Или же вы в ярости оттого, что не удалось убить меня, вашего отца? Бог помешал вашим гнусным замыслам, а меня наказал за мою слабость, за то, что я принял вас в свое сердце. Я дорого за это заплатил, но теперь, наконец, пелена спала с моих глаз. Будьте вы прокляты! И пусть это проклятье вечно тяготеет над вами! Уходите же! Я не желаю больше вас видеть!
Куда девалась наглость Мельхиора! Под тяжестью устремленного на него сверкающего взгляда отца он побледнел, задрожал, низко опустил голову и стал медленно пятиться назад, словно увлекаемый какой-то неодолимой силой. Разбойники с ужасом расступились перед ним.
Воцарилось тягостное молчание, даже разбойники не остались равнодушными к отцовскому проклятью.
Первый пришел в себя Гилляр.
— Напрасно вы это сделали, — сказал он дону Андресу.
— Я знаю, — ответил грустно старик, — он не простит мне этого. Но что может он еще сделать, изломав мне жизнь!
Дон Андрес поник головой и погрузился в глубокое раздумье.
— Остерегайтесь его, — сказал Гилляр, — я знаю дона Мельхиора. В его жилах течет кровь индейца!
В это время к старику подошла донья Долорес и села рядом с ним. Но старик был ко всему безучастен, он даже не заметил приближения дочери.
Девушка взяла его руки в свои, нежно поцеловала, и ее ласковый голос постепенно успокоил дона Андреса.
— О, дорогой отец! Взгляните на меня, вашу дочь. Я обожаю вас! Не предавайтесь отчаянию. Неужели вы разлюбили меня?
Дон Андрес поднял мокрое от слез лицо и привлек к себе дочь.
— О, я — неблагодарный, — сказал он с глубоким чувством, — я усомнился в бесконечной доброте Всевышнего. У меня есть дочь, я не одинок, и не все еще потеряно.
— Да, отец, Господь послал вам испытание, но Он не покинет вас в вашем горе, ваш неблагодарный сын раскается, снимите с него проклятье и позвольте на коленях вымолить прощение! Он не может не любить вас, такого благородного, доброго, великодушного!
— Никогда больше не упоминай мне об этом человеке, — ответил старик суровым голосом, — он для меня больше не существует, у тебя нет брата, да никогда и не было. Прости, что я тебя обманул, этот негодяй никогда не был членом нашей семьи. Я сам заблуждался, полагая, что это чудовище мой сын.
— Успокойтесь, отец, ради Бога!
— Не покидай меня, дитя мое, будь рядом со мной, чтобы я не чувствовал себя одиноким и смог побороть отчаяние. Повторяй, что ты меня любишь, эти слова словно бальзам для моей души.
Разбойники тем временем разбежались по дому, грабя и разрушая все, что попадалось под руку, ломая замки. Только комнаты графа они не трогали согласно уговору. Слуги едва управлялись, навьючивая на мулов багаж. Разбойники сначала насмехались над ними, а потом предложили свои услуги и принялись помогать. Уговор есть уговор. Бандитам даже на пришло в голову взять хоть что-нибудь себе из этих ценных вещей.
С их помощью багаж графа и Доминика был очень скоро навьючен на трех мулов, и оставалось только оседлать лошадей. Разбойники и за это охотно взялись.
Наконец, все приготовления к отъезду были закончены, и Лео Карраль вернулся в дом сообщить об этом.
— Господа! — сказал граф. — Как только вы пожелаете, можно ехать.
— Ну, так скорее, скорее в путь!
Они вышли из дома, окруженные разбойниками. Те криками выражали свое озлобление, но не смели приблизиться в страхе перед своим командиром.
Наконец все сели на лошадей. Гилляр приказал солдатам до его возвращения во всем повиноваться дону Мельхиору и велел трогаться. В караване было всего человек шестьдесят, включая детей и женщин, уцелевших во время резни. До нападения на гасиенде было не менее двухсот слуг.
Гилляр ехал впереди, по правую руку от графа, за ними — донья Долорес, между отцом и Домиником, далее следовали слуги и мулы во главе с Лео Карралем и в самом конце десять разбойников, сопровождавших Гилляра.
Они спустились с холма и вскоре выехали на равнину. Было два часа ночи, вокруг царил мрак, холод пронизывал до костей, и путники дрожали под своими плащами.
Минут через двадцать они выехали на дорогу и стали двигаться быстрее. До города оставалось не более пяти-шести лье, и они надеялись добраться туда на восходе солнца или чуть позднее.
Вдруг небо и все вокруг озарилось багряным светом — горела гасиенда.
При этом печальном зрелище дон Андрес печально вздохнул. Никто не проронил ни слова. Только Гилляр решился заговорить. Он убеждал графа в том, что война имеет свои жестокие законы, дон Андрес давно известен как приверженец Мирамона, врага Хуареса, и то, что произошло, вполне закономерно. Граф понимал, что спорить с этим человеком бесполезно, и потому не возражал. Уже три часа находились они в пути.
Небо стало светлеть, и на его фоне уже вырисовывались соборы с высокими колокольнями. Граф остановил караван и обратился к Гилляру.
— Сеньор, вы честно исполнили свой долг, примите же благодарность от меня и моих друзей. До города не более двух лье. И вы можете возвращаться обратно.
— Вы правы, сеньор, теперь я вам больше не нужен. Еще раз хочу выразить вам свое сожаление по поводу случившегося, но не моя в том вина.
— Пожалуйста, хватит об этом, — перебил его граф, — теперь уже ничего не исправишь, так стоит ли огорчать себя напрасными сожалениями.
Гилляр поклонился.
— Еще одно слово, граф! — сказал он шепотом. — До Пуэбло еще часа два пути. Будьте внимательны и осторожны!
— Что вы имеете в виду, сеньор?
— Неизвестно, что может случиться, повторяю вам, будьте осторожны.
— Прощайте, сеньор! — с поклоном ответил молодой человек.
Гилляр вежливо попрощался со всеми и вместе со своими молодчиками ускакал.
Граф задумчиво смотрел им вслед.
— Что с тобой, мой друг? — спросил Доминик. Граф передал ему, что сказал на прощанье Гилляр.
Доминик нахмурился.
— Он что-то имел в виду. Но что? Во всяком случае, совет его надо принять к сведению.
ГЛАВА XVIII. Засада
Караван в полном молчании продолжал свой путь.
Предостережение Гилляра не шло у графа из головы. Доминик тоже встревожился. Но они об этом молчали, лишь пристально осматривали все вокруг, прислушиваясь к каждому звуку.
Было пять часов утра, время, когда природа на миг затихает, словно готовясь к грядущему дню. Все вокруг было окутано предрассветной дымкой и казалось призрачным, нереальным. Но постепенно, под лучами восходящего солнца, дымка рассеивалась, и в конце концов ночь отступила. Вдали вырисовывались верхушки городских зданий. Деревья, омытые росой, казались свежее, на листьях сверкали хрустальные капельки, колеблемые утренним ветерком ветви таинственно перешептывались. Завели свои песни птицы.
Караван с трудом продвигался по узкой тропинке, стиснутой с обеих сторон искусственными холмами, с плантациями агавы. Эти растения загораживали всю местность, и ее невозможно было просматривать.
Граф наклонился к Доминику:
— Друг мой, — сказал он так, чтобы остальные не слышали, — у меня недоброе предчувствие. Никак не могу забыть слова Гилляра, сказанные мне напоследок. В них предсказание какого-то страшного несчастья. Хотя ничто не предвещает его: город близко, а вокруг тишина.
— Именно тишина и тревожит меня, — ответил Доминик. — Мы здесь в ловушке. Лучшего места для засады не найдешь.
— Что же делать? — прошептал граф.
— Не знаю, единственное, что нам остается, принять все меры предосторожности. Пусть дон Андрес с доньей Долорес едут впереди, предупреди слуг, чтобы держали ружья наготове, а я пойду на разведку, и если обнаружу неприятеля, постараюсь сбить его со следа.
С этими словами Доминик соскочил с лошади, взял ружье и, взобравшись на холм, исчез в кустарнике.
Граф тем временем сделал все, как велел Доминик. Самым надежным и хорошо вооруженным слугам велел ехать в арьергарде и быть наготове, при этом не объяснив им, в чем дело, чтобы не поднимать паники. Мажордом, словно угадав намерения графа, не дожидаясь приказа, окружил дона Андреса с дочерью преданными слугами, а сам уехал вперед шагов на сто.
Донья Долорес еще не пришла в себя после событий последней ночи и машинально исполняла все, что ей велели, не вникая в суть дела и не сознавая опасности положения. Ее беспокоил только отец, впавший в прострацию.
На протяжении всего пути он, несмотря на мольбы дочери, не произнес ни слова, был бледен, ко всему безучастен и ехал, опустив голову. По телу его время от времени пробегала дрожь, в безжизненном взгляде застыла тоска.
Преданный господину и молодой госпоже Лео Карраль хорошо понимал, что в случае нападения старик не в силах будет пальцем пошевельнуть, и приказал слугам всячески его оберегать от опасности.
— Я вижу, вы тоже предчувствуете опасность! — сказал граф, знаком подозвав Лео Карраля. Лео Карраль кивнул головой.
— Дон Мельхиор не успокоится, пока не отомстит.
— Вы считаете его способным на подобную низость?
— Этот человек ни перед чем не остановится.
— Что же, он — изверг?
— Нет, — ответил мажордом, — он метис, к тому же завистлив и самонадеян. Он хорошо знает, что без богатства ему не достичь ни славы, ни почета, а это для него главное в жизни. И он пойдет на все, чтобы добиться своего!
— Даже на убийство отца?
— Даже на убийство отца!
— Вы говорите такие страшные вещи!
— Что поделаешь, если это действительно так?
— Слава Богу, мы приближаемся к городу, а там нам уже ничего не страшно.
— Только приближаемся, но еще не доехали. Недаром говорят: «От кубка до рта целая пропасть».
— Надеюсь, что ничего страшного не случится.
— Я тоже надеюсь. Но вы меня звали, ваше сиятельство.
— Я вот что хочу вам сказать. В случае нападения скачите с доном Андресом и его дочерью в город, а мы постараемся задержать неприятеля.
— Даю вам слово, что к моему господину враги приблизятся только через мой труп. Будут еще какие-нибудь распоряжения, ваше сиятельство?
— Нет, больше ничего! Возвращайтесь на ваше место. И да поможет вам Бог!
Мажордом поклонился и вернулся к дону Андресу и его дочери.
В это время появился Доминик.
— Удалось тебе что-нибудь разузнать? — спросил граф.
— И да и нет! — ответил вполголоса Доминик. Он был мрачен, брови нахмурены. При взгляде на него граф еще больше встревожился.
— Говори же, в чем дело?
— Ты все равно не поймешь, — ответил Доминик.
— Может быть и пойму! Говори!
— Справа, слева и позади дорога свободна — я в этом убедился. Опасность ждет впереди, ближе к городу!
— Как ты это определил?
— По особым, мне одному понятным приметам. Живя в прериях, я научился распознавать их с первого взгляда. Там иначе нельзя, за неосторожность поплатишься жизнью. Так вот, слушай. От самого Ареналя за нами ехал многочисленный отряд, только не по нашей дороге, а правее, на расстоянии ружейного выстрела. В полулье отсюда они сделали крюк, взяв влево, но потом прибавили ходу, перегнали нас и теперь едут по нашей тропинке. А мы следом за ними.
— Что же ты из этого заключаешь?
— А то, что положение наше хуже некуда. Врагов слишком много, чтобы мы могли с ними справиться. Тропинка постепенно сужается и становится круче, минут через пятнадцать-двадцать мы выедем к равнине. Там враг нас и подстерегает.
— Я все понимаю, но, к несчастью, мы не можем избежать опасности и будем двигаться только вперед.
— Это очень печально, — промолвил Доминик со вздохом, бросив взгляд на донью Долорес. — Если бы дело касалось только нас, молодых мужчин, все было бы очень просто. Мы дорого продали бы свою жизнь. Но с нами старик и юная девушка. Наша гибель их не спасет.
— Мы сделаем все, чтобы оградить их от опасности. Они пустили лошадей вскачь и достигли места, где тропинка круто поворачивала на равнину.
— Приготовиться, — шепотом приказал граф. Но едва проехали поворот, как все в ужасе остановились.
Тропинка была завалена деревьями, камнями, сучьями. В засаде было человек десять. Со всех сторон сверкало на солнце оружие. Впереди гордо восседал на коне дон Мельхиор.
— У каждого свой черед, — сказал он, злобно расхохотавшись. — На этот раз, кабальеро, ваша жизнь в моих руках и условия буду диктовать я.
— Подумайте, прежде чем исполнить свое намерение, сеньор! Вы опозорите своего командира, с которым мы честно договорились.
— Мы не солдаты регулярного войска. Мы — партизаны, — ответил Мельхиор, — и ведем войну по своим правилам. Поэтому нам все равно, что о нас думают. А вот в вашем положении чем праздно рассуждать, не лучше ли поинтересоваться, на каких условиях я соглашусь вас пропустить?
— Условий мы никаких не примем, кабальеро, мы прорвемся силой, чего бы это нам ни стоило.
— Попробуйте! — с издевкой произнес Мельхиор и скомандовал своим солдатам: — Пли! На путников градом посыпались пули.
— Вперед! Вперед! — крикнул граф.
Слуги знали, что им не одолеть противника, но сражались они с необыкновенным мужеством.
Дон Андрес вырвался от дочери и с одной только саблей в руках ринулся в бой.
Натиск был так силен, что слуги пробились через заграждение и сошлись лицом к лицу с противником, пустив в ход холодное оружие.
Враги, окопавшиеся на холмах, не решались стрелять, опасаясь в общей свалке ранить своих.
Дон Мельхиор никак не ожидал такого сопротивления. Он рассчитывал на легкую победу, ибо находился в выгодном положении. И сейчас, когда надежды его не оправдались, наглость уступила место страху. Одержи он победу, все обошлось бы. Но что скажет Гилляр сейчас, когда узнает о гибели своих самых храбрых солдат?
Между тем сражавшихся слуг оставалось все меньше и меньше.
Лошадь под доном Андресом пала, но старик, несмотря на раны, продолжал сражаться.
Вдруг у него вырвался вопль отчаяния. Дон Мельхиор как тигр бросился на слуг, окружавших донью Долорес, и, опрокидывая и убивая их, схватил девушку и ускакал, бросив на произвол судьбы своих солдат. Солдаты же, видя всю бессмысленность этой страшной резни, рассеялись в разные стороны, освобождая каравану дорогу.
Похищение доньи Долорес произошло так быстро и неожиданно, что никто этого не заметил, пока не раздался крик дона Андреса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31