Никак не хочу. Более того, я!.. Да уж!.. Хочу стать для вас неким путеводным маяком в эту сложную минуту вашей жизни! Минуту! Час!.. День! Неделю! Год!.. Столетие!.. Ах, эти скверные штучки со временем. Ладно, Женек, – невидимый дух перешел на более доверительную манеру общения, – хватай эту даму и валяй. Я покамест целомудренно помолчу. Молчал же мой далекий предок, когда Иоанн Васильевич проводил брачную ночь с Марфой Собакиной! Это, кстати, та самая царица, которая показана в фильме „Иван Васильевич меняет профессию“.
– Замуровали, демоны!.. – деревянным голосом уронил Афанасьев и воззрился на Лену.
Та мягко, понимающе улыбнулась и произнесла:
– Бывает, Женя. У меня был один знакомый, Сева Жмякин, гитарист. Так он имел обыкновение допиваться до такой степени, что ему в каждом углу мерещилось по черту. Он, чтобы не обидеть, величал эту белогорячечную нечисть по имени-отчеству. Так, в левом ближнем углу у него сидел Иван Селиверстович, в левом дальнем – Петр Никифорович, в другом дальнем – Мефтахудын Ахнефович, бес татарского розлива. Ну и в последнем углу располагался гость из ближнего зарубежья, незалежный бис Петро Викулович. Этот появлялся только после злоупотребления самогоном.
«Ух какая понимающая девчонка попалась!» – пискнул Сребреник.
Афанасьев посмотрел на Лену. Она стояла в своем легком белом платье, чуть подрагивающем на ветру; ее тонкий вполоборота профиль вдруг показался ему таким далеким, словно он увидел его выбитым на серой плите, отделенной от него громоздкой грудой веков… Он опустил глаза и увидел, что весь асфальт у его ног исписан мелом и белые, размываемые начинающимся дождем линии складываются в смешные рисунки, набросанные шаловливой детской рукой. Женя засмеялся и произнес в манере Сребреника:
– Ух и напугал я вас, верно, Лена. И вообще, что за скверная привычка «выкать»? Давай на «ты».
– Давай, – тотчас же согласилась она. – Идем, Женя. Ты, кстати, весь перемазался. Это надо же так упасть – в единственную лужу в городе!
– И, как назло, самую грязную.
– Конечно, самую. Ведь у нее нет конкурентов. Она же – единственная.
Под ногами захрустела опавшая листва: они вошли в ворота городского парка, за которым находился дом, где жила Лена. Несмотря на ранний час– всего-то десять часов, максимум четверть одиннадцатого, – парк был пустынен. Только одинокая, сгорбленная фигура виднелась на одной из ближайших лавочек – очевидно, какой-то бомж, не найдя лучшего пристанища, прикорнул под сенью огромного раскидистого вяза. И теперь на него с легким шуршанием падали листья.
Афанасьев посмотрел на этот обломок цивилизации и засмеялся: так нелепы показались ему его недавние страхи и так умиротворяюще-спокойна была разлитая в мерно остывающем воздухе сентябрьская тишина. И даже умолкший бес Сребреник уже не существовал, да и как можно было поверить в такую небыль?.. И тут пошел ливень.
– Мы совсем промокли! – смеялась Лена, когда Афанасьев, позабыв о своих недавних недомоганиях, буквально волок ее по превратившейся в русло бурного ручья аллее. – Ты промок, – сказала она, когда они наконец очутились под козырьком подъезда, и ткнулась влажным лбом с прилипшими к нему русыми прядями в его пахнущее мокрыми осенними листьями плечо. – Пойдем выпьем горячего чаю. Брюки очистишь. Посмотри, тебе на спину налипла разная шелуха… Да-а-а!
– К тебе? – машинально вырвалось – не успел сдержаться – у Афанасьева.
«А что сдерживаться?» – ляпнул Сребреник, и Женя едва удержался оттого, чтобы снова не послать подальше этого беса, эту невесть откуда налипшую, как шелуха из мокрого, облепленного осенними безделицами старого парка, нечисть.
Он вопросительно посмотрел на Лену.
– Я живу одна, – сказала девушка, – так что ничего страшного… и… не подумайте чего, Евгений Владимирович, – невесть почему снова перешла она на протокольный официоз.
Громко мяукнула подъездная кошка, и ее срывающийся голос потонул в надрывном и хриплом порыве ветра; а со стены сорвало плохо приклеенное объявление, и белый листок, то трепещуще застывая в воздухе, то бешено вращаясь и хаотично взлетая, словно танцор с перебитой ногой, растаял во тьме насупившегося вечернего парка.
Нет смысла вникать в дальнейшее. Скромно надеемся, что даже вертлявый бес Сребреник отворотил свое рыльце. Впрочем, об этом история умалчивает. Но так или. иначе – через полчаса Лена и ее случайный усталый гость стали любовниками.
А наутро позвонил на Женькину мобилу (почти разряженную) Серафим Иванович и срывающимся голосом сообщил, что только что на счет их агентства переведено ДВАДЦАТЬ тысяч долларов. Невероятная сумма для провинциальной журналистской информконторки. Это был аванс…
Судя по голосу, гражданин Сорокин был испуган. За что, за что им платят столько, ведь еще ничего не сделано?..
3
– Колян, мне срочно нужно с тобой поговорить.
– Да ты че?.. Врв-в-в… гыбм-м-м… ты че в такую рань-то звонишь?
– Какая рань, Колян? Одиннадцать часов! Это… мне с тобой нужно поговорить, срочно. Тут небольшая проблемка.
– Ну, так сегодня суббота! Можно подольше поспать, блин!
Судя по голосу Ковалева, вчерашняя пьянка протекала после ухода Афанасьева из сауны еще долго, бурно и живописно, в связи с чем высказывания Коляна и главным образом их тембр и тон смутно ассоциировались… гм… с фугой в исполнении испортившегося сливного бачка, что ли.
– Ну чего там? – пробурчал Ковалев. – Опять какие-то терки не по делу?
– На этот раз куда как по делу.
– И что за дело?.. Так скажешь или это, ну, типа – не по телефону?
– Не по телефону. Ничего так дельце. Ценой в двадцать тысяч баксов для начала в качестве аванса.
Колян сразу проснулся. Из уст Афанасьева ему никогда не приходилось слышать оглашения таких сумм, которые для самого Ковалева были делом, в общем-то, довольно обыденным. А вот что касается Афанасьева… Последний являлся человеком, вот уже два с лишним месяца сидящим без денег, так что для него и сто баксов явились бы гигантской суммой, не говоря уж о цифре в 200 (двести!) раз большей!
Колян выдохнул:
– У тебя что… заказ какой наклюнулся?
– Вроде того. Коля, все после. Давай встретимся. Нужно с тобой посоветоваться, дружище. Может, что-нибудь и подскажешь. А то я, честно говоря, скоро с катушек спрыгну.
– Ну ладно, давай я к тебе заеду.
– Да я не дома ночевал.
Колян тотчас же подпустил известную долю двусмысленной масляной иронии:
– Что, девчонку подцепил? Не ту, про которую ты вчера в бане рассказывал, а?
– В точку. Только не подцепил, а… К ней как-то это слово не подходит. Ладно. Но она тут ни при чем. В общем, я сейчас в редакцию, а потом сразу к тебе. Ты один?
Колян поднялся с кровати, повертел головой и ответил в трубку:
– А черт его знает. Я не помню, как и пришел. Жена могла или вчера уйти в знак протеста к подруге ночевать, или сама до сих пор дрыхнет еще. В общем, ты когда подтянешься?
– Думаю, через час. Если буду задерживаться или случится что-то непредвиденное…
– А что, может случиться? – перебил Колян.
– Может. Мне после вчерашнего кажется, что вообще ВСЕ может случиться. Причем сложное такое ощущение… предчувствие, замешанное на…
Колян не любил детальной нюансировки Жениных настроений и мироощущений. Он вообще предпочитал не копаться в разного рода слюнявых мелочах, как он сам это квалифицировал. Потому он решительно перебил своего друга, говоря:
– Ладно, все ясно. В общем, жду тебя к обеду. Я тут как раз немного здоровье поправлю, а то что-то голова болит и вообще…
Здоровье Колян Ковалев действительно поправил. В чем, в чем, а в этом он толк знал. Потому что к приходу Жени Ковалев был уже другим человеком, в корне отличным от того, кто поднял трубку по-утреннему звонку Афанасьева. Этот в корне отличный индивид имел весьма свежий вид, был выбрит и благоухал дорогим одеколоном. Правда, помимо запаха одеколона, просачивались и другие запахи, к примеру – свежего алкоголя. Нет никаких сомнений, что Колян только что удачно опохмелился. Впрочем, Женя и так нисколько в этом не сомневался, потому сразу перешел к делу. Сделал он это в манере, весьма удивившей его друга и соратника: подошел к столу и одну за другой выложил две пачки купюр, каждая бумажка достоинством по пятьдесят долларов. Колян недоуменно смотрел на эти манипуляции Жени, а потом спросил с оттенком подозрительности:
– Что это?
– Уж не тебе спрашивать, Колян. Ты это видел куда чаше меня. Баксы. Натуральные такие американские дензнаки. Тут две пачки по пять тысяч каждая. Ты вот все говорил, что мне не выдают зарплаты в моем несчастном агентстве «Пятая нога», ну так вот – выдали. К тому же, как я тебе по телефону заявил, это АВАНС. Милый такой аванс, правда?
– И за что? – спросил Колян.
– А вот это, Коля, я и хотел бы выяснить поподробнее. К тому же надеюсь, что и ты мне что-нибудь присоветуешь.
Колян взял в руки одну из пачек, выдернул одну купюру, повертел в руках, даже понюхал, посмотрел на свет и пробормотал:
– Насколько я могу судить, непаленая. Нормальная.
– Там, откуда они поступили, фальшивки если и держат, то только в каких-то очень хитрых целях, – отозвался Женя, убирая деньги обратно в карман. – Ладно, пойдем побеседуем. Ты один?
– Галька спит у себя. Она наскоро перекусила, поболтала с какой-то дурищей по телефону и опять спать завалилась. Ну и пусть спит. Баба с возу – потехе час, как говорит наш общий друг мент Васягин, юморист хренов. Ну, проходи, садись. По пивку? Или коньячку лучше?
– Не, коньяк не буду, я уже водки хватанул в редакции с перепугу. Там Серафим Иваныч сидит, зенки на бабло пучит. Сам толком понять не может, откуда такое счастье привалило. Мне вот без разговоров половину отдал. Наверно, думает, что это ему на похороны выдали!
– Я так понял, – медленно начал Колян, – что авансик, который свалился на твою голову, как-то связан с тем звонком Иваныча, которым он тебя выдернул из компании нашей. Зря ты ушел… Если б ты остался, может, мы потом не так круто нажрались бы.
Афанасьев сделал движение рукой, долженствующее обозначать, что лично он не питает по этому поводу никаких иллюзий. Мол, нажрались бы, милый друг, все равно нажрались бы. Потом он подождал, пока хозяин принесет запотевшую бутылку водки, а также грубо, фактурно, по-мужски нарубленную закуску в виде толстых ломтей ветчины и сыра и апельсиновый сок в полуторалитровом пакете. Выпили. Женя откинулся на спинку кресла и начал:
– Не знаю, как тебе изложить, Колян, но что дело нечисто, этого не скрывает и сам заказчик, иначе не стал бы платить таких бешеных денег за то, что, казалось бы, мог без труда сделать сам. Вот представь себе: ты – мастер на все руки. У тебя, скажем, отвалилась плитка на стене в ванной. Что ты сделаешь, если, как я уже говорил, ты – мастер на все руки?
– Я?
– Ну не Ты, а человек, который попал в такую ситуацию и который все умеет делать сам?
– Да что ты мне мозги пудришь? Ну, взял бы плитку да и присобачил ее назад. И всего делов.
– И всего делов, – машинально повторил Афанасьев. – А что бы ты сказал, если бы этот человек не стал ничего делать сам, а пригласил бы мастера, причем спеца так себе, тяп-ляп? И заплатил ему вперед так, как если бы платил Леонардо да Винчи,
который этот сортир ему фресками расписывает. Или Микеланджело. Ну, с Микеланджело и Леонардо я, может, и загнул, но, скажем, платить за (одну плитку как за капитальный евроремонт – это, согласись, или глупо, или подозрительно. – Не, это без базара, – согласился Колян. – Аза что тебе отвалили такие «бабки», к тому же только аванс? Местные – вряд ли, значит, какой-то московский хлыщ? – Вот именно. Московский. К тому же из спецслужб. По крайней мере, он сам так утверждает. А сделать мне нужно вот что: найти по двум письмам, адресованным твоему тезке, Николаю Малахову, некую Лену. Она была его подругой. Этому типу из столицы втемяшилось, что я смогу найти эту Лену… – Так ты одну уже нашел! – хитро сказал Колян. – Ну, знаешь ли. Той едва девятнадцать исполнилось, а автору письма – двадцать пять. К тому |же та Елена – левша, а м-м-м… моя Лена – она правша. Да и вообще, что их сопоставлять, глупости какие! В общем, пришли мы в гостиницу к этому Ярославу Алексеевичу… И Афанасьев изложил суть дела, в которое волей-неволей втянул их загадочный столичный гость. Колян слушал внимательно, изредка вставляя короткие отрывистые реплики. Когда Женя закончил, Колян выставил вперед нижнюю челюсть, что, верно, должно было обозначать мыслительные потуги, и заявил:
– Н-да. Мутное дело. На моей памяти было однажды, когда журналист получал десять тысяч долларов за работу. Вру! Два случая. Один даже пятнадцать получил за разовое дельце. Пятнадцать тысяч «бакинских», бакс к баксу. Только, Женька, понимаешь, тут такая штука. Этот тип заработал свои деньги за заказной материал на одного члена Госдумы. Члена вскоре законопатили, а журналюгу нашли спустя полгода на дне Москвы-реки. Вот такая петрушка!.. Большие деньги – это всегда риск, это ты уж мне поверь! Никто ничего не платит просто так! «Бабки» руки не жгут?
– Жгут, – признался Афанасьев. – И еще, Колян… Тут еще одно дельце похлеще будет.
«Про меня, что ли? – поинтересовался бес Сребреник. – Ну-ну, заливайте, Евгений Владимирович. Посмотрю я, как Колян Лексеич отреагирует. Ух ты!.. Смехотура!..»
– Про тебя, про тебя, – машинально шепнул бесу Афанасьев.
Колян воззрился на друга в упор:
– Про меня?
– Да не про тебя, Колян. Тут такое дело. В общем, я слышу голос со стороны, который утверждает, что он бес по имени Сребреник. Ты только не… В общем, он на самом деле существует, это не белая горячка и не паранойя, как ты можешь подумать.
Колян серьезно посмотрел на Афанасьева, а потом без разговоров налил тому стакан водки и почти пропихнул в Женину пятерню. Афанасьев выпил, поперхнувшись на последнем глотке, и, торопясь и судорожно сжимая-разжимая пальцы левой руки, отправил в рот один за другим три куска ветчины.
– На самом деле, – повторил Женя.
– Так-с, значит, вот что, – ничуть не удивляясь, решительно сказал Колян, – сейчас едем ко мне на дачу, два денька отдохнем, соберешься с силами, а то я смотрю, что твой Херувим Иваныч и эта Еленушка последний умишко из тебя выпили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39