..
Попадались, правда, и среди «особняков» нормальные ребята, но...
Спустя несколько дней после одного моего мелкого конфликта со столичным особистом он вызвал меня вечером к себе и сообщил, что ему необходимо побеседовать со мной. Я поинтересовался: «На какой предмет именно?» Он ответил, что ими была получена информация о том, что я принимал участие в создании странной организации под названием «Штаб революции». И что его интересуют все подробности, поскольку, согласно полученному сигналу, этот Штаб далеко не так безобиден, как могло бы показаться с первого взгляда, потому что под прикрытием шуточек там ведется определенная идеологическая обработка вовлеченных в него людей.
Самое неприятное заключалось в том, что я прекрасно понимал: особист знает истинную цену нашей могучей организации и никаких антисоветских иллюзий на ее счет не питает. Просто он хочет потрепать мне нервы, что ему, безусловно, удастся. Несколько вечеров были убиты на идиотские вопросы и не менее идиотские ответы. А потом, когда я уже чувствовал, что могу сорваться и устроить либо мордобой, либо скандал, все закончилось. К чести особиста, надо отметить, что никаких официальных последствий для меня эта история не имела. Что же касается последствий неофициальных, то я еще раз убедился в том, что пьянство — это все-таки зло и что именно через него возникают самые разные проблемы, которые могут помешать и карьере, и личной жизни тоже. Хотя, конечно, все это я знал и раньше, поскольку примеров перед глазами было предостаточно. Но, известное дело, чужой пример дураков учит плохо, даже если это и пример самый наиколоритнейший — такой, скажем, каким стала история выпускника МГИМО <МГИМО — Московский государственный институт международных отношений> старшего лейтенанта Цыплонковского, служившего с нами все в том же отделении переводов в милом моему сердцу казачьем городке...
Переводчик с английского языка, старший лейтенант Цыплонковский происходил из порядочной еврейской семьи и имел папу академика. О военной карьере Цыплонковский (кличка, естественно, Цыпа) не помышлял, но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает... Был Цыпа горьким пьяницей, что крайне редко встречается в порядочных еврейских семьях. «И вот эти жиды, — рассказывал нам старлей, имея в виду своих несчастных родителей, — решили сдать меня в армию, надеясь, что она меня исправит».
А случилось так, что Цыпа, после окончания МГИМО попавший по распределению в солидную внешторговскую организацию, умудрился сдать в макулатуру чуть ли не целый грузовик глянцевых календарей Внешпосылторга — ему очень нужды были деньги на портвейн. Портвейн для Цыпы был любимым лакомством. Мужиком он был здоровенным, когда-то занимался тяжелой атлетикой, и портвейна ему нужно было много. Вечером он покупал, как правило, две бутылки и два плавленых сырка. Этот натюрморт он называл «легкий ужин с вином». Надо было видеть, как после службы Цыплонковский бежал в винный магазин, где работала Муся (его любовница и поставщик), и тоненьким голосом конючил: «Мусенька, ты приготовила мне чего-нибудь вкусненького?» Муся с ненавистью выдавала Цыпе заветные флаконы, понимая, что любовных ласк сегодня она вряд ли дождется...
Так вот, когда всю нашу развеселую шарагу после уже описанного мною прибытия в гарнизон девчонок-лейтенанток разогнали по командировкам, Цыпа с группой товарищей попал в хорошее место — в Ригу, где базировался полк транспортной авиации, на базе которого было решено обучать индусов, говоривших по-английски, премудростям летного дела. Командир того полка, к несчастью своему, раньше с военными переводчиками не сталкивался. Поэтому не сразу понял, что за беда свалилась на его полк. Понимать он это начал дня через три...
Да, кстати, я забыл упомянуть одну важную деталь: полковник совершил страшную ошибку, назначив старшим группы прибывших переводчиков именно Цыпу за его представительную внешность, высокий рост и командирски поставленный голос.
Так вот, уже через три дня после прибытия группы переводчиков командир полка начал получать неприятную информацию. Сначала ему принесли удостоверение личности одного из переводяг с требованием возместить сумму, эквивалентную стоимости бочонка из-под пива. Комполка растерялся, вызвал Цыпу, потребовал объяснений, и Цыпа спокойно разъяснил, что, желая отметить прибытие в замечательный город Ригу и зная, какое прекрасное в Риге пиво, группа переводчиков решила в складчину приобрести целый бочонок, чтобы культурно выпить его в общежитии. Но бочонок (не пиво, а именно тару) давали только под залог документов, потому что эти бочонки являлись дефицитом. Продавцу было оставлено удостоверение личности советского офицера, которое на следующий день договорились обменять на пустой бочонок. Однако в процессе употребления, вернее, уже после него, один из переводчиков, поскользнувшись, упал на пустой бочонок и разломал его. А продавец — негативно настроенный к Советскому Союзу и Советской Армии прибалт-рыбоед, отказался на следующий день обменять удостоверение на аккуратно сложенные дощечки и абсолютно целые обручи. Полковник настолько растерялся от услышанного, что отпустил Цыпу с миром. А зря. Потому что Цыпа понял это по-своему и доложил группе товарищей, что комполка — свой в доску, носки в полоску... Началось страшное. Сообщения о безобразиях переводчиков поступали от милиции и отдельных граждан чуть ли не через день.
Полковник только головой мотал, а Цыпа каким-то полумистическим образом каждый раз убеждал его, что все проблемы связаны исключительно с негативным отношением местной милиции и местных граждан к Советской Армии.
Когда группа командированных толмачей пропилась до копейки, Цыплонковский изобрел оригинальный способ добывания денег — местные рестораны открывались в 17.00, а в 16.45 Цыпа подходил ко входу одного из них и изображал из себя швейцара. Когда подтягивались отдыхающие и пытались войти, бравый мгимошник уверенно останавливал их, качал головой и сообщал, что все места заняты, поскольку планируется банкет. Впрочем, за 10 рублей он соглашался решить проблему. В общем, пока официанты и настоящие швейцары прочухивались, Цыпа набирал рублей 30-40 и сваливал.
Такая развеселая жизнь долго продолжаться не могла, она должна была закончиться трагически, и она таки именно так и закончилась. Судя по всему, переизбыток алкоголя в организме привел Цыпу к белой горячке или просто к помрачению рассудка — иначе последнюю выходку Цыпы объяснить трудно, поскольку она уже явно переходила все границы добра и зла. Однажды он вышел из офицерского общежития на поиски денег... Странно, что его никто не остановил сразу, поскольку одет он был достаточно живописно: тренировочные штаны и незастегнутая офицерская рубашка с погонами старшего лейтенанта. Головной убор и обувь отсутствовали. В таком виде Цыпа дошел до какой-то площади, где гуляли мирные граждане, негативно настроенные по отношению к офицерскому корпусу Советской Армии. На той же площади работал фотограф — приличный пожилой прибалт в клетчатом пиджаке, фотографировал детишек в обнимку с персонажами различных мультфильмов, выполненных из папье-маше: с Чебурашкой, Крокодилом Геной, Микки Маусом и каким-то жирафом. Сложно объяснить, чем так привлек Цыпино внимание Микки Маус, какие странные эротические ассоциации он породил в его воспаленном мозгу. Цыпа уверенно подошел к радостно улыбающемуся американскому супермышонку, взял его одной рукой за ухо, а второй достал из тренировочных штанов свое внушительных размеров мужское хозяйство и попытался склонить продолжавшего улыбаться Микки Мауса к минету. Фотограф прибалт, видя Цыпины погоны, резко перешел от негативного настроения по отношению к Советской Армии к прямой ненависти и закричал с трогательным акцентом:
— Сто ви делаете? Ви есть кулиган!
На что Цыплонковский, не прекращая попыток вступить в половую связь с Микки Маусом, гаркнул в ответ:
— Молчать, рыбоед! Как смеешь... с офицером...
Закончить ему не дали. Негативно настроенные местные граждане скрутили Цыпу и вызвали патруль. На этом его командировка в Ригу закончилась. Цыпу было решено этапировать в родной гарнизон, что и было исполнено. В пассажирском самолете он пугал стюардесс, обращая их внимание, что на крыле лайнера (на высоте 10 тысяч метров) стоит какой-то мужик с метлой. Еще два дня по прибытии в родную часть Цыпе мерещилось, что из электрических розеток вылезает мясной фарш, а также его часто навещал белый барашек, которого Цыплонковский почему-то смертельно боялся. Но потом, к счастью, белая горячка постепенно пошла на убыль. Учитывая отца академика (соседствовавшего дачами с министром обороны), под трибунал и суд офицерской чести Цыпа все же не попал. Но его дальнейшая военная карьера, конечно же, была на корню загублена...
Сколько замечательных ребят, настоящих военных переводяг, погубил зеленый змий! Даже рассказывать об этом не хочется. А я по окончании своей трехгодичной командировки в стране с сухим законом пришел к четкому выводу: пить надо меньше, господа, если, конечно, не хотите вчистую спиться.
О том, как вредно подозревать военных переводяг в нестандартной сексуальной ориентации
Свидетельствую как очевидец: дискуссии о том, быть или не быть гомосексуалистам в нашей армии, начались задолго до развала Советского Союза. Правда, проходили эти дискуссии в необычной форме...
Дело было в небольшой мусульманской стране, где перманентно тусовалось очень много советских офицеров. Не надо спрашивать, что мы там делали. Мы выполняли «интернациональный долг», не особенно вникая: кто кому, собственно, задолжал и сколько именно?
В мусульманских странах русскому человеку бывает очень скучно, когда не бомбят и не стреляют. Впрочем, скуку наши офицеры умело разгоняют водкой, и после третьего стакана начинаются трагические офицерские игры: «веснушка», «кукушечка», «сигаретка», «Тигр пришел» — не буду на них останавливаться подробно, щадя нервы и нравственность читателей. Однако там, куда судьба нас закинула, воспользоваться старыми рецептами российского офицерства было тяжело: злые люди приняли в этой стране сухой закон. Самогон гнать было трудно, потому что самогонщиков отлавливала местная полиция, зато сколько радости было, когда прилетели «МиГи-25»! Машины эти мы называли «гастрономами», потому что только из одного самолета можно было «выдоить» несколько сотен литров спирта... К сожалению, прилетали они к нам редко, а «надои» выпивались быстро, поэтому тоска нас грызла нещадно. Самое печальное — не было женщин. То есть к некоторым нашим офицерам приезжали семьи — к тем, у кого они были. А что делать нам, холостякам? Нет чтобы Министерству обороны выслать нам в подмогу батальон секретарш каких-нибудь или связисток... Куда там! Разве генералы вспомнят о том, как сами лейтенантами были!
Вот и оставалось нам только таращиться на мусульманок в чадрах да подшучивать друг над другом.
С этого все, собственно, и началось. Когда много мужиков долго живут вместе — обязательно начинаются шуточки на «голубую» тему — все ведь озабоченные, да еще по многу месяцев (провожая в отпуск в Союз коллегу, мы его обычно напутствовали: «Будешь первый раз трахаться с „телкой” — скажи, это, мол, тебя не один я, это тебя трахают все ребята, оставшиеся в далекой мусульманской стране»). Время от времени мы «шизовали» — устраивали вечеринки с танцами, где жребием определялось, кому быть «тетками», — и ржали на этих танцах так, что прибегала администрация отеля: узнать, что стряслось.
И вот как-то сама по себе родилась шуточная «голубая» песня:
Я один сижу в своей квартире,
На мене разорвана тельняшка,
Я не знаю, что случилось в этом мире,
Знаю только, что придет ко мне Наташка.
Мы сначала с ней посмотрим телевизор,
«Шкваркнем» по бутылочке «Столичной»,
Я немного на гитаре поиграю,
И почувствуем мы с ней себя отлично.
А потом, завыв от наслажденья,
Я раздвину бархатные ляжки,
И забьется в трепетном волненьи
Подо мною тело белое Наташки.
И как долго будет это продолжаться,
Знаю я и техник дядя Вася —
Это я его зову своей Наташкой,
Потому что мы с ним оба педерасты!
Возможно, песенка и грубоватая. Возможно. Но мы ее любили попеть хором на своих вечеринках. Злая судьба определила мне быть солистом, благо я умел немного тренькать на гитаре. А однажды кто-то взял да и записал эту песню на магнитофон, и пошла запись гулять по всему контингенту. И дошла до замполита. Замполит у нас был... замполитом и генералом. Знающие люди понимают, что это такое. Это мрак Полный. Потому что замполит, дослужившийся до генерала, автоматически возводит все свои замполитовские «достоинстза» в квадрат. А то и в куб.
И вот вызывает однажды наш генерал-замполит меня к себе на «ковер». Я волнуюсь, иду, думаю лихорадочно, чего же натворил, но вспомнить ничего не могу.
Захожу в кабинет. Во главе стола — замполит, по бокам штук пять полковников. У всех лица такие, как будто только что очередной генсек умер. И смотрят все на магнитофон-кассетничек, который в центре стола стоит.
Нажимает замполит на кнопочку, из магнитофона вырывается мой жизнерадостный голос, поющий «Наташку»...
Молча, как на похоронах, дослушали мы ее до конца. Замполит по-отцовски перешел на «ты» и спросил:
— Твое творчество?
— Мое, товарищ генерал! — честно ответил я, особой вины за собой все же не чувствуя: ну похохмили, пошутили... Смущали вот только скорбные лица полковников...
— И давно ты этим занимаешься? — с участием в голосе спросил генерал.
— Месяца два, товарищ генерал, — сказал я, думая, что речь идет о песнопении...
— Эх, сынок, — генерал подошел ко мне и положил руку на плечо. — Сынок! Мы же понимаем, как тяжело без баб. Понимаем. Но своих товарищей офицеров трахать... (Тут, как вы понимаете, генерал употребил другое слово.) Это позор. Нельзя так, сынок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37