угловая инсталляция
.. Если над стойкой портье не будет кронштейна для телевизора... Я... Я вам...
Он побагровел и закашлялся.
— Понятно, — тихо и буднично сказал Першинин. — Всем: вольно, разойдись. Через пятнадцать минут — шмон по всему отелю. Урою, падлы.
И через полчаса мы уже тихо грузились в автобус. Никто из гостиничной прислуги не вышел нас провожать. Да мы и не расстраивались — нас ждала Родина.
* * *
Обратная дорога не была омрачена никакими неприятностями. В самолете мы летели одни — поэтому экипаж всю дорогу наслаждался нашим концертом. Летя над ночной Европой, наш старенький «Ту-134» громыхал то «Прощанием Славянки», то «Венским вальсом», а то и «Маршем ВВС»...
После посадки командир корабля тепло поблагодарил нас за доставленное удовольствие и сообщил, что впервые за двадцать лет полетов на его воздушном судне было выпито все, что являлось жидкостью (за исключением топлива — за что нам отдельное спасибо).
Мы тихо вернулись в родной город и продолжали тихо служить своему Отечеству, хотя оно нас особенно не баловало...
А в качестве постскриптума, я должен рассказать последнюю историю. Через несколько дней после приезда я отксерокопировал ноты нашего гимна и, сопроводив их письмом, отправил Нилу Ивановичу, в Кале. После чего начисто забыл про всю эту историю, тем более что нас вновь собрали вместе — готовиться к концертам в филармонии.
А через две недели у меня в квартире зазвонил телефон. Меня просили подъехать в консульство Франции, чтобы забрать небольшую посылку. Я заехал туда перед репетицией. Мне вручили громадную коробку, в которой лежал роскошный музыкальный центр и записка с одним словом: «СПАСИБО!». Я слабо сопротивлялся, говорил, что это слишком дорогой подарок, на что работница консульства сказала мне, что Нил Иванович — один из самых богатых людей Франции, и если для него что-то и «дорого», так это, возможно, та фабрика, на которой делают эти музыкальные центры...
Вместе с этим сокровищем я и притащился на репетицию. И знаете, что хором сказали мои коллеги? Правильно: «Яблоко в пустыне!»
БАЙКИ БИБЛИОТЕЧНЫЕ
Байки из Публички
Я наблюдал за ним уже несколько минут. Старик стоял на краю тротуара и голосовал. Он делал это как-то робко, неуверенно, даже — застенчиво. В нем определенно чувствовалось отсутствие привычки ездить на такси. Он был из тех, кто всю жизнь пользовался общественным транспортом и жил на зарплату. В нем чувствовалась старомодность... особенная петербургская интеллигентская старомодность... Или старомодная интеллигентность? Некий вымирающий вид, который пора бы уже занести в Красную книгу. Но Красную книгу для людей еще не завели. И, очевидно, никогда не заведут.
Старик голосовал, но никто — ни таксисты, ни ушлые частники — не останавливался. У них замечательно развит нюх на деньги... старик в этом плане никакого интереса не представлял. Машины ехали мимо. У ног старика стояли два разновеликих тючка, обвязанных шпагатом поверх оберточной бумаги... Я посмотрел на часы: человек, которого я ждал, опаздывал уже более чем на десять минут. Ладно, решил я, жду еще четыре минуты и уезжаю.
Пошел дождь. Первые капли упали на запыленное ветровое стекло, на капот, на асфальт. И вот тут... тут произошло самое неожиданное. Улица наполнилась раскрывающимися зонтами. И старик тоже раскрыл зонт. Он раскрыл старый, черный, вытертый по спицам до белизны зонт... над своими тюками. Дождь мгновенно набрал силу, крупные, как картечь, капли лопались на асфальте. Старик стоял посреди водяного вихря с непокрытой головой и прикрывал зонтом тюки. Я пустил движок, включил «дворники» и подъехал к нему. Перегнулся и распахнул правую дверцу:
— Садитесь.
Он встрепенулся, просунул голову в проем двери и сказал:
— У меня есть только десять рублей, а мне нужно ехать...
— Да садитесь же... потом разберемся.
Дождь молотил, старик суетился, пытаясь подхватить одновременно и зонт, и оба тючка... ничего не получалось. Я обозвал себя собесом, ругнулся и вылез из салона.
— Давайте закинем их на заднее сиденье.
— Позвольте, — сказал старикан, — позвольте... как же — закинем? Это же — книги!
«Хорошо хоть не бомбы», — пробормотал я, размещая тючки на заднем сиденье «Нивы». Старик неловко сел рядом.
— Куда вам нужно? — спросил я.
— Понимаете ли, молодой человек... я несколько стеснен в финансовом отношении, но ситуация складывается таким образом... Вы понимаете — книги.
— Ничего, — перебил я, мысленно ругая себя за альтруизм, — машина государственная, бензин левый. Хватит вашей десятки. Куда едем-то?
— Мне нужно на Петроградскую.
Ну слава Богу... не совсем по дороге, но всяко лучше, чем в Купчино или в Автово. Я включил левый поворот, пропустил какого-то гонщика на «ауди», и мы поехали. Шел весенний дождь, «дворники» гоняли воду по лобовому стеклу, у меня сорвалась важная встреча с опером из «убойного» отдела. Рядом сидел незнакомый старикан, представитель вымирающего вида.
— Будем знакомы: Виталий Моисеевич Хилькевич.
— Весьма приятно, — ответил я и представился.
— А по батюшке? — осведомился Хилькевич.
— Называйте по имени.
— Ну... как вам будет угодно. Ваш возраст дает вам это преимущество.
Представитель вымирающего вида посмотрел на заднее сиденье, где лежали его книги. Он делал это уже не в первый раз. Наткнулся взглядом на том «Арестанта». Я прихватил его с собой, чтобы презентовать оперу-«убойщику»... да не пришлось.
— Вы, — спросил Хилькевич, — такого рода литературу читаете?
«Хуже, — мог бы ответить я. — Много хуже. Я сам „такого рода литературу” и пишу».
— Да, — ответил я. — При случае почитываю... А у вас что за книги?
— О, молодой человек! У меня замечательные книги.
Ах, как он произносил слово «КНИГИ». Как замечательно он произносил это слово. Я уже понял, что не зря согласился подвезти старика.
— Им, знаете ли, цены нет, — продолжал Хилькевич.
Тут уж я не выдержал.
— Послушайте, Виталий Моисеевич, вы отдаете себе отчет, что вы говорите?
— Разумеется, — ответил Хилькевич и посмотрел на меня с недоумением.
— «Разумеется!..» Вы сели в машину к незнакомому человеку и рассказываете ему о бесценных книгах. Вы знаете, чем такие поездки иногда кончаются?
— А-а... вот вы о чем! Да, я предполагаю.... Но вы же порядочный человек.
— Ну ясен перец.
— Простите?
— Все понятно, Виталий Моисеевич.
Я собрался прочитать старику маленькую лекцию о судьбах беспечных коллекционеров, но не пришлось — мы приехали. Мы остановились возле мрачного старинного здания, я помог Хилькевичу выгрузить его бесценный груз, пресек попытку всучить мне червонец и собрался уезжать. И я уехал бы, если бы не заметил вдруг его тоскливый взгляд, брошенный на верхние этажи дома. Все ясно, подумал я и спросил:
— Какой этаж?
— Пятый, — ответил он растерянно.
— А лифта, конечно, нет.
— Есть... но он, знаете ли, не работает.
Я запер машину и взял у Виталия Моисеевича тючки с книгами. Пятый этаж в этом доме оказался на уровне седьмого в новых домах. Пока мы карабкались, Хилькевич дважды отдыхал... Наконец мы остановились перед дверью квартиры, обитой черным дерматином. Наверное, мне нужно было положить тючки с книгами на пол и уйти. Но что-то меня удерживало. Хилькевич повозился с ключами... дверь распахнулась, и я увидел... стену. Стену, от пола до потолка уставленную книгами. Я вошел вслед за стариком.
* * *
— И всю жизнь в Публичке?
— Всю жизнь, за исключением трех лет военных.
— Понятно, Виталий Моисеевич... эвакуация.
— Э-э, нет, молодой человек, — фронт. Я — снайпер. За мной двадцать восемь фашистов числится. Целый взвод.
Видимо, на моем лице отразилось изумление. Хилькевич подмигнул и сказал:
— Ну, ясен перец? — И рассмеялся.
Мы сидели в крохотной кухне, пили чай. Мы разговаривали уже часа три, за окном стемнело, шел дождь. Мне было очень хорошо в этой квартире, наполненной книгами...
— ...Да, всю жизнь в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина. Кстати, она вполне могла бы носить имя Сталина. Говорят, что, когда Иосиф Виссарионович узнал, что библиотека «безыменная», он выразил недоумение. А недоумение вождя — это, знаете ли, оч-чень скверно. От недоумения до выводов всего один шаг. А уж выводы-то известно каковы могут быть... Вождь нахмурил брови, пыхнул трубкой... собравшиеся замерли. Но тут кто-то из подхалимов затеял лизнуть... предложил назвать Публичку именем «нашего дорогого товарища Сталина». Идея, разумеется, всем показалась грандиозной. Но великий вождь снова пыхнул трубкой, расправил брови и возразил: «Пачиму Сталина? Есть и другие харошии писатели. Салтыков-Щедрин, например».
Виталий Моисеевич отхлебнул остывшего жиденького чая и продолжил:
— За это Иосифу Виссарионовичу спасибо. Хотя за все остальное... Библиотека в те годы огромные потери понесла. Огромные! Чего стоит один только «Синайский кодекс». Это же древнейший библейский памятник — четвертый век! Бог мой, четвертый век! До того как «Кодекс» попал к нам, он долгое время хранился в монастыре святой Екатерины на горе Синай. А нынче хранится в библиотеке Британского музея. Для нас это невосполнимая потеря. Да, продали «Синайский кодекс» британцам за сто тысяч фунтов стерлингов. Советскому Союзу требовалась валюта. Валюта, знаете ли... Англичане собрали деньги по подписке и в 1933 году купили у советского правительства эту бесценную рукопись. Так-то вот, сударь... Вообще, с партийными и номенклатурными работниками у Библиотеки отношения весьма непростые...
— Вы, Виталий Моисеевич, хотите сказать: у персонала...
— Да нет же, голубчик... У Библиотеки! Библиотека наша — живой организм... Это ведь не здания, не люди и даже не книги. Это разум, воплощенный в камне и в бумаге, но он живет своей жизнью, дышит, любит, негодует... Я с ней часто разговариваю.
— С кем — с ней? — спросил я, глядя в блестящие молодые глаза старика.
— Ну ясен перец, с кем... с Библиотекой.
Возможно, старикан все-таки с приветом, подумал я осторожно. Многие увлекающиеся люди несколько неадекватно реагируют на предмет своего увлечения. Я знавал одного офицера спецназа, который почти боготворил АКМ. Тогда это меня почему-то не удивляло.
— ...Я разговариваю с ней.
— И она... отвечает?
— Разумеется. Вы бывали в нашей Библиотеке?
— Бывал, — ответил я и вспомнил, как однажды попал на экскурсию в старый книжный фонд, в знаменитый «круглый зал» хранилища. Казалось... — казалось ли? — но купол его был наполнен энергией... Не знаю, как это назвать... В нем, бесспорно, происходило нечто... Какое-то движение... Вихрь. Шелест. Шепот'
— Да, — кивнул головой Хилькевич. — Да, вы правильно поняли.
А ведь я не сказал ничего, кроме: «бывал».
— Вы правильно поняли. Но все гораздо сложнее... Боюсь, я не смогу вам этого передать... Она ведь не всякий день разговаривает. И не со всеми. Но коли она вас приняла... вы услышите голоса. Да, вы обязательно услышите голоса. Вы знаете, как скрипят по вечерам старинные шкафы в отделе рукописей? О, как они скрипят!.. Молчаливые днем, они пробуждаются к вечеру. А уж ночью! Ночью их музыка бывает порой невыносима. «Жизнь есть трагедия, ура!» — воскликнул незадолго перед смертью великий Бетховен... Невидимый ночной дирижер взмахивает палочкой: жизнь есть трагедия, ура!
Хилькевич замолчал, посмотрел в сырую тьму за окном и спустя несколько секунд сказал:
— Особенно сильно шкафы скрипели в одну из осенних ночей... Когда я вплотную приблизился к разгадке десятой главы «Евгения Онегина».
— А что, вы думаете, есть десятая глава?
— А вы думаете иначе? — быстро спросил он.
Я смешался, промолчал.
— Я даже знаю, где она лежит, — добавил книжный червь.
— Виталий Моисеевич! Вы понимаете, что...
— Я все, молодой человек, понимаю.. Еще не время. Шкафы в ту ночь скрипели на все лады. Кажется, они даже двигались... Впрочем, не знаю. Не уверен. Но я понял, где она лежит. Шкафы бушевали... о, как они бушевали!
— И? — воскликнул я, когда Хилькевич замолчал.
— И я потерял сознание. И понял — еще не время.
Потом мы сидели молча. Я не знал, как относиться к сказанному старым снайпером-книжником. Мистика, чертовщина... Я не знал, как относиться к сказанному, но я уже верил.
— А нуте-с, сударь, еще чайку поставим, — сказал Хилькевич. Вспыхнул газ под древним чайником. Языки голубого пламени ударили в медное дно.
— Библиотека жива и настроена к нам, книжным червям, вполне благожелательно. Потерялась книжка — так попроси Библиотеку, она отдаст.
— Как же вы ее просите?
— О, здесь у каждого своя метода... Всяк ищет «потеряшек» по-своему. Но общий-то способ известен и не нов. К ножке стула привязывают веревочку, дергают и произносят: «Черт, черт, поиграй и обратно отдай».
— Виталий Моисеевич! Да вы смеетесь надо мной.
— Помилуйте, молодой человек, не имею такой привычки, — ответил серьезно Хилькевич. Глаза, правда, задорно блеснули. — Мне однажды нужно было найти немецкий искусствоведческий альманах начала века... Провожу обычную процедуру: черт, черт, поиграй... дергаю за веревочку! И — представьте себе — со шкафа мне на голову падает книга. Пребольно! Беру в руки — он! Он — нужный мне альманах «Kimst». Вот так. И не было ни одного случая, чтобы книга не нашлась. Ясен перец?
— Перец, Виталий Моисеевич, ясен, но...
— Ежели книга похищена, а такое, к сожалению, бывает, тогда, разумеется, метод бессилен... Читатель не всегда разборчив и порядочен. Вот, например, Шамиль...
— Простите, какой Шамиль?
— Ну, не Басаев же... Шамиль в бытность свою взял в Библиотеке Коран и увез. И до сих пор не вернул. А в отделе национальной литературы его портрет повесили. Один из наших сотрудников увидел и возмутился: «Что же это вы нашего должника-то здесь повесили?» Впрочем, эта история прошлая... нынче необсуждаемая. История, сама ставшая достоянием истории. Сегодняшний читатель иной... Иногда оригинален до крайности. Да я вам сейчас кое-что покажу.
Хилькевич встал и вышел. Вернулся он минуты через три и положил на стол фотографию. С черно-белого снимка призывно улыбалась... обнаженная женщина. Она была молода, красива и, несомненно, развратна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Он побагровел и закашлялся.
— Понятно, — тихо и буднично сказал Першинин. — Всем: вольно, разойдись. Через пятнадцать минут — шмон по всему отелю. Урою, падлы.
И через полчаса мы уже тихо грузились в автобус. Никто из гостиничной прислуги не вышел нас провожать. Да мы и не расстраивались — нас ждала Родина.
* * *
Обратная дорога не была омрачена никакими неприятностями. В самолете мы летели одни — поэтому экипаж всю дорогу наслаждался нашим концертом. Летя над ночной Европой, наш старенький «Ту-134» громыхал то «Прощанием Славянки», то «Венским вальсом», а то и «Маршем ВВС»...
После посадки командир корабля тепло поблагодарил нас за доставленное удовольствие и сообщил, что впервые за двадцать лет полетов на его воздушном судне было выпито все, что являлось жидкостью (за исключением топлива — за что нам отдельное спасибо).
Мы тихо вернулись в родной город и продолжали тихо служить своему Отечеству, хотя оно нас особенно не баловало...
А в качестве постскриптума, я должен рассказать последнюю историю. Через несколько дней после приезда я отксерокопировал ноты нашего гимна и, сопроводив их письмом, отправил Нилу Ивановичу, в Кале. После чего начисто забыл про всю эту историю, тем более что нас вновь собрали вместе — готовиться к концертам в филармонии.
А через две недели у меня в квартире зазвонил телефон. Меня просили подъехать в консульство Франции, чтобы забрать небольшую посылку. Я заехал туда перед репетицией. Мне вручили громадную коробку, в которой лежал роскошный музыкальный центр и записка с одним словом: «СПАСИБО!». Я слабо сопротивлялся, говорил, что это слишком дорогой подарок, на что работница консульства сказала мне, что Нил Иванович — один из самых богатых людей Франции, и если для него что-то и «дорого», так это, возможно, та фабрика, на которой делают эти музыкальные центры...
Вместе с этим сокровищем я и притащился на репетицию. И знаете, что хором сказали мои коллеги? Правильно: «Яблоко в пустыне!»
БАЙКИ БИБЛИОТЕЧНЫЕ
Байки из Публички
Я наблюдал за ним уже несколько минут. Старик стоял на краю тротуара и голосовал. Он делал это как-то робко, неуверенно, даже — застенчиво. В нем определенно чувствовалось отсутствие привычки ездить на такси. Он был из тех, кто всю жизнь пользовался общественным транспортом и жил на зарплату. В нем чувствовалась старомодность... особенная петербургская интеллигентская старомодность... Или старомодная интеллигентность? Некий вымирающий вид, который пора бы уже занести в Красную книгу. Но Красную книгу для людей еще не завели. И, очевидно, никогда не заведут.
Старик голосовал, но никто — ни таксисты, ни ушлые частники — не останавливался. У них замечательно развит нюх на деньги... старик в этом плане никакого интереса не представлял. Машины ехали мимо. У ног старика стояли два разновеликих тючка, обвязанных шпагатом поверх оберточной бумаги... Я посмотрел на часы: человек, которого я ждал, опаздывал уже более чем на десять минут. Ладно, решил я, жду еще четыре минуты и уезжаю.
Пошел дождь. Первые капли упали на запыленное ветровое стекло, на капот, на асфальт. И вот тут... тут произошло самое неожиданное. Улица наполнилась раскрывающимися зонтами. И старик тоже раскрыл зонт. Он раскрыл старый, черный, вытертый по спицам до белизны зонт... над своими тюками. Дождь мгновенно набрал силу, крупные, как картечь, капли лопались на асфальте. Старик стоял посреди водяного вихря с непокрытой головой и прикрывал зонтом тюки. Я пустил движок, включил «дворники» и подъехал к нему. Перегнулся и распахнул правую дверцу:
— Садитесь.
Он встрепенулся, просунул голову в проем двери и сказал:
— У меня есть только десять рублей, а мне нужно ехать...
— Да садитесь же... потом разберемся.
Дождь молотил, старик суетился, пытаясь подхватить одновременно и зонт, и оба тючка... ничего не получалось. Я обозвал себя собесом, ругнулся и вылез из салона.
— Давайте закинем их на заднее сиденье.
— Позвольте, — сказал старикан, — позвольте... как же — закинем? Это же — книги!
«Хорошо хоть не бомбы», — пробормотал я, размещая тючки на заднем сиденье «Нивы». Старик неловко сел рядом.
— Куда вам нужно? — спросил я.
— Понимаете ли, молодой человек... я несколько стеснен в финансовом отношении, но ситуация складывается таким образом... Вы понимаете — книги.
— Ничего, — перебил я, мысленно ругая себя за альтруизм, — машина государственная, бензин левый. Хватит вашей десятки. Куда едем-то?
— Мне нужно на Петроградскую.
Ну слава Богу... не совсем по дороге, но всяко лучше, чем в Купчино или в Автово. Я включил левый поворот, пропустил какого-то гонщика на «ауди», и мы поехали. Шел весенний дождь, «дворники» гоняли воду по лобовому стеклу, у меня сорвалась важная встреча с опером из «убойного» отдела. Рядом сидел незнакомый старикан, представитель вымирающего вида.
— Будем знакомы: Виталий Моисеевич Хилькевич.
— Весьма приятно, — ответил я и представился.
— А по батюшке? — осведомился Хилькевич.
— Называйте по имени.
— Ну... как вам будет угодно. Ваш возраст дает вам это преимущество.
Представитель вымирающего вида посмотрел на заднее сиденье, где лежали его книги. Он делал это уже не в первый раз. Наткнулся взглядом на том «Арестанта». Я прихватил его с собой, чтобы презентовать оперу-«убойщику»... да не пришлось.
— Вы, — спросил Хилькевич, — такого рода литературу читаете?
«Хуже, — мог бы ответить я. — Много хуже. Я сам „такого рода литературу” и пишу».
— Да, — ответил я. — При случае почитываю... А у вас что за книги?
— О, молодой человек! У меня замечательные книги.
Ах, как он произносил слово «КНИГИ». Как замечательно он произносил это слово. Я уже понял, что не зря согласился подвезти старика.
— Им, знаете ли, цены нет, — продолжал Хилькевич.
Тут уж я не выдержал.
— Послушайте, Виталий Моисеевич, вы отдаете себе отчет, что вы говорите?
— Разумеется, — ответил Хилькевич и посмотрел на меня с недоумением.
— «Разумеется!..» Вы сели в машину к незнакомому человеку и рассказываете ему о бесценных книгах. Вы знаете, чем такие поездки иногда кончаются?
— А-а... вот вы о чем! Да, я предполагаю.... Но вы же порядочный человек.
— Ну ясен перец.
— Простите?
— Все понятно, Виталий Моисеевич.
Я собрался прочитать старику маленькую лекцию о судьбах беспечных коллекционеров, но не пришлось — мы приехали. Мы остановились возле мрачного старинного здания, я помог Хилькевичу выгрузить его бесценный груз, пресек попытку всучить мне червонец и собрался уезжать. И я уехал бы, если бы не заметил вдруг его тоскливый взгляд, брошенный на верхние этажи дома. Все ясно, подумал я и спросил:
— Какой этаж?
— Пятый, — ответил он растерянно.
— А лифта, конечно, нет.
— Есть... но он, знаете ли, не работает.
Я запер машину и взял у Виталия Моисеевича тючки с книгами. Пятый этаж в этом доме оказался на уровне седьмого в новых домах. Пока мы карабкались, Хилькевич дважды отдыхал... Наконец мы остановились перед дверью квартиры, обитой черным дерматином. Наверное, мне нужно было положить тючки с книгами на пол и уйти. Но что-то меня удерживало. Хилькевич повозился с ключами... дверь распахнулась, и я увидел... стену. Стену, от пола до потолка уставленную книгами. Я вошел вслед за стариком.
* * *
— И всю жизнь в Публичке?
— Всю жизнь, за исключением трех лет военных.
— Понятно, Виталий Моисеевич... эвакуация.
— Э-э, нет, молодой человек, — фронт. Я — снайпер. За мной двадцать восемь фашистов числится. Целый взвод.
Видимо, на моем лице отразилось изумление. Хилькевич подмигнул и сказал:
— Ну, ясен перец? — И рассмеялся.
Мы сидели в крохотной кухне, пили чай. Мы разговаривали уже часа три, за окном стемнело, шел дождь. Мне было очень хорошо в этой квартире, наполненной книгами...
— ...Да, всю жизнь в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина. Кстати, она вполне могла бы носить имя Сталина. Говорят, что, когда Иосиф Виссарионович узнал, что библиотека «безыменная», он выразил недоумение. А недоумение вождя — это, знаете ли, оч-чень скверно. От недоумения до выводов всего один шаг. А уж выводы-то известно каковы могут быть... Вождь нахмурил брови, пыхнул трубкой... собравшиеся замерли. Но тут кто-то из подхалимов затеял лизнуть... предложил назвать Публичку именем «нашего дорогого товарища Сталина». Идея, разумеется, всем показалась грандиозной. Но великий вождь снова пыхнул трубкой, расправил брови и возразил: «Пачиму Сталина? Есть и другие харошии писатели. Салтыков-Щедрин, например».
Виталий Моисеевич отхлебнул остывшего жиденького чая и продолжил:
— За это Иосифу Виссарионовичу спасибо. Хотя за все остальное... Библиотека в те годы огромные потери понесла. Огромные! Чего стоит один только «Синайский кодекс». Это же древнейший библейский памятник — четвертый век! Бог мой, четвертый век! До того как «Кодекс» попал к нам, он долгое время хранился в монастыре святой Екатерины на горе Синай. А нынче хранится в библиотеке Британского музея. Для нас это невосполнимая потеря. Да, продали «Синайский кодекс» британцам за сто тысяч фунтов стерлингов. Советскому Союзу требовалась валюта. Валюта, знаете ли... Англичане собрали деньги по подписке и в 1933 году купили у советского правительства эту бесценную рукопись. Так-то вот, сударь... Вообще, с партийными и номенклатурными работниками у Библиотеки отношения весьма непростые...
— Вы, Виталий Моисеевич, хотите сказать: у персонала...
— Да нет же, голубчик... У Библиотеки! Библиотека наша — живой организм... Это ведь не здания, не люди и даже не книги. Это разум, воплощенный в камне и в бумаге, но он живет своей жизнью, дышит, любит, негодует... Я с ней часто разговариваю.
— С кем — с ней? — спросил я, глядя в блестящие молодые глаза старика.
— Ну ясен перец, с кем... с Библиотекой.
Возможно, старикан все-таки с приветом, подумал я осторожно. Многие увлекающиеся люди несколько неадекватно реагируют на предмет своего увлечения. Я знавал одного офицера спецназа, который почти боготворил АКМ. Тогда это меня почему-то не удивляло.
— ...Я разговариваю с ней.
— И она... отвечает?
— Разумеется. Вы бывали в нашей Библиотеке?
— Бывал, — ответил я и вспомнил, как однажды попал на экскурсию в старый книжный фонд, в знаменитый «круглый зал» хранилища. Казалось... — казалось ли? — но купол его был наполнен энергией... Не знаю, как это назвать... В нем, бесспорно, происходило нечто... Какое-то движение... Вихрь. Шелест. Шепот'
— Да, — кивнул головой Хилькевич. — Да, вы правильно поняли.
А ведь я не сказал ничего, кроме: «бывал».
— Вы правильно поняли. Но все гораздо сложнее... Боюсь, я не смогу вам этого передать... Она ведь не всякий день разговаривает. И не со всеми. Но коли она вас приняла... вы услышите голоса. Да, вы обязательно услышите голоса. Вы знаете, как скрипят по вечерам старинные шкафы в отделе рукописей? О, как они скрипят!.. Молчаливые днем, они пробуждаются к вечеру. А уж ночью! Ночью их музыка бывает порой невыносима. «Жизнь есть трагедия, ура!» — воскликнул незадолго перед смертью великий Бетховен... Невидимый ночной дирижер взмахивает палочкой: жизнь есть трагедия, ура!
Хилькевич замолчал, посмотрел в сырую тьму за окном и спустя несколько секунд сказал:
— Особенно сильно шкафы скрипели в одну из осенних ночей... Когда я вплотную приблизился к разгадке десятой главы «Евгения Онегина».
— А что, вы думаете, есть десятая глава?
— А вы думаете иначе? — быстро спросил он.
Я смешался, промолчал.
— Я даже знаю, где она лежит, — добавил книжный червь.
— Виталий Моисеевич! Вы понимаете, что...
— Я все, молодой человек, понимаю.. Еще не время. Шкафы в ту ночь скрипели на все лады. Кажется, они даже двигались... Впрочем, не знаю. Не уверен. Но я понял, где она лежит. Шкафы бушевали... о, как они бушевали!
— И? — воскликнул я, когда Хилькевич замолчал.
— И я потерял сознание. И понял — еще не время.
Потом мы сидели молча. Я не знал, как относиться к сказанному старым снайпером-книжником. Мистика, чертовщина... Я не знал, как относиться к сказанному, но я уже верил.
— А нуте-с, сударь, еще чайку поставим, — сказал Хилькевич. Вспыхнул газ под древним чайником. Языки голубого пламени ударили в медное дно.
— Библиотека жива и настроена к нам, книжным червям, вполне благожелательно. Потерялась книжка — так попроси Библиотеку, она отдаст.
— Как же вы ее просите?
— О, здесь у каждого своя метода... Всяк ищет «потеряшек» по-своему. Но общий-то способ известен и не нов. К ножке стула привязывают веревочку, дергают и произносят: «Черт, черт, поиграй и обратно отдай».
— Виталий Моисеевич! Да вы смеетесь надо мной.
— Помилуйте, молодой человек, не имею такой привычки, — ответил серьезно Хилькевич. Глаза, правда, задорно блеснули. — Мне однажды нужно было найти немецкий искусствоведческий альманах начала века... Провожу обычную процедуру: черт, черт, поиграй... дергаю за веревочку! И — представьте себе — со шкафа мне на голову падает книга. Пребольно! Беру в руки — он! Он — нужный мне альманах «Kimst». Вот так. И не было ни одного случая, чтобы книга не нашлась. Ясен перец?
— Перец, Виталий Моисеевич, ясен, но...
— Ежели книга похищена, а такое, к сожалению, бывает, тогда, разумеется, метод бессилен... Читатель не всегда разборчив и порядочен. Вот, например, Шамиль...
— Простите, какой Шамиль?
— Ну, не Басаев же... Шамиль в бытность свою взял в Библиотеке Коран и увез. И до сих пор не вернул. А в отделе национальной литературы его портрет повесили. Один из наших сотрудников увидел и возмутился: «Что же это вы нашего должника-то здесь повесили?» Впрочем, эта история прошлая... нынче необсуждаемая. История, сама ставшая достоянием истории. Сегодняшний читатель иной... Иногда оригинален до крайности. Да я вам сейчас кое-что покажу.
Хилькевич встал и вышел. Вернулся он минуты через три и положил на стол фотографию. С черно-белого снимка призывно улыбалась... обнаженная женщина. Она была молода, красива и, несомненно, развратна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37