Печатные буквы выцвели, и под прямыми лучами солнца карточки скукожились и свернулись. Ребята неожиданно снова снялись с места, выписывая арабески на тонком снежном покрове. Дверь, ведущая в магазин, разбухла и покоробилась. Над моей головой звякнул колокольчик, с которого посыпалась легкая пыль. Дети смотрели мне вслед, когда я вошел в магазин. Маленькое переднее помещение пересекала ветхая древняя конторка, покрытая стеклом. Под ним лежали образцы накладных и визитных карточек: туманные призраки умирающего бизнеса. На полках громоздились коробки с бумагой, конторскими бланками, замусоленные каталоги, и висело объявление, гласившее: «Мы принимаем заказы на резиновые печати».
Когда эхо колокольчика стихло, из задней комнаты донесся голос:
— Это вы звонили?
— Совершенно верно.
— Валяй наверх, приятель.
Затем женский голос заорал:
— Он тут, Сонни.
Я откинул крышку конторки и двинулся наверх по узкой лестнице.
Мутные окна задней части дома выходили во двор, где валялись припорошенные легким снежком сломанные велосипеды и ржавые сидячие ванны. Тут было настолько тесно, что мне показалось, словно я очутился в домике, выстроенном для гномов.
Рабочее место Сонни Зонтага находилось под самой крышей. Его комната казалась немного почище, но в ней царил невообразимый хаос. Большую часть ее занимал стол с белой пластиковой крышкой, заставленной пузырьками, среди которых валялись штампы, иглы, резцы, гравировальные инструменты с грибообразными — чтобы лучше ложились в ладонь — деревянными ручками и два отполированных до блеска точильных камня. Вдоль стен с пола до потолка разместились коричневые картонные коробки.
— Мистер Джолли, — улыбнулся Сонни Зонтаг, протягивая мягкую белую руку, которая стиснула мои пальцы как стилсоновский разводной ключ.
Когда мы впервые встретились с Сонни, он подделал для меня удостоверение министерства труда на имя Питера Джолли. С тех пор, свято веря в плоды рук своих, он и называл меня мистер Джолли.
Сонни, невзрачный человечек средних габаритов, носил черный костюм, черный галстук и черный же котелок, который редко снимал. Под расстегнутым пиджаком у него виднелся серый джемпер ручной вязки, с которого свисали нитки. Встав, он одернул его, придав джемперу более опрятный вид.
— Привет, Сонни! Прошу прощения за вторжение.
— Ни в коем случае. Постоянный клиент имеет право на особое отношение.
— Мне нужен паспорт, — сказал я. — Для Финляндии.
Напоминая хомячка в своем деловом костюме, он вскинул подбородок и дернул носом, два или три раза повторив «Финляндия».
— Он не должен быть скандинавским, — рассуждал он. — Слишком легко проверить. И не из страны, в которой требуется виза для поездки в Финляндию, ибо у меня нет времени делать для вас визу. — Быстрым движением он пригладил бакенбарды. — Не Западная Германия, нет.
Продолжая бормотать, он принялся шарить по полкам, пока не нашел большую картонную коробку. Вместо того чтобы начать копаться в ней, как я предполагал, он расчистил локтями место на столе и вывалил все ее содержимое. Оно составляло пару дюжин самых разных паспортов. Некоторые были помяты и растрепаны, с оборванными уголками, а другие представляли собой всего лишь кучу разрозненных листков, удерживаемых резиновым колечком.
— Эти надо уничтожить, — объяснил Сонни. — Я изъял листки с визами, которые мне понадобились, и использовал их. Дешевка — разве что подсунуть, когда берете машину или что-нибудь еще, вам, конечно, не годится, но где-то тут у меня есть симпатичная штучка Ирландской Республики. Если вас устроит, я приведу ее в порядок за пару часов.
Он порылся в груде мятых документов и извлек оттуда ирландский паспорт. Вручив его мне для изучения, Сонни получил от меня три нерезкие фотокарточки. Внимательно рассмотрев их, он вынул из кармана блокнот и уткнулся носом в микроскопические буковки.
— Демпси или Броди, — улыбнулся он. — Что вы предпочитаете?
— Понятия не имею.
Сонни стал вытаскивать из джемпера длинную шерстяную нитку. Быстро намотав на палец, он наконец оборвал ее.
— Значит, будет Демпси. Мне нравится Демпси. Как насчет Лиама Демпси?
— Обаятельная личность.
— Я бы не стал практиковаться в ирландском произношении, мистер Джолли, — заметил Сонни, — он очень труден, этот ирландский.
— Шучу, — ответил я. — Человек по имени Лиам Демпси и с искусственным ирландским акцентом получит все, что ему причитается.
— Вот это верно, мистер Джолли, — согласился Сонни.
Я заставил его несколько раз четко произнести мое имя и фамилию. С этим он справлялся отменно, а я не хотел недоразумений лишь из-за того, что не смогу правильно произнести свои анкетные данные. Я подошел к мерной линейке на стене, и Сонни вписал: рост 5 футов 11 дюймов, голубые глаза, темно-каштановые волосы, кожа смуглая, шрамов и особых примет не имеется.
— Место рождения? — спросил он.
— Кинсейл?
Шумно втянув в себя воздух, Сонни тем самым выразил неодобрение.
— Ни в коем случае. Слишком маленькое местечко. Рискованно. — Он еще раз поцокал языком. — Корк, — неохотно предложил он. Мое предложение его явно не устраивало.
— О'кей, Корк, — согласился я.
Он обошел вокруг стола, неодобрительно покусывая губы и повторяя: «Кинсейл — слишком рискованно», словно я пытался перехитрить его.
Положив перед собой ирландский паспорт, он закатал рукава рубашки. Вставив в глаз лупу часовщика, уставился на чернильные строчки. Затем встал и, словно бы сравнивая, стал рассматривать меня.
— Вы верите в реинкарнацию, в перевоплощение душ, Сонни? — спросил я.
Он облизал губы и улыбнулся, глядя такими сияющими глазами, будто видел меня в первый раз. Возможно, так оно и было, возможно, он был настолько тактичен и сдержан, что старался не видеть и не запоминать клиентов.
— Мистер Джолли, — произнес он мягко, — в своем деле я видел самых разных людей. Тех, кого обижало общество и которые сами обижали его, и, можете мне поверить, они редко представали в одном и том же облике. Но человек не в силах покинуть этот мир, разве что после смерти. Всем нам назначено свидание в Самарре. Великий писатель Антон Чехов говорит нам: «Когда человек появляется на свет, он может выбрать одну из трех дорог. Других не дано. Если он пойдет направо, его съедят волки. Если налево — он сам съест волков. А если пойдет прямо, то съест сам себя». Вот что говорит нам Чехов, мистер Джолли, и когда сегодня вечером вы уйдете отсюда, то будете Лиамом Демпси, но вы не оставите свою суть в этой комнате. Судьба метит каждого из своих клиентов, — он обвел рукой ряды пронумерованных картонных коробок, — и как бы те ни менялись, она знает, какой номер кому принадлежит.
— Вы правы, Сонни, — сказал я, удивившись этому потоку философских сентенций.
— Так и есть, мистер Джолли, можете мне поверить, так и есть.
Глава 2
Финляндия не входила в коммунистический лагерь, она составляла часть Западной Европы, о чем говорило и ее благополучие — магазины, набитые мясными вырезками и долгоиграющими пластинками, замороженной пищей и телевизорами.
Аэропорт в Хельсинки не самое удобное место, откуда стоило бы вести конфиденциальные разговоры. Как, впрочем, и все другие аэропорты: тут шла беспошлинная торговля и болталось слишком много полицейских, которым, казалось, нечего делать; не исключено, что разговоры записывались. Так что я взял такси и поехал на железнодорожный вокзал.
Хельсинки производил впечатление уютного провинциального города, в котором никогда не кончается зима. В нем пахло древесной смолой и дымом из каминных труб — чисто деревенские запахи. В шикарных ресторанах предлагали копченые оленьи языки, и не подлежало сомнению, что эти заведения существовали в мирном согласии с бесконечными озерами и лесами, которые молчаливо покоились под густыми покровами снегов и льда. Но Хельсинки, своеобразное образование в Финляндии, непонятно как возникший город с полумиллионом жителей, пытавшийся забыть, что за последней автобусной остановкой берут начало тысячи и тысячи квадратных миль ледяных арктических пространств.
Такси остановилось у главного входа на вокзал. Он представлял собой огромное коричневое здание, смахивающее на радиоприемник выпуска 1930 года. От забрызганных грязью автобусов к нему тянулись длинные вереницы людей с красными, как после сауны, лицами; то и дело, со скрежетом переключая скорости, машины выруливали на ухабистую грунтовую дорогу.
Я разменял пятифунтовую купюру и направился к будке таксофона. Опустив монетку в двадцать пенни в щель автомата, я набрал номер. Ответ раздался сразу же, словно человек на другом конце сидел у телефона.
— "Стокманн"? — спросил я. Так именовался самый большой универсальный магазин в Хельсинки, название которого даже я мог произнести.
— Эй, — ответил собеседник. «Эй» означало «нет».
Я сказал «Hyvaa iltaa», поскольку выучил, что это «доброе утро», а человек на другом конце ответил «kiitos» — спасибо — и повторил слово. Я повесил трубку. Перед зданием вокзала я взял другое такси. Водитель кивнул, когда я ткнул пальцем в карту города. Мы влились в движение по Алексантеринкату и наконец остановились у набережной.
Для этого времени года в Хельсинки стояла мягкая погода. Достаточно мягкая, чтобы утки, обосновавшиеся в гавани, могли плавать в двух прорубях, сделанных людьми, но не такая мягкая, чтобы вы могли разгуливать без меховой шапки, разве что хотели, чтобы ваши отмороженные уши отвалились, разлетевшись на тысячу осколков.
Пара телег, крытых брезентом, обозначала место, где шла утренняя торговля на рынке. Дуга водного пространства гавани была ослепительно белой, украшенной вздыбленными торосами грязноватого льда. Небольшая группа солдат и армейский грузовик тоже ждали парома. Они то и дело хохотали, обмениваясь дружескими тычками, и их дыхание поднималось белыми столбами, как индейские сигнальные костры.
По пробитому каналу чистой воды подошел паром; куски битого льда неохотно уступили ему дорогу. Он издал гудок, и полоса дыма легла новым шрамом на его мокрую тропу. Прикрывшись переборкой, я закурил «Голуаз», наблюдая, как армейский грузовик медленно вползает по пандусу. Рядом с рыночной площадью стоял человек с высокой гирляндой шаров, надутых водородом. Ветер трепал их, и он с трудом удерживал равновесие; шары колыхались над ним, как ярко раскрашенный тотем. Седовласый бизнесмен в остроконечной шапке что-то коротко сказал продавцу шаров. Тот кивнул на паром. Седовласый не стал покупать шары. Я почувствовал, как паром качнулся под весом грузовика. Низкий гудок предупредил последних пассажиров, и, когда тупой нос судна стал с шорохом раздвигать мешанину раздробленного льда, вдоль бортов зажурчала вода.
Седовласый присоединился ко мне на палубе. Его крупная фигура казалась еще массивнее из-за тяжелого пальто. Серая остроконечная шапка и меховой воротник соответствовали цвету его волос и слились с ними, когда он, повернув голову, уставился в море. Он курил трубку, и порывы ветра разносили искры из ее чашечки, стоило ему только выйти на палубу. Он облокотился на фальшборт рядом со мной, и мы стояли, провожая глазами огромные глыбы льда. Декорация напоминала сцену в кабаре тридцатых годов, и в гавани не хватало только большого белого пианино.
— Прошу прощения, — обратился ко мне седовласый. — Не знаете ли вы случайно номер телефона магазина «Стокманн»?
— 12-181, — назвал его я, — если только речь не идет о ресторане.
— Номер ресторана я знаю, — сказал он. — 37-350.
Я кивнул.
— Почему вообще они решили этим заняться?
Я пожал плечами.
— Кто-то в соответствующем департаменте организации начитался шпионских романов.
Услышав мое изречение, человек моргнул. Слова «шпион» и всех производных от него полагалось избегать, так же как художники предпочитают не пользоваться словом «артист».
— Я потратил массу времени, — посетовал он, — припоминая, что сказали мне и что ответил я.
— Как и я. Может, нас обоих водят за нос?
Человек в пальто с меховым воротником засмеялся, и из трубки снова вылетел сноп искр.
— Как и говорится в вашем сообщении, их двое. Оба живут в отеле «Хельсинки», и я думаю, что знают друг друга, хотя и не обменялись ни словом.
— Почему вы так считаете?
— Ну, прошлым вечером в обеденном зале не было никого, кроме них. И тот и другой сделали заказ на английском и говорили так громко, что их любой мог услышать, и тем не менее они не представились друг другу. То есть в чужой стране за обедом встретились двое англичан — и даже не обменялись приветствиями. Нормально ли это? Вот что я имею в виду.
— Да, — согласился я.
Седовласый пыхнул трубкой и кивнул, заботливо присовокупив мои слова к своему жизненному опыту.
— Один из них ростом примерно с вас, чуть потоньше — примерно семидесяти пяти кило, чисто выбрит, отчетливо произносит слова, походка и манера разговора как у армейского офицера; примерно тридцать два года. Второй еще выше, разговаривает громко с подчеркнутым английским акцентом, лицо очень белое, в нем есть что-то болезненное, примерно двадцати семи лет, худой, весит около...
— О'кей, — сказал я. — Я получил полное представление. Первый человек Росса, прислан военным министерством, а второй из Форин Офис.
— Я тоже склонен так думать. Первый, который зарегистрировался под именем Сигера, вчера вечером выпивал с вашим военным атташе. Второй называет себя Бентли.
— Вы в самом деле тщательно поработали, — одобрил я.
— По крайней мере, это оказалось нам под силу.
Кто-то прошел по палубе за нами, и седовласый неожиданно показал куда-то на замерзшее море. Мы уставились на зажатый льдами островок, словно обменивались информацией по его поводу. Подошедший зябко потопал ногами.
— Одну финскую марку, — сказал он. Торопливо собрав плату за проезд, он нырнул в теплую каюту.
— Кроме этих выпускников публичных школ входил ли в контакт с Каарной кто-то еще из иностранцев?
— Трудно сказать. В городе полно странной публики:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38