Вот если Женьке отключили мобильный за неуплату, что с ним случается каждую неделю, то мне такая «благодать» светит…
И он решительно снял трубку, чтобы звонить своему первому сотруднику. На оконном стекле, кривляясь, как пьяные чертики, танцевали веселые солнечные блики, и под порывами молодого весеннего ветра пузырилась, взлетая к едва ли не прилипая к потолку, потертая занавеска, пугающе убогая на фоне обозначенной Ярославом Алексеевичем жирненькой суммы.
Слишком жирненькой, чтобы быть чистой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Люди, несносные во всех отношениях

1
– Ух, хорошо! – безапелляционно заявил Колян Ковалев, заворачиваясь в простыню и выходя в предбанничек, где за деревянным столом его уже ждали неразлучные друзья – Женька Афанасьев, журналист и борзописец, да Василий Васягин, новоиспеченный лейтенант милиции, хотя еще не так давно он маялся всего лишь в сержантах, а потом в старшинах. – Ну что, мужики, че дальше делаем? Царапнем по паре рюмах, да и девчонок звать?
Васягин, который время от времени пытался поддержать реноме правоохранительных органов и по этому поводу строил из себя наиболее высоконравственного их всех трех друзей, заметил:
– Колян, а тебе-то зачем? У тебя дома жена молодая, Галя, женился ты всего как полгода. Хорошее имя, а главное – редкое, как говорится в известном фильме.
Ковалев махнул рукой: – Хорош занудствовать, старлей! – Я не старлей, а просто лейтенант.
– А если просто лейтенант, так тем более. Лейтенант обязан наслаждаться жизнью, а ты ведешь себя как обсыпанный нафталином подполковник. Женёк, ты-то как? Не против?
– Я-то не против, а на Васягина ты не смотри, И он у нас известный ханжа. Так что…
Афанасьев хотел выдать еще пару-тройку убийственных фраз в адрес известного ханжи и ревнителя нравов товарища Васягина, однако тут зазвонил мобильный. Женя взял его и поморщился, увидев, что на дисплее определился номер редакции.
– Ну что ему еще надо? – пробурчал он. – Иваныч же собирался эту молоденькую… практикантка которая… инструктировать.
– У него же жена ревнивая, – незамедлительно встрял Колян. – Куда ему инструктировать? Да он уже немножко мхом стал покрываться, ваш Иваныч, что его на молоденьких тянет-то? Студенточка, поди? – хитро подмигнул он Афанасьеву.
– Ну да, – сказал Афанасьев и поднес трубку к уху. – Да, слушаю, Серафим Иванович. Что тебе? Что? Кто? Ну-у-у… меня? А он, часом, не ошибся? Как? Да ты что… прямо из Москвы? – трусовато поблескивая красивыми глазами, которые давали столько поводов для шекспировской ревности его многочисленным подружкам, пролепетал Афанасьев. – И сказал, что эти бумаги… мне?
– Вот именно.
– А у них там что, своих спецов нет? Там же, наверно, такие зубры сидят, что я на их фоне просто таракан на бельевой веревке. – Афанасьев поежился и нерешительно посмотрел на Коляна Ковалева, сидящего напротив и строящего страшные рожи из разряда «смерть предателям и уклонистам». – Что, едем к этому… Ярославу Алексеевичу? Так, Иваныч?
– Совершенно верно. Жду тебя через полчаса у гостиницы «Чехия».
– Иваныч, через полтора, а? Дай с ребятами допариться, тут и пива совсем ничего осталось…
– Нет! – обрубил Серафим Иванович. – Знаю я твое «совсем ничего»! Ты в прошлый раз на пресс-конференцию к первому заместителю председателя правительства области тоже ходил, когда «совсем ничего», а в результате такая статейка появилась, что мне самому чуть статью не вляпали, а агентство едва не закрыли.
– Так это в прошлом году…
– Хватит! Через полчаса, и ни минутой позже! Очень, очень важное дело!
И Женя услышал в трубке короткие гудки. Он растерянно взглянул на Коляна Ковалева и пробормотал:
– Что-то Иваныч ведет себя странно. Не по-херувимски.
– Не по хе… Как?
– Херувим – это вроде на небе такой живет, – пояснил одаренный лейтенант Васягин. – Типа ангела. А еще серафим. А Женькиного начальника как раз и зовут Серафим Иваныч. Вот Афанасьев и прикалывается.
– А-а-а…
– Все ты правильно сказал, Вася, только не до приколов сейчас. Иваныч прямо с цепи сорвался. Что это с ним? Даже когда на интервью к Пугачевой Алле Борисовне, когда она к нам на гастроли приехала, опаздывали, и то он так не пузырился. А тут… Черррт его знает, зачем я ему так срочно понадобился!
– Так у нас же еще пиво, а в холодильнике водочка… – недоуменно проговорил Колян.
– Без меня выпьете.
Ковалев недоуменно воззрился на Женю Афанасьева и, разведя –руками так, как будто он хотел обнять какого-то неимоверно толстого человека, проговорил:
– То есть что значит – без тебя? Маразм какой-то! Это… ты своему Херувиму Ивановичу…
– Серафиму, а не Херувиму.
– Ну вот, я это самое и говорю. Серафиму этому скажи, что не дело так обламывать. Если б еще платили по делу и начисляли нормально… А то ты уже сидишь третий месяц без копейки, а он тебя только кормит «завтраками»: «завтра, завтра»!
– Так денег не начислили партнеры, – слабо пытался защищаться Женя, впрочем прекрасно сознавая, что его доказательная база очень слаба.
– Денег не начислили!!! – окончательно воспламенился темпераментный Колян. – Так пусть он прямо и скажет, что деньги будут… ну, скажем, к августу 2020 года, а пока что пятнадцать лет поработай на доброхотных началах, блин!
Афанасьев махнул рукой и стал собираться. Честно говоря, он уже и не вслушивался в последние слова Ковалева. Его мысли были заняты другим. Что-то уж очень суров и безапелляционен обычно кроткий и незлобивый, как и положено человеку с таким именем, Серафим Иванович Сорокин!.. Наверно, в самом деле приключилось что-то экстраординарное. Э-эх!..
– Ну, иди, иди! – напутствовал его Колян. – Может, аванс какой дадут, а то пьем все время за мой счет, блин!
На это возразить было совершенно нечего.
2
– Евгений Владимирович? – Человек из службы внешней разведки посмотрел на Афанасьева с неприкрытым интересом. – Очень приятно. Жаль, что причина, из-за которой возникла необходимость с вами познакомиться, столь неприятна.
Афанасьев захлопал глазами: пугала многозначительная внушительность, с которой выражался Ярослав Алексеевич.
– У вас дома есть сейф?
– Сейф? – Афанасьев поморщил лоб, а потом отрицательно покачал головой: – Сейфа нет. А зачем он мне дома? Прятать от конкурентов секретные материалы журналистских расследований?
– Вот именно, – ответил московский гость. – А на работе?
– На работе есть, – за Афанасьева ответил Сорокин. – Я так понимаю, он может потребоваться.
– Непременно.
И с этими словами Ярослав Алексеевич вынул из внутреннего кармана чистый конверт. По тому, как осторожно он держал его двумя пальцами, Сорокин понял, что это и есть те самые письма от
таинственной незнакомки, адресованные Николаю Малахову.
– Взгляните, Евгений Владимирович. Афанасьев взглянул на шефа, а потом принял
конверт и медленно вытянул из него несколько сложенных вдвое листков. Развернул и увидел, что в нескольких местах из текста вырезаны фрагменты. Несколько продолговатых прямоугольничков, содержавших, судя по всему, не более одного-двух слов.
Присмотревшись, Афанасьев понял, что это одно слово. Более того, это имя. Или фамилия.
– Мы нашли эти письма уже испорченными, – сказал Ярослав Алексеевич. – По всей видимости, вырезал сам Малахов, потому что никто, кроме него, просто не мог этого сделать.
– А вы? – неожиданно для себя самого спросил Афанасьев.
– Мы? Зачем же нам осложнять вашу работу? Возможно, уничтожена фамилия человека, у которого эта женщина – Елена – спрятала пропавшие данные.
– Да, да, конечно, – пробормотал Афанасьев, пряча конверт в карман пиджака. – Простите…
Они уже собрались уходить из номера москвича, условившись о связи, как Ярослав Алексеевич хлопнул себя по бокам и воскликнул:
– Чуть не забыл! Вот.
– Что это? – спросил Сорокин, разворачивая протянутый ему лист с компьютерной распечаткой.
– Это отчет графологической экспертизы этих писем, сделанной в Москве. У нас. Посмотрите, должно помочь. И помните – эти письма следует беречь как зеницу ока! Да, и еще… – Он внушительно посмотрел сначала на Сорокина, а потом на Афанасьева и вкрадчиво произнес: – Я также рекомендовал бы не сообщать о нашем разговоре ни коллегам, ни родственникам. Все-таки дело государственной важности.
– Не нравится мне все это, – уже на лестнице сказал Сорокину Евгений Афанасьев. – Даю голову на отсечение, что этот, из разведки, что-то недоговаривает.
– Не что-то, – отозвался Сорокин, – а очень многое. Но мы должны делать то, о чем нас просят. Ты знаешь, сколько составит наш гонорар в случае успеха?
– Ну?
И Сорокин назвал цифру, услышав которую Афанасьев споткнулся и скатился по лестнице, отчаянно оскверняя атмосферу замысловатой бранью. Сорокин посмотрел ему вслед и пробормотал:
– «Рекомендовал бы не посвяшать в это дело ни коллег, ни родственников»… Родственников! Да меня моя жаба изведет вопросами, откуда мне перечислили ТАКИЕ деньги!.. НЕ убил ли кого?.. НЕ ограбил ли?.. Хотя не далее как позавчера орала, что я и мухи прихлопнуть не могу, даже если мне за это заплатят! Интересно… что она теперь скажет…
Впрочем, Серафим Иванович кривил душой: ему не было интересно, что именно скажет его супруга. Достаточно было взглянуть на его тоскливую шаркающую походку, когда он плелся домой…
В то время как Женя Афанасьев…
О, этот Афанасьев!
Возвратившись в редакцию, Афанасьев заперся в опустевшем кабинете Сорокина, том самом, что располагал сейфом, и внимательно, с нескрываемым интересом прочитал оба письма. Еще бы – ведь они сулили счастливое и безбедное существование на всю оставшуюся жизнь. А осталось не так уж и мало.
«Здравствуй, Коленька. Сегодня я проснулась ночью оттого, что мне приснилось, как ты катаешься со мной на „Чертовом колесе“ в городском парке. Я проснулась, зажгла лампу и начала смеяться, как сумасшедшая, вспомнив, как я учила тебя плавать. Ты тогда был похож на новорожденного котенка и как-то по-детски вылезал на берег… Извини, если обидела.
Последний раз ты был очень мрачен, и я никак не могу забыть, как ты ходил со мной в театр и плакал, когда… (в письме зачеркнуто, потом поверху неразборчиво дописано) такого теперь не бывает. Мой начальник, оказывается, тоже был в тот раз в театре, правда в основном в буфете, где он восторженно лакал водку с пивом. Разумеется, напился, как утопленник в весенний разлив. А на следующий день он сказал, что (зачеркнуто, но Афанасьеву все-таки удалось разобрать), дескать, чего это ты, Ленка, гуляешь со всякими худосочными бледно-зелеными студентами консерватории? Это ты – студент консерватории. (Дальше разборчиво.) Он намекнул, что при встрече обязательно расскажет все *** (вырезано), по дружбе раскроет глаза на жену. Хорошо, пришел посетитель, и они с моим начальником начали пить водку. Завтрак репортера.
Колечка, мне так часто становится страшно за все то, что сегодня между нами. Глупо думать, что такое может остаться надолго и не сорвется и не улетит, как осенние листья под ветром. И еще (неразборчиво) он начал догадываться, что я люблю тебя. Когда ты пришел к нам, чтобы показать свои рисунки, которые он обещал взять, то помнишь, тогда уронил чашку с кофе и долго собирал осколки. Помнишь? Так вот, Колечка, в этот момент он обо всем догадался. Просто он хороший и всегда честен перед собой (неразборчиво) не хочет признаться, что его жена прислонилась к другому. Он чувствует. Он любит меня, и это очень больно, что вот так (зачеркнуто).
Ну вот… кажется, он идет… Коля (буква «я» срывается беспомощной кривой линией, а несколько ниже дописано куда более ровным почерком)
Я не хотела посылать тебе это письмо. Но так будет нечестно. То, что ты хотел принести мне, *** согласен некоторое время сохранить у себя. Я сказала ему, а еще я хотела добавить, что я лживая тварь и обманываю его, такого чудесного человека, что и такая любовь, как наша с тобой, может пятнать и клеймить, но он так умоляюще посмотрел на меня, что я окончательно уверилась: он все знает. Но слишком (все перечеркнуто, и внизу каскадная подпись)
Люблю,
родной,
твоя
Лена».
Афанасьев покачал головой и отложил письмо в сторону.
Чем же занимался этот Малахов?
Впрочем, кое-что уже можно вычленить из этого письма влюбленной женщины. Во-первых, она журналистка. Об этом свидетельствует ироническая ремарка в адрес шефа: «завтрак репортера». Во-вторых, она замужем, и ее муж – достаточно покладистый и душевный человек. Хотя все это, конечно, общие фразы.
Но многое непонятно. Каким образом этот Николай Малахов мог встречаться с любимой женщиной в поволжском городе и даже проводить с ней время в театре и учиться плавать, если, по словам того сотрудника внешней разведки, он не покидал своего подмосковного городка?
Афанасьев вздохнул и начал читать второе письмо.
«Здравствуй, Коля. Почему вот уже несколько дней тебя нет дома и ты не звонишь и не заходишь? Я решила оставить это письмо в твоем почтовом ящике, быть может, так вернее дойдет. До тебя вообще медленно доходит, родной. Сегодня я вдруг вспомнила, как мы с тобой познакомились. Ты сидел на бортике фонтана, опустив ноги в воду, и смотрел на брызги. К тебе тогда подошел мент и сказал, что ты нарушаешь общественный порядок. По-видимому, его прислали издалека, потому что акцент был нещадный и такой… праведный, что ли. Меня так это взбесило, что я прыгнула в фонтан прямо в туфлях и длинном платье… ну, ты помнишь. И сразу же пошел дождь.
А потом я два дня мучалась воспоминанием. Мне все казалось, что я уже где-то видела тебя до нашей встречи. И что эта встреча была не простым столкновением в толпе, а – незабываема. И все-таки я забыла…
Странно. Мы знакомы уже несколько недель, а я не знаю о тебе ничего. Кто ты? Почему в нашем городе у тебя нет ни друзей, ни знакомых, ни родственников? Ни работы, ни учебы. Ты говорил, что ты откуда-то издалека (нет, нет, не как тот меднолобый мент!), но только сейчас я призналась себе, что не верю. Иногда мне кажется, что у тебя нет родственников и друзей не только в нашем городе, но и на всей земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39