Все наши действия направлены на изгнание коммунистов из Латвии. — Он все это втолковывал Гарриману так, словно тот вступал в ряды его общества.
— Машины! — услышал я из-за двери громкое требование пожарного.
— Настаиваю, — обратился я к Гарриману, — чтобы мне немедленно предоставили возможность сделать письменное заявление.
— Очень хорошо, — согласился тот. — Отправляйтесь с ним, сержант Аркрайт, — дал он указание Чико, и мы вдвоем направились к дверям.
— Нет! — заорал Пайк. — Я тоже должен присутствовать!
Он догнал нас на лестнице, протолкнувшись мимо женщины и пожарного. Из-за спины я услышал, как пожарный увещевал миссис Пайк:
— Я же объяснил, что никакая опасность ему не угрожает. Абсолютно ничего страшного.
* * *
Мы доставили доктора Феликса Пайка в министерство обороны. В холле нас встретили трое полицейских, которые уже подготовили для наших нужд два кабинета. Пайк сказал, что он готов сделать заявление. Гарриман положил на стол перед ним стопку бумаги, и он принялся писать. В первом абзаце сообщил время и место своего рождения (Рига, Латвия) и общественное положение своих родителей. Остальная часть заявления напоминала скорее политический манифест, требующий немедленного вооруженного вторжения в Латвию с целью изгнания коммунистов. Когда Гарриман напомнил ему, что в данный момент речь идет о хищении штаммов вирусов из правительственной исследовательской лаборатории в Портоне, Пайк пришел в крайнее возбуждение. Он порвал свое заявление в клочки и демонстративно сложил руки на груди. И теперь он сидел, поблескивая белоснежной манишкой, как персонаж рекламы моющих средств.
— Вы не имеете права задерживать меня против моей воли, — заявил он.
— Еще как моту, сэр, — возразил Гарриман. — В соответствии с параграфом номер 195 «Акта об армии». Лицо покусившееся на имущество армий, может быть арестовано и без наличия ордера. Вы не под арестом, но будете находиться здесь, пока я не получу от вас объяснений.
— Я требую встречи со своим адвокатом, — парировал Пайк.
— А я требую объяснений, — настаивал Гарриман, после чего этот диалог повторился не менее шестнадцати раз.
Наконец Пайк промямлил:
— Я врач. И вы должны оказывать мне хоть минимум уважения.
— Врачевание еще не дает вам права чувствовать себя сверхчеловеком, — вежливо возразил Гарриман.
— В самом деле? — озлился Пайк. — Но порой мне это приходит в голову. Особенно, когда на прием приходят пациенты из разряда недочеловеков.
Один из охранников министерства, худой мужчина сорока с лишним лет, подошел к нему и дал пощечину. Три оплеухи громко прозвучали в тишине кабинета; глаз даже не мог уследить за движениями руки.
— Не пытайтесь вступать с ними в спор, — вежливо сказал он Гарриману. — Так и будете ходить по кругу. — Полицейский взглянул на Гарримана, лицо которого продолжало хранить бесстрастное выражение. — Я имею в виду... — произнес полицейский. — Именно это я и имею в виду. Так, значит, мы хотим домой?
Пайк сидел белый как мел, и нос его кровоточил. На белоснежной манишке рдели капли крови. Посмотрев на нас, он уставился на эти пятна. Думаю, он не мог поверить, что подвергся избиению, пока запятнанная манишка не подтвердила этот факт. Он стер кровь носовым платком и аккуратно снял галстук. Сложив его, он засунул бабочку в карман. Лицо его было измазано, и он звучно шмыгал носом, стараясь остановить кровотечение.
— Пиши, — гаркнул полицейский. — Кончай сморкаться и начинай писать. — Ткнув пальцем в лист бумаги, он оставил на нем небольшое красное пятнышко.
Пайк взял свою авторучку, снял с нее крышечку и, по-прежнему шмыгая носом, стал писать тем неразборчивым почерком, который вырабатывается у врачей за шесть лет обучения.
— Отведите доктора Пайка в другую комнату, — приказал Гарриман.
— И чтоб больше никаких грубостей, — добавил я.
Пайк повернулся ко мне — он все еще считал меня коллегой по несчастью — с гневной репликой:
— Позаботьтесь лучше о себе. Я не нуждаюсь в защите со стороны таких личностей и делаю то, что считаю нужным для Америки и для Латвии, откуда родом мой отец и моя жена. — Нос у него снова стал кровоточить.
— У вас опять кровь из носа идет, — заметил я.
Полицейский взял бумагу, ручку и вывел Пайка из кабинета. Дверь за ними закрылась. Гарриман зевнул и предложил мне сигарету.
— Думаю, что все будет в порядке, — устало вздохнул он. — Чико считает, что ты просто гений. — Тот улыбнулся, давая понять, что не совсем согласен с ним. — Но что бы я ни говорил, он уверен, что ты не понял значения камина в доме его брата.
— Восхитительно, — мрачно буркнул я. — Предполагаю, что скоро и Доулиш придет к такому же выводу.

Раздел 9
Хельсинки и Ленинград
Кто убил малиновку?
— Я, — сказал воробей. — Взял лук и стрелы
И убил малиновку.
Колыбельная
Глава 24
Задача, которую мне предстояло решить после приземления в Хельсинки, выглядела довольно просто. Харви Ньюбегина должны были арестовать американцы без всякого моего касательства к этой операции. Проблема вовсе не сложная. Любой из наших юных оперативников, только что завершивший подготовку на курсах в Гилдфорде, мог справиться с ней, после чего посмотреть кино, пообедать и успеть на следующий самолет в Лондон. Через пять минут после посадки я понял, что Доулиш прав. Ее должен решать новый человек, который не знал Харви больше десяти лет и мог спокойно передать его какому-нибудь розовощекому агенту ЦРУ, словно пакет с продуктами, — будьте любезны, распишитесь вот здесь, получите триста долларов на карманные расходы. Мне это оказалось не под силу. Я оптимист. Даже когда идет последний акт «Богемы», я продолжаю верить, что Мими выкрутится. Несмотря на все доказательства, я все еще не мог поверить, что он пытался убить меня, подрядив для этого уголовников под Ригой, и продолжал считать, что мне удастся все выяснить. Что ж, это лишнее свидетельство в пользу того, что мне следовало бы заниматься какой-то другой деятельностью. О чем я давно подозревал.
* * *
Если американцы и следили за Харви, то занимались этим из рук вон плохо. Я смутно надеялся, что они возьмут его сразу же после прибытия в Хельсинки, но Харви предстал в роли шведа по фамилии Эрикссон, а это означало, что он вообще не должен предъявлять свой паспорт. Автобус, в котором мы отъехали от аэропорта, вез только трех пассажиров, и Харви попросил водителя высадить нас на крытой автобусной остановке в миле от аэропорта. Окружающее пространство затянуло жесткой коркой мерзлого снега. Мы подождали тут, пока автобус не скрылся из виду, и, издавая трубные звуки клаксона, к нам подлетел «фольксваген» Сигне. Мы покидали сумки за спинку заднего сиденья, и Сигне поехала в город по длинной дуге объезда, чтобы мы явились со стороны Турку.
— Я сделала все, как ты и просил, — сообщила она Харви. — Ту квартиру, куда мы сейчас направляемся, я сняла по почте под выдуманным именем и аванса не платила. Затем я поехала и прокрутила классную операцию с арендой места в Пурву. И все время провела там, наводя порядок, пылесося и расстилая кровати. Вчера я заказала цветы, и копченую лососину, и те lasime-starin silli, что ты так любишь, и еще дополнительное постельное белье и предупредила, что все должно быть доставлено не позже, чем через три дня.
Задние колеса машины, случалось, проскальзывали и шли юзом, но Сигне без труда восстанавливала равновесие.
— Ты потрясающая личность! — воскликнул Харви и, сняв ее руку с баранки, поцеловал ладонь. — Разве она не похожа на чистый ломоть хлеба? — через плечо спросил Харви.
— Один к одному, — усмехнулся я.
— У нас любовь втроем, — подмигнула Сигне, полуобернувшись ко мне. — Тебя устроит?
— Я представлял себе любовь втроем — это когда я и две девушки.
— Но с двумя мужчинами чувствуешь себя как-то богаче, — вернула мне брошенный шар Сигне.
— Человек живет не хлебом единым, — сказал я.
Сигне поцеловала Харви в ухо. Когда дело касалось общения с ним, ее европейский инстинкт был на десять голов выше американской эмансипированности Мерси Ньюбегин. Сигне никогда не пыталась одержать верх над Харви или размазывать его по стенке; она уступала и соглашалась с чем угодно, а получив временное преимущество, пускала в ход все свое умение, и он потом менял свои планы. Ее искусство напоминало тактику армии, готовящейся к штурму, когда она пытается понять намерения другой стороны. Сигне обладала прирожденным умением проникать за вражеские линии, практически лишая возможности не влюбиться в нее, но надо быть предельно простодушным человеком, дабы верить всему, что она несла. В ее обществе Харви и становился таким легковерным простаком.
* * *
Все время мы фактически не выходили из дома, если не считать визита в кинотеатр, где шел старый фильм Ингмара Бергмана, и короткой вылазки Харви, во время которой он купил для Сигне две дюжины роз по четыре финские марки каждая. Харви ни разу не заикнулся, что, скорее всего, его разыскивают американцы. Мы прекрасно проводили время в своем обиталище, хотя оно выглядело довольно неприглядно и все комнаты пахли свежей краской. На второй вечер я выяснил, что представляет собой lasimestarin silli. Это оказалась свежезасоленная сельдь. Харви съел штук шесть рыбин, вслед за которыми последовали бифштекс с жареной картошкой и яблочный пирог; после этого, расположившись тесным кругом, мы стали обсуждать, почему армяне всегда невысокие и смуглые, отличается ли вкус сигарет «Мальборо» финского производства, заживет ли мой сломанный палец и станет ли он как новый, какого рода сметану надо класть в борщ, могут ли американские рабочие позволить себе шампанское, в состоянии ли «рамблер» обогнать «студебеккер», как распознавать возраст лошади по зубам и примет ли наконец Америка метрическую систему. Когда мы утомились, удовлетворяя жажду Сигне к знаниям, то углубились в чтение. Я взял себе старый номер «Экономиста», Харви шуршал финскими газетами, а Сигне с головой ушла в английский журнал для женщин. Она не столько читала его, сколько проглядывала, время от времени швыряя в нас вопросы, которые мы старались подхватывать, как летающие тарелочки.
— Вот послушайте. — Сигне стала читать вслух. — «Она увидела Ричарда. Такие загадочные зеленые глаза, такая улыбка, свойственные только ей одной, были полны странных восхитительных обещаний. Она знала, что где-то в глубинах его одинокого сердца найдется место и для нее». Ну не прелестно ли?
— Думаю, что просто потрясающе, — изрек я.
— Правда?
— Конечно, он так не думает, — раздраженно бросил Харви. — Когда наконец ты уяснишь, что он профессиональный врун? Мастер обмана. Он пользуется ложью столь же легко, как Шекспир пятистопным ямбом.
— Спасибо, Харви, — наклонился я.
— Не обращай на него внимания, — утешила меня Сигне. — Он сходит с ума, потому что комикс с Поппи написан по-фински.
— С Рипом Кирби, — уточнил Харви. — Это единственный комикс, который я читаю.
К полуночи Сигне сделала какао, а затем все мы разошлись по своим комнатам. Дверь я оставил приоткрытой и примерно в четверть второго услышал шаги Харви в гостиной и бульканье, когда он вытащил пробку из оставшейся на столе бутылки. Стараясь не производить ни малейшего шума, он вышел через парадную дверь. Я наблюдал за ним из окна: он ушел один. Подойдя к дверям спальни Сигне, я послушал, как она беспокойно ворочается в кровати. Я решил, что красться вслед за Харви по пустым улицам — верх глупости, так что вернулся в постель, закурил и по размышлении вернулся к выводу, что прежде, чем исчезнуть, Харви конечно же вернется к Сигне. В гостиной послышались шаги, и кто-то постучал мне в дверь.
— Войдите, — сказал я.
— Ты хочешь чаю? — спросила Сигне.
— Да.
Она направилась на кухню. Я слышал, как чиркнула спичка и загудела газовая горелка, и продолжал валяться в постели. Вскоре Сигне снова появилась — на этот раз с подносом, на котором стояли чайник, сахар, тосты, молочник, розетка с медом и чашки с золотым ободком.
— Еще нет и двух часов, — запротестовал я.
— Я люблю перекусывать ночью. — Сигне налила мне чаю. — С молоком или с лимоном? Харви ушел. — На ней была его старая пижама, застегнутая всего на две пуговицы. Сверху она набросила шелковый халатик.
— Знаю, — кивнул я. — С молоком.
— Хотя он вернется. Отсутствовать он будет недолго.
— Откуда ты знаешь? Нет, сахару не надо.
— Он не взял с собой ту старую пишущую машинку. Без нее он никуда не ездит. Он хочет жениться на мне.
— Восхитительно.
— Конечно, это не предел мечтаний. И ты знаешь, что тут нет ничего восхитительного. Вовсе он меня не любит. Он сходит по мне с ума, но вовсе не любит. Он сказал, что дождется меня. Но какая девушка будет тратить время на человека, который готов ждать ее? Да и в любом случае он собирается жить в России.
— Ясно.
— В России. Ты понимаешь? В России!
— Слышу.
— Можешь ты представить себе, что мне — финке — придется жить среди русских?
— Вот уж чего не знаю. — Я смотрел на нее с нежностью.
Она присела ко мне на кровать.
— В последний день Зимней войны, когда уже подписали перемирие, в полдень огонь должен был прекратиться. Оставался всего час, и финские солдаты собрали свое оружие, и те из них, что не стояли на передовой, начали отходить. Все дороги в тылах войск сразу заполнились гражданскими, солдатами и лошадьми, все радовались, что война окончилась, хотя нам пришлось отдать русским нашу милую Карелию. И за пятнадцать минут до полудня русские начали бомбардировку. Говорят, что такой мощной бомбардировки не случалось за всю войну; в последние пятнадцать минут войны погибли тысячи финнов, многие остались калеками и спаслись, чтобы рассказать нам, как это произошло. — Она улыбнулась. — Так что русских я хочу видеть только через телескопический прицел.
— Может, тебе стоило бы четко изложить Харви свою точку зрения вместо того, чтобы поддерживать его иллюзии.
— Ничего я не поддерживаю. То есть я кручу с ним роман, но девушке не возбраняется так себя вести, а мужчине не обязательно сходить по ней с ума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38