем о братьях и отце.— Притча недурна, — похвалил арранта хозяин постоялого двора. — А теперь скажи мне, ты и впрямь знаешь толк в лекарском искусстве или подобно всем прочим шарлатанам, наводнившим Город Тысячи Храмов, способен лишь выколачивать деньги из страждущих?— Он жулик! — с жаром заверил трактирщика Хамдан. — Когда недужный стал жаловаться, что не может дышать носом, он посоветовал ему дышать ртом и потребовал за это мешок дакков.— Правда? — спросил хозяин «Веселой калебасы», пронзая Эвриха неприязненным взглядом, от которого тот почему-то испытал прилив злости и беспричинного гнева.— Что именно? То, что я люблю посмеяться и стараюсь, чтобы измученные болезнями люди улыбались, а не впадали в уныние? Да, это так. Пусть они смеются вместе со мной. Надо мной, над собой, над недугом, скрутившим их в бараний рог! Это полезнее, чем благоговеть перед своими болячками, корчить из себя мучеников, а во мне видеть всемогущего жреца вместо знающего свое дело ремесленника.— А ведь я о тебе уже слышал! — неожиданно припомнил кожемяка, явно следовавший по стопам каменотеса. — Это тебя, встретив на улице, молодой оксар стал благодарить за лечение. Ты ответил, что впервые видишь его и никогда не лечил. «Но зато ты пользовал моего дядюшку, а я его наследник».Расхохотавшись, кожемяка грохнул от избытка чувств кулаком по столу и впал в апатию, устремив на уставленный кувшинами стол потухший, неподвижный взгляд.— Ладно, правды, я вижу, мне не добиться, — хмуро сказал хозяин постоялого двора, обращаясь непосредственно к Эвриху. — У меня тут прихворнул парнишка. Раб. Упрямое и никчемное создание. Но он страдает, и я хотел бы, чтобы ты его осмотрел. Учти только, что больше двух кувшинов пальмового вина ты от меня за его излечение не получишь! — поспешно предупредил он. — Бестолковый мибу и этого-то не стоит, а мне надоело оставаться внакладе из-за своего мягкосердечия.— Тогда тебе нет нужды тревожить своими просьбами нашего глубокоуважаемого спутника, — заверил трактирщика Аджам, лукаво поблескивая совершенно трезвыми, несмотря на выпитое, глазами. — Посещая особняки самых высокородных Небожителей и дома самых богатых купцов столицы, он зарабатывает за день столько, что может купить все хранящиеся в твоем подвале запасы вина. Да еще и с халупой твоей, чадами и домочадцами в придачу. Верно я говорю, Эврих?— Верно, — без всякого энтузиазма подтвердил аррант и, нехотя поднимаясь с циновки, велел: — Веди к своему рабу. Поглядим, что за беда с ним приключилась.Хамдан и Аджам, отставляя чашки и гася улыбки, последовали за ним. Позубоскалить они были мастера и выпить не дураки, но дело свое знали в совершенстве. Глядя на их ухватки, хозяин «Веселой калебасы» если и имел какие-то сомнения относительно чудного арранта, окончательно уверовал, что тот и впрямь господин не из последних: этакие сметливые ребята кого попало охранять не станут. Наболтать можно всякого, но он-то за свою жизнь на умельцев-костоломов насмотрелся и коли не с первого взгляда, то уж с третьего-то безошибочно отличал их от горластых щенков, мастерящихся под крутых парней. И потому уверять их в том, что лекарю-арранту в его заведении ничего не грозит, не стал: все равно не поверят.Взяв светильник, он провел посетителей по длинному коридору мимо поварни, на которой мальчишка со стряпухой выскребали котлы, и распахнул дверь и крохотную каморку. Два тощих тюфяка на полу с проходом между ними и пара кособоких сундучков в изголовьях, на одном из которых горел масляный светильник, составляли всю ее обстановку. На тюфяке, что по правую руку от двери, ворочался, стонал, всхлипывал и что-то бормотал сквозь зубы мальчишка лет пятнадцати. Сидящая на противоположном тюфяке поджав под себя ноги женщина с плоским, невыразительным лицом исполняла роль сиделки. Делала она это явно не по своей воле и без всякой охоты: влажные тряпицы, наложенные на лоб парнишки, сбились, чаша, из которой следовало поить больного, была пуста, да и взирала на него плосколицая скорее с пренебрежительной скукой, чем с сочувствием.— Та-ак… — протянул Эврих, насмотревшийся уже и на рабские клетушки, и на способы врачевания в этом добросовестно изведшем лекарей краю. — Что же за несчастье твоего мальчишку постигло?Хозяину постоялого двора не хотелось объяснять арранту, что парнишка был сущим бедствием, не иначе как посланным в наказание ему и его домашним самим Хаг-Хагором за все их прегрешения. Купив его на невольничьем рынке, он совершил ошибку, но кто бы мог заподозрить, что симпатичный паренек окажется самым дерзким, лживым и шкодливым из виденных им когда-либо рабов? Поистине непростительной глупостью было то, что он, вместо того чтобы, уверившись в этом, тотчас сбыть парня с рук, вознамерился приручить его и перевоспитать. Ведь любому дурню было ясно, что толку от этого не будет, ибо парню ничего не стоило вывалить в котел с похлебкой полчашки злющего толченого перца, намазать циновку бесцветной смолой, запереть кого-нибудь из посетителей в нужнике или подсунуть в постель своему хозяину водяную гадюку с вырванными зубами.Своими злобными проделками он настроил против себя решительно всех, и, когда Зита застала шкодливца в чулане со своей дочерью, терпение ее лопнуло. Непонятно, правда, почему рослая дочь стряпухи сама не намяла паршивцу бока, но он бы на месте Зиты тоже в подробности вдаваться не стал. Раб из племени мибу, пристававший к свободной уроженке Города Тысячи Храмов, заслуживал того, чтобы ему переломали кости, и, если бы не заплаченные за гаденыша деньги, он охотно отдал бы его в руки городских стражников для показательной казни…— Тартунг подрался со стряпухой, а тут подоспел ее муж… — не вдаваясь в подробности, сообщил трактирщик.— Два-три ребра сломаны, и бок ошпарен. Скверно ошпарен, не говоря уже о синяках, царапинах и ушибах, — пробормотал Эврих, быстро осмотревший паренька, болезненно вскрикивавшего от пытливых прикосновений арранта и жалобным голосом звавшего кого-то то на своем родном диалекте, то на языке Мавуно. — Чем это ты его опоил, что он ничего не соображает?— Обезболивающий настой мака. Моя служанка…— Все ясно. Она же и дрянью этой его намазала? Распорядись, чтобы мне принесли теплой воды и чистых тряпок.Эврих раскрыл сумку, с которой не расставался, выходя из «Мраморного логова», и начал перебирать рассованные по многочисленным кармашкам скляночки и пузырьки, прислушиваясь невольно к бормотанию Тартунга.Ребра — это ерунда. А вот бок парню здорово кипятком обварили. Мазь, наложенная служанкой трактирщика, могла только помешать заживлению ожогов. Ее следовало смыть, а парня напоить составом, приготовленным из сивокропника, астролюма и корней барашника. Травниц, хвала Богам Небесной Горы, эти придурки за косы на воротах домов не вешали, и хотя сыскать их было не просто, многими полезными ингредиентами для составления лекарств ему удалось здесь разжиться. Так что, ежели внутри у Тартунга ничего не отбито, он, глядишь, уже завтра на ноги встанет и через месяц-другой окончательно о драке со стряпухой и ее муженьком позабудет. Тартунг… Когда-то он это имя уже слыхал… Или похожее…— Не надо! — чуть слышно простонал парень. — Не надо рвать!.. Мама, не позволяй им… Тави, скажи… Он взошел на Мать Мибу и обозрел ущелье Гудящего ветра…— «Ущелье Гудящего ветра»? — повторил Эврих и, возложив руки на плечи мальчишки, легонько подтолкнул его одурманенное сознание. — Пепонго. Они напали внезапно.— Они сожгли Катику, — неожиданно внятно произнес Тартунг. — Они ловили беглецов и выкуривали спрятавшихся в погребах. А Тави с мамой так и не пришли… Мама…— Узитави не было в деревне, когда в нее ворвались пепонго, — подсказал Эврих, не обращая внимания на уставившихся на него телохранителей и трактирщика.— Проклятые карлики! Они превратили нас в рабов!.. Но мама и Тави спаслись… Их не было в Катике… Великий Дракон уберег их…— Нумия очень горевала о своем младшем сыне, — сказал Эврих, подумав, что Тартунг ошибается относительно того, что его мать сумела уберечься от пепонго.Возвращаясь с работы на дальнем огороде, они с дочерью увидели, что Катика пылает. Отослав Узитави, Нумия бросилась туда, чтобы вытащить его из горящей деревни, но у околицы ее заметили воинственные пигмеи. Убегая от них, она сломала ногу, и остается только дивиться тому, что напавшие на деревню мибу карлики не прикончили ее на месте, а унесли в свой поселок и вылечили.— Мама… — прошептал Тартунг, и слезы потекли из его глаз.— Откуда ты знаешь язык мибу, почтеннейший? — не в силах скрыть своего изумления и любопытства, поинтересовался хозяин «Веселой калебасы».— Твоя служанка не отличается расторопностью, — проворчал Эврих вместо ответа. Поднялся с колен и предложил: — Если ты не особенно дорожишь этим мальчишкой, я готов его у тебя купить. На ноги он поутру, может, и встанет, но боли его будут мучить еще месяца два, и убытка от него тебе будет больше, чем прибытка. Так что много не запрашивай, не дам.— Ты его знаешь? — оживился трактирщик.— Нет. Но когда-то я начал учиться говорить на диалекте мибу и хотел бы освежить и пополнить свои знания. Язык, на котором тебе не с кем говорить, — мертвый язык.«Крутит, ох крутит аррант! Есть у него корысть приобрести Тартунга! Язык мибу решил вспомнить, как же, так я тебе и поверил! — мысленно возопил трактирщик, но тут же сам себя и одернул: — Да мне-то до этого какое дело? Пусть он хоть спит с ним, хоть на куски его режет и ест, хоть желчь из него выцеживает для изготовления мазей, коими Небожителей пользует! Заплатит ежели дакков двадцать, так я в великом барыше останусь. Завтра же с глаз долой отправлю и как звать забуду».— Я продам тебе его. И дорожиться не стану. Сорок дакков, и он твой.Они поспорили, поторговались, и к тому времени, когда плосколицая rope-сиделка принесла наконец корчагу с теплой водой и несколько относительно чистых лоскутов, Тартунг перешел в собственность Эвриха, а трактирщик, спрятав в карман замурзанного фартука двадцать две серебряные монеты, возблагодарил Великого Духа за то, что тот привел чудного арранта в «Веселую калебасу». * * * Город Тысячи Храмов был поистине великолепен, чего никак нельзя было сказать о жизни его обитателей. Признаки готовящейся войны были заметны во всем. О ней, хотя и вполголоса, говорили и Небожители и простолюдины, причем последние — без особого восторга. Неудачи на востоке Мономатаны были еще свежи в памяти обитателей столицы, а успехи на западе, где за последние пять лет были образованы три новые провинции — на землях пепонго и территориях, примыкающих к Аскулу, — обошлись империи столь дорого, что грядущая война представлялась здравомыслящим людям величайшим бедствием, избежать которого не было, увы, ни малейшей возможности. Даже богатые купцы, для которых война, как известно, не веревка, а дойная коровка, начинали хмуриться, слыша бодрые песни выступавших на базарах чохышей, красочно описывавших грядущее взятие Мельсины доблестными зузбарами, богатства саккаремских толстосумов, красоту и покладистость тамошних дев и сладость виноградных вин. Песенки эти отчетливо смердели золотом Кешо, и только дураку было непонятно, что коль скоро все имеет свою цену, то за победу над Саккаремом — ежели ее удастся одержать — заплатить придется очень и очень дорого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53