С сим остаемся, Петрушка Алексеев, Франчишка Лефорт, Алехсашка Меншиков, Автономка Головин»…
– Так, – сказал Ромодановский, похмурившись, – значит, оставь покуда розыск, как государь вызывает меня в Прешпург?
Нарочный, не смея говорить при грозном князе, только поклонился.
– Эге, это он не просто так, – рассудил дядюшка Федор Юрьевич. – Микешка, а прикажи запереть сих четверых в крепком подвале, да поставить караул, да до моего возвращения и пальцем не трогать, допроса, а тем паче розыска не вести.
Микешка Матроскин отвернулся, и если кто мог бы увидеть в этот момент его раскормленную рожу, то ясно прочитал бы на ней разочарование. Для этого молодца допрос и дыба были чем-то вроде игры в боулинг для досужего жителя XX века.
Князь Ромодановский уехал. Афанасьев, Ковба-сюк, голландец и Буббер, запертые в сыром и темном подвале, получили передышку. На неопределенное время. Нужна ли она?.. Ведь, какизвестно, ожидание смерти хуже самой смерти.
3
– Да кто же тебя просил гоняться за этим типом?! – в сердцах воскликнул Пит Буббер, когда подозреваемые остались наедине.
– Так откуда ж я знал, что все так повернется?
– Откуда он знал, откуда он знал! Зачем ты вообще назначен в миссию, если из-за тебя нормальные люди вляпались в такой переплет, что и страшно подумать!
– Подумать? – Несмотря на чрезвычайную трагичность положения, Евгений еще сохранил силы на сарказм в голосе. – Ну, если судить по той чуши, которую ты нес князю Ромодановскому и царю Петру, Буббер, думать тебе и в самом деле страшно. Потому что занимаешься ты этим крайне редко. О каком таком адвокате ты порол? Какого еще американского посла, то есть консула, требовал? Никаких американских штатов еще нет и в помине, а далекие предки твоих адвокатов, послов и консулов пока что с воплями гоняются за коровами где-нибудь по степям Аризоны. Впрочем, вру!.. Никакой Аризоны еще нет, понятно тебе? А тот тип, который уж не знаю что помыслил против царя… тот тип в самом деле убежал от меня в ту спальню, которую нам отвели в доме генерала Лефорта, и как я сразу мог понять, что это именно та спальня, ты, дурень лунный?
Обычно тихий и немногословный Ковбасюк вдруг поддержал Афанасьева:
– В самом деле, мистер Буббер, вы вели себя… не совсем умно. Я понимаю, что действия Жени, по стечению обстоятельств, привели к тому, что мы вот тут сидим, в этом застенке. Но самое смешное состоит в том, что мы сидим тут абсолютно, абсолютно ЗАСЛУЖЕННО.
Тут выпучили глаза и Афанасьев, и Буббер. Один голландец, мутный, полусонный и продолжающий страдать от похмелья, никак не отреагировал на фразу Ковбасюка. А реагировать было на что. В конце концов, бывший чучельник говорил не так уж и часто, а если открывал рот, то порой мог выдать такое… Как вот сейчас.
– То… есть? – наконец проговорил Афанасьев. – То есть как это, Ковбасюк.., так это ты – ты хотел убить царя Петра?
– Я этого не говорил. И никого я не хотел убить, я вообще всю ночь спал.
– Уф-ф! А что же ты сказал о том… о том, что мы тут находимся заслуженно, а? – брякнул Буббер.
– А ты что хотел? Мы прибыли сюда заменить законного царя его клоном, безмозглым существом, которое было бы марионеткой, проводило бы любой закон, развязывало бы любую войну… Словом, делало бы все, о чем его только попросят те, кто им управляет. То есть мы. По-моему, это было очевидно с самого начала. А теперь нас арестовали за то, чего мы, кажется, не делали – ПОКА не делали. То есть злоумышляли против царя.
– Что за чушь ты несешь?! – взвился Буббер.
– А, между прочим, он несет не такую уж и чушь, – задумчиво отметил Афанасьев. – Он прав. Боюсь, что если нас вздернут на дыбу, то придется признаться во всем. Сложнее всего будет объяснить Ромодановскому про машину времени. Зато информашку о замене царя на марионетку он легко усвоит. В русской истории еще не такое бывало и то ли еще будет. А самая жуткая и непредсказуемая свистопляска начнется, если мы… если мы все-таки выполним наше, задание. То есть подсунем нашим пращурам совершенно политкорректного, демократичного и безмозглого правителя.
«Интересно, сколько он продержится на троне, хе-хе?..» – внес свою лепту в беседу бес Сребреник.
Ковбасюк, который тоже слышал несносного инфернала, выговорил одними губами:
– Да боюсь, что недолго. Н-да. Только, наверно, если все пойдет так, как идет сейчас, мы до того времени не доживем.
Зловещее замечание Ковбасюка заставило всех умолкнуть. Наверно, каждый подумал, что не так уж и неправ был Петр, когда велел арестовать всех, и каждый теперь невольно подозревал всех остальных и неприязненно думал об этом: зачем, зачем все это нужно?..
Афанасьев сидел скорчившись в самом углу подвала и даже не слышал о том, что говорит ему, надсаживаясь, неугомонный бес Сребреник. Он думал совсем не о том, что в любой момент может возвратиться дядюшка Федор Юрьевич и повелеть своему кату Матроскину вздернуть всех их на дыбу, одного за другим. И допросить сначала с пристрастием, потом с особым пристрастием – выведать всю подноготную, всю подлинную правду, согнуть в бараний рог. в три погибели. Евгений сидел и думал о том, что для всех последующих времен, быть может, лучше, что их, миссионеров дурацкого проекта «Демократи-затор-2020», остановили в самом начале. Сразу. Когда еще никто ничего не успел сделать.
Только один участник миссии остался на свободе. Глава, руководитель. Сильвия фон Каучук. Обладательница целой груды знаний и черного пояса по карате, выглядевшего здесь, в России конца XV века, мягко говоря, страшно. Женщина-глыба…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Неучтенная родня царя Петра

1
Сильвия фон Каучук сидела напротив всешутейшего и всепьянейшего патриарха всея Яузы Никиты Зотова и размышляла. Подумать было о чем. Хоть она и оставалась на свободе, все же в любой момент могла угодить в застенок приказа Тайных дел, а там все были отнюдь не так любезны, как в Преображенском дворце царя и особенно в доме генерала Франца Лефорта в Немецкой слободе. К тому же она подозревала, что Петр не зря вызвал к себе Ромодановского, который отбыл было с задержанными «злочинцами» – миссионерами Афанасьевым, Буббером, Ковбасюком и примкнувшим к ним голландским негоциантом.
Очередное безобразное пиршество было в самом разгаре. По сути, оно мало чем отличалось от того, что было в доме Лефорта в прошлую ночь, так что даже нет смысла давать развернутое его описание. Все те же шуты, тот же Никита Зотов, те же царские любимцы, пьяный поп Булька как пародия на всю Церковь. Одним из последних прибыл князь Ромодановский, и при его виде Сильвия невольно задрожала. Из всех присутствующих только он, князь-кесарь Федор Юрьевич, знал о судьбе четверых несчастных, что были обвинены в злых умыслах против великого государя и даже попытке покушения на его, государя, жизнь. В припухлых складках лица Ромодановского, в его маленьких, умных, водянистых глазах фон Каучук тщилась прочесть свой приговор и приговор тем, которых уже нет с нею. Ведь здесь умеют проникать даже в самые тайные помыслы!.. Впрочем, Федор Юрьевич лишь поздоровался с молодым царем, а потом молча уселся на отведенное ему почетное место и принялся уписывать еду, запивая ее вином. Прием вина и яств чередовался с употреблением рюмочек тминной водки, и постепенно Сильвия Кампанелла успокоилась.
Сбоку донесся голос Меншикова. Этот летал по всей пиршественной палате, по распоряжению великого государя оделяя тех или иных присутствующих чашами вина, как это заведено по древнему обычаю. Правда, совсем не по древнему обычаю Алексашка дергал бояр за бороды и длинные рукава, а штатный царский шут Яшка Тургенев к тому же плевался и сквернословил, всячески понося бояр и изобретательно проходясь по их родне. В один из коротких промежутков, когда Меншиков отдыхал от разносов чаш, он сел рядом с Сильвией и, хитро прищурив один глаз, сказал:
– Горюешь? О друзьях своих горюешь? Так я насчет их только что с Федором Юрьевичем перемолвился.
У Сильвии перехватило дыхание.
– И что с ними? – спросила она, впрочем быстро справившись с волнением.
– А ты молодцом! – одобрил Меншиков. – Другая раскисла бы, завыла, а ты и глазом, я смотрю, не моргнула. Люблю таких! Была б мужиком, далеко пошла бы!
Сильвия не стала произносить очередную пламенную речь о роли женщин в поступательном историческом процессе. Это было бесполезно. Меншиков, не моргая, смотрел на нее своими нахальными синими глазами, а потом наконец соблаговолил сообщить:
– Живы-здоровы. Сидят в застенке у Микешки-палача. Да ты не моргай так. Микешка – зверь, он бы их уже на кусочки растерзал, хоть и морда добродушная. Но Федор Юрьич понапрасну кровей не льет, даром что свиреп на вид. Розыск учинят, разберутся. И не таких разбирали и до истины своим умом и Божьим соизволением доходили.
Александр Данилович хотел сказать еще что-то, но тут его настиг голос Петра:
– Данилыч, что-то у нас боярин Боборыкин заскучал. Кузьма Егорыч! Али мы тебе чем не угодили? Али скучно у нас в столовой палате государевой? Али вина царские тебе кислы показались?
Шуты загремели громкоголосыми жестяными голосами, хохоча и перекатываясь вдоль столов. Боярин Боборыкин, насупившись, жевал мясо. Петр кивнул Меншикову:
– Поднеси боярину чашу от моего имени.
– Сей секунд, мин херц! – весело крикнул Алексашка и даже слегка притопнул ногой от удовольствия.
Как видно, был у него зуб на Боборыкина, раз так веселился. Кузьма Егорыч, верно, подумал о том же, потому что съежился, стал как-то меньше, и даже борода увяла, как какое-то диковинное ворсистое растение. Меншиков подкатился к нему с внушительной чашей, наполненной чем-то забористым (Сильвия видела это по ехидной физиономии Александра Данилыча).
Никита Зотов гикнул и заорал:
– А потребно шумству быть… что вы как на похоронах! А ну, гряньте-ка что-нибудь… эдакое… такое…
– Пей, Кузьма Егорович, – насмешливо сказал Меншиков, – государь жалует тебя чашею хлебного вина. Выпей за его здравие.
Боборыкин хотел сделать вид, что не расслышал за шумом, да только не на того напал. Меншиков не тронулся с места.
Боборыкин побледнел, да делать нечего. От царской чаши в самом деле не отказываются. Боярин поднялся, поклонился, как положено, сначала царю Петру, потом грозному князю Федору Юрьевичу Ромодановскому. Меншиков одной рукой подал чашу, а второй дал отмашку музыкантам. Боярин пил под рев и грохот, которые до него доходили в виде раздавленных грязных звуков.
Кузьма Егорыч опьянел почти мгновенно. Он и без того был под хмельком, потому что на царском пиру нельзя было оставаться совершенно трезвым и минуту. Впрочем, отдельным трезвенникам-виртуозам удавалось стоически продержаться минуты три. Боярин Боборыкин повел мутным глазом поверх голов, медленно, мешком сел на лавку. Ментиков повел насмешливым оком, отошел. Петр между тем (по той злой прихоти, какие встречались у будущего великого монарха достаточно часто) не желал оставлять Боборыкина в покое. Кажется, он вспомнил, что именно у того были обнаружены воры и злочинцы, имевшие умысел против царя. Петр Алексеевич поднялся и произнес:
– А что, боярин, быть может, ты в сговоре с теми умельцами, с которыми познакомился я в твоем доме? Или они только дали тебе машину для огненных забав на хранение, а? Твой гнилой погреб, наверно, самое подходящее для нее место, так?
– Ты, великий государь… – принялся намолачивать непослушными губами Кузьма Егорыч, – н-не так понял… Я – твой слуга до… И отцы, и деды… Верные холопы, и если повелишь умереть во славу…
Дикция у боярина была еще та. Петр веселился, глядя на него, а карлик-шут, взобравшись с ногами на стол, точно так же, как Боборыкин, бестолково шлепал губами, щеками и ворочал глазами. Немудреное веселье было в полном разгаре.
Его прервал молодой царь. Он хлопнул в ладоши, призывая к вниманию, выпрямился в полный рост и сказал:
– Вот что! Покуда с нами те, кто умеет обращаться с диковинной огненной машиной… (зловещая пауза) пусть привезут ее сюда, а мы посмотрим, какова она в действии! Кузьма Егорыч! Езжай-ка вместе с моими посыльными, укажи им, убогим, дорогу до твоего подворья! Данилыч, поедешь с ним, – распорядился Петр, но тут же отменил собственный приказ: – Ан постой! Здесь останешься! Скучно без тебя, беса расторопного…
Сильвия встала и выговорила глухим голосом:
– Я поеду…
Петр взглянул на нее так, как будто видел впервые. Потом сказал:
– Ну и ну… Первый раз вижу, чтоб особа прелестного полу сама в ночь вызывалась ехать. Гм… ну, ладно. Дам тебе в подмогу двух молодцов, чай, с ними быстрее спроворишь машину огненную сюда доставить.
– Да, – сказала Сильвия, понимая, что «двух молодцов» дают в подмогу не просто так. Не доверяет царь. Не успел назначение в Посольский приказ утвердить, а уже не доверяет и, верно, жалеет, что поспешил с назначениями.
Вместе с двумя молодцами вызвался ехать не кто-нибудь, а сам князь-папа Никита Зотов. Петр хотел запретить ему ехать, как и Меншикову, но, взглянув на то, какую умильную рожу скорчил всешутейший, махнул рукой и разрешил. Сильвия про себя молила Бога, чтобы ей не дали более никого в подмогу. Смутная, дающая скромную, но какую-никакую надежду мысль вызревала в мозгу.
Повезло. За «огненной машиной» поехали двое потешных, Никита Зотов, прихвативший с собой три сосуда с зельем, и хмельной боярин Боборыкин. Шутник Меншиков хотел дать в нагрузку еще и медвежонка, которого он, одев в шутовской кафтан и двурогую шапку с колокольчиками, вот уже с час поил водкой. Но Сильвия Кампанелла заявила, что так не пойдет, потому что медведь на обратном пути обязательно повредит машину, а то и спьяну заест кого-нибудь, например того же князь-папу Никиту Зотова. Такой кадровой потери Петр не мог предположить даже в порядке чистой теории, потому медведя оставил.
Направляясь к дверям, руководительница злополучной миссии услышала голос Петра, говорящего:
– А что, дядюшка, когда будем розыск продолжать с нашими учеными ворами?
– Не знаю, сынок, – добродушно проворчал князь-кесарь Ромодановский, – ты сам, государь, велел мне ехать к тебе, оттого дознание и прекращено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39