Падрик сидит, скрестив ноги, из его улыбающегося рта торчит длинная травинка. Помятая шляпа сдвинута на затылок. На обветренном темном лице белая полоска ниже линии черных волос. Имельда закуталась в шаль, смеясь, посверкивает зубами. Падрик поджимает губы и хмурится.
— А теперь, Имельда, скажи, ты знаешь, что такое откровение?
— Знаю.
— И как ты думаешь, я могу тебе его открыть?
— Именно так я и думаю. Вообще, это Божий промысел.
— Ну, хорошо, что если вместо откровения, мы назовем это небольшим фокусом-покусом.
— Все это разговоры, разговоры.
— Скажу тебе по секрету, Имельда, что такого ты никогда не видела. У меня есть инструмент, который может выделывать разные штучки.
— Да, знаю я все эти обманные фокусы, на ярмарке видела.
— Да, но эту штуку мне дал сам святой дух.
— Интересно, Падрик, что же ты можешь иметь такого, что святой дух не показал бы мне, если бы я попросила его об этом в молитвах?
— Молитвы ничего не дадут, а ты послушай и посмотри у меня то, что может менять размер.
— Валяй.
— Я не вру.
— Ты больше болтаешь, а меня всю сырость от камней пронизывает.
— Подожди, я тебе сейчас покажу. Посмотри пока на иву.
Имельда отворачивается. У нее красные щеки, длинные черные волосы. Падрик расстегивает штаны. Сует в них огромную руку и вытаскивает длинный твердый белый пенис. Пронзительный крик низко летящих грачей, в кустах клекот фазана. Персиваль поправляет монокль, опираясь на руку Клементина.
Имельда хмурится. Когда, повернувшись, видит Падрика, стоящего руки в боки, с его инструментом, покачивающимся вверх-вниз. Внезапно траву освещает бледное солнце.
— Это что за штука выскочила там у тебя?
— Эта штука, Имельда, может проделывать фокусы и менять размер.
— Неужели?
— Точно.
— Ну, тогда давай.
— Он был таким малюсеньким, а стал таким большим.
— Тебя послушать, так можно подумать, что подобное может вырасти и из твоих ушей.
— Я, что, слишком быстро тебе это показал.
— Ты же мне это показываешь прямо сейчас, разве это не быстро, и где изменение размера? Он как был, так и есть одинаковый всю последнюю минуту.
— Положи свою руку вот сюда на минутку и он изменит свой размер.
— Чего ради я буду ложить свою руку, ты, что, не можешь изменить его размер сам?
— Ты раньше такие видела, Имельда?
— Нет.
— Тогда для тебя это новенькое.
— А вот и нет. Что тут новенького, если я видела, как из копны сена торчит палка.
— Я могу заставить его плеваться.
— Неужели? Может ты заставишь его еще и молиться?
— Прошу, не трогай религию.
— Ну, и где фокусы? Мне нужно возвращаться на кухню или меня начнут искать.
— Подожди, Имельда, подойди сюда. Поласкай его. Погладь его и он начнет выделять белое солоноватое молочко.
— С чего ради мне его ласкать? Сам, что, не можешь заставить его плеваться? Ты же сам говорил, что он будет проделывать фокусы, а я буду смотреть. У него тот же размер, что и в первый раз, когда увидел меня.
— Да разрази меня гром, ты только потяните его немного, как за коровий сосок, и из него пойдет молоко.
— Потом ты начнешь просить меня потянуть за черенок лопаты, чтобы найти золото.
— Ну, подойди же поближе. Еще ближе. Видишь, у него тут небольшая шаль. Натянул на головку, как перчатку. Оттяни шальку назад, так, вот и его маленькая розовенькая головка, гладенькая как глазок. Я могу ее вставить тебе.
— И куда же ты ее мне вставишь? И что это за разговоры? Куда такую штуку мне можно вставить?
— Ах, Имельда, у тебя семь дырок.
— А у тебя восемь, если посчитать и ту, что проделал святой дух в твоей башке, чтобы выпустить тебе мозги.
— Возьми его в руку.
— Чего ради? Это и весь фокус, который ты мне можешь показать?
Персиваль прикладывает пальцы ко рту в знак молчания. Тянет Клементина назад, пытаясь встать. С листьев и веток капает. Падрик, сунув руки под подмышки, идет вперед, покачивая своим членом. Ревет осел. Через болотистые пустоши и ямы полные грязи. Хихикая, Имельда протягивает руку и касается кончика пениса Падрика.
— Ой, как резиновый.
— Природа скрытна, пока не дашь этому магу шанс и не обхватишь черенок своими пальчиками вот здесь.
— А у него вены.
— И волосы у основания. Возьми его покрепче вот здесь.
— Как ты заполучил такое теплое, как живая плоть?
— Ну, что купилась, не так ли?
— Дальше, ты меня попросишь чуть присолить его и скушать на обед?
— Сплошная польза, если его еще уютно разместить между двумя картофелинами. Ты с солью съешь его, Имельда? Ты, как, голодна, может сделаешь это сейчас? До чая еще далеко. Давай, сделай это сейчас. Он твой. Потяни его.
— Он и так уже почти с оглоблю. Ты не шутишь, он плюнет?
— Плюнет, ей-богу, плюнет. И чем быстрее будешь тянуть его, тем быстрее он плюнет.
— А почему ты не тянешь?
— Это не то же самое, вот такой прелестной ручкой, как твоя, да. А я полностью свободен, чтобы наблюдать за фокусом. А, вот. Боже. Давай. Вот. Давай. Сейчас свершится. О, Боже, Имельда, только не отпускай.
— Он плюется. Каким-то мутным белым веществом.
— Не отпускай.
— Не отпускаю. Точно, оно пахнет, как там у моря.
— Ой, бля. Бля.
— Что с тобой, ты как будто в обморок падаешь?
— О, Господи, Имельда, исполнение такого фокуса как этот требует много сил. У меня голова кружится. Как будто тебе сзади по коленкам молотком вдарили и ушли.
— Думаю, у тебя что-то с головой. Смотри, я этим шаль запачкала.
— Имельда, только теперь об этом никому ни слова, ладно?
— Если это что-то особенное, то почему такие бездельники как ты не выступают с этим в цирке за деньги?
— А, теперь слушай, мне этот фокус открыл святой дух, который появился прямо здесь, на холме. Сказал, во имя Господа Бога, Падрик, храни его в тайне. Это был прекрасно сложенный парень. Как видение волнительной красоты.
— Когда я тянула, никакого видения не было, и из него вышла не святая вода.
— О, Боже, ты меня погубишь. Погубишь.
— Перестань пританцовывать, как босой в чистилище. Что с тобой? И твой фокус опал.
— Не смотри на него.
— Минуту назад ты просто умолял меня потянуть за него.
— Что за смех?
— Это не я, уверяю тебя.
— Я что-то слышал. Вон там, в саду.
— Это, наверно, какая-нибудь старая животина подавилась червяками.
— Опять смех. Я же слышу. Сейчас узнаю.
Падрик натягивает и застегивает штаны. Плотно обвязывает веревку вокруг пиджака. И прямо через боярышник подходит к стене и перелазает через нее. За деревьями как кенгуру тенью скачет Кларенс. И быстро исчезает в серой туманной дымке, обволакивающей склон горы. Преследуемый ревом Падрика.
— Я тебе все кости переломаю, сученок.
Две фигуры бросаются прочь, шурша ногами по обгрызенной зайцами траве. Имельда плюет на шаль и трет костяшками пальцев белое пятно. В небо взлетает серо-голубая печальная цапля с огромным клювом. Половить где-нибудь рыбку. Подальше от рева этого младого святого духа.
Яростно
Мчащегося по вереску
Пятками вовсю сверкая
Утоленным
Членом
Болтая.

11
Влажный нежный ветерок с моря и редкие лучи солнца. Пастбища взрываются зеленью, а бурые горы покрываются голубизной. С окон библиотеки убрали паутину. Из письменных ящиков удалили грибы. В старой банке из-под икры свежезаточенные карандаши. А я часто обращаюсь к паре земных и небесных отполированных до блеска глобусов, стоящих между окон. Чтобы определить, где же я, во имя Бога, нахожусь.
Позади этих запертых дверей библиотеки составляются письма, чтобы предотвратить злосчастные просьбы о деньгах. Составлен инвентарный список канделябров, дорогих подушек, статуэток, покрытых эмалью стеклянных баночек для засахаренных фруктов, медной кухонной посуды, хрустальных ваз и серебряных супниц. Приехал какой-то джентльмен. Персиваль проводит его ко мне. Сложив руки на жилетке, он стоит, чуть покачиваясь на пятках.
— Естественно, мы определим их ценность только после того, как их посмотрят эксперты. Но, конечно, если вы пожелаете продать все это сразу, не обременяя себя разными пустяками и предоставив риск нам, то мы назовем вам кругленькую цифру.
Персиваль следует за нами из парадных комнат мимо изъеденной червями мебели в стиле шератон, чиппендейл и выцветших, висящих лохмотьями гобеленов. Под хрустальными канделябрами передних комнат по истертым коврам, мимо шкафчиков, бюро и стульев. Мимо изогнутых колен дымовых труб, панелей и галерей, увешанных картинами. Часы бьют полдень, еще один поздний день.
— Конечно, очень трудно отличить хорошую имитацию от откровенной подделки. Но повторяю, если вы хотите сбыть все разом, одним чохом, так сказать, то мы назовем вам круглую сумму.
С угрюмым высокомерием джентльмен оценивает доспехи, арбалеты, копья и щиты в главном зале и поднимает брови при виде раскопок Франца, из которых тянет запахом серы. Тщательно уложив все записи во внутренний карман и кинув полупрезрительный взгляд на мои теннисные туфли, он, слегка приподняв подбородок, надменно выдавил из себя.
— И еще, было бы очень хорошо, если бы у вас были документы, подтверждающие право собственности.
Эрконвальд, который скармливал лягушек своим змеям, увидел, как мы проходим через комнату для слуг к конюшне и кладовой для упряжи, чтобы осмотреть медную и кожаную сбрую когда-то блиставшую на теперь поломанной парадной карете, лежащей разбитой посреди двора. После того, как джентльмен уехал, он постучал в мою запертую дверь. В его глазах стояли слезы.
— Уважаемый, смиренно прошу вас, выслушайте меня. Краем уха услышал разговор относительно продажи части ценностей, украшающих это древнее историческое здание.
— Я поистратился вчистую, Эрконвальд. И по уши в долгах. Так что я вынужден кое-что продать.
— О, добрый и благородный, долг — это лишь признак заблаговременной оценки, данной на основании обещания последующих богатств, которые, я уверен, вы заслуженно получите. Умоляю вас, ничего не продавайте.
— Эрконвальд. В замок поступает постоянный поток хлеба из цельной муки, булочек, бекона, ветчины, яиц и минеральной воды, который постояльцы расхватывают с такой быстротой, которую можно охарактеризовать лишь как обескураживающую. Персонал теряется в поисках укрытий. На полпути к моей комнате Шарлен оставила поднос с моим завтраком в коридоре, чтобы установить причину подозрительно шума, а минуту спустя, когда она вернулась, он исчез. Эрконвальд медленно опускает голову. Переплетает пальцы перед собой. Глаза опущены на сандалии. Сочетаемые с ярко оранжевыми носками. Которые. Ну, надо же. Мои.
— То, что вы говорите, уважаемый, и верно и печально.
— А я вижу, что, как только вы смонтировали шины, Франц тут же снял и разобрал двигатель, разложив его вон там на траве.
— Он восстанавливает потерянную мощность. И, пожалуйста, пока все это происходит, может вы откажетесь от своей застенчивости относительно наших вопросов касательно уникальности ваших гонад. Не дай Бог, их бы вам оторвало взрывом в обеденном зале или охватило перитонитом от рогов Торо, мы бы тогда навсегда потеряли такое чудо природы.
И в сумраке позднего дня Эрконвальд далее предложил мне воспользоваться Бароном, который будет рад взять на себя общественные обязанности, если ему позволят читать в библиотеке. Куда Персиваль в течение дня периодически приносил новости о последних событиях в замке. А для того, чтобы знать, существует ли еще внешний мир, я посылал его в город за газетой. Которая приходила с первой страницей месячной давности и вложенными страницами двухлетней давности.
— Да, разве это имеет значение, сэр, новости есть новости, неважно, какой они даты. А в данный момент внизу ждет джентльмен, чтобы увидеться с вами. Кто такой не сообщает, говорит только, что дело срочное и конфиденциальное. Впустить его, сэр?
Кудрявый человек в плаще, волосы расчесаны на пробор посредине. Голубые глаза под огромным лбом. Дымящийся окурок сигареты из длинного рукава сбоку. Неслышно ступает по полу, оглядываясь через плечо на Персиваля и Барона, изучающего ходы за шахматным столиком. Нервно подает мягкую при пожатии руку. Желтый свитер и серый пиджак под расстегнутым плащем, галстук, чуть выглядывающий из мятого белого воротничка.
— Мы одни, г-н Клементин?
— Да. Барон — мой адъютант.
— Понимаю. Я — комендант Макдюрекс, четвертая танковая дивизия, Западной армии. Я — здесь с целью исполнения приказов верховного командования, о которых вы были извещены в моем письме. Я также получил от вас ответ на мое письмо. Это своего рода введение.
— Вы не присядете?
— Благодарю
— Что-нибудь выпьете?
— С удовольствием, но я на службе.
— Не возражаете, если я выпью?
— Ради Бога. А тут у вас приличное место.
— Да.
— Наверно, требует много ухода?
— Да.
— Так, я уполномочен информировать вас, что мы провели предварительное наблюдение за вашей усадьбой и полученное мною разведывательное донесение не вполне убедительно. Был бы благодарен за помощь. Вы врач?
— Нет.
— Я так понимаю, что здесь есть постоянный персонал, который ухаживает за пациентами.
— Нет.
Барон, поправив монокль, поднимает взгляд с шахматной доски. Часы во дворе бьют восемь. Командор смотрит на свои часы и затягивается в последний раз.
— С учетом недавнего взрыва, происшедшего здесь, существует определенный риск.
— Здесь есть трое ученых с медицинским образованием. Постояльцы являются гостями.
— Прибывшими добровольно, не так ли?
— Я бы так не сказал, но ни кто из них определенно не проявляет признаков уехать добровольно.
— Неужели? В большинстве ваших приютов, по крайней мере, в этой части леса, чертовски долго держать пациентов. Но если вы говорите, что им здесь нравится, то этого достаточно. Ожидается небольшое нападение. Мои войска могут помочь.
— Комендант, я был бы рад, если бы ваши войска убрались бы отсюда.
Из глаза Барона выпадает монокль. В свете видны шрамы на его щеках. Дворовые часы бьют уже три. Комендант Макдюрекс снова смотрит на свои наручные часы. Персиваль сказал, что когда он наладит часы, то будет великолепно всегда чувствовать время.
— Г-н Клементин, уверен, что ваше терпение будет испытываться снова и снова, но я бы не брал на себя ответственность выпускать опасных лунатиков, чтобы они свободно бродили по дорогам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38