Массивные, темного дерева, перила сияли, отполированные руками сотен людей, в разное время обитавших в этом доме.
Вторая дверь в широком, устланном той же уродливой дорожкой коридоре оказалась действительно плотно закрытой. Лариса тихонько постучала в нее, одновременно слегка надавив плечом. Дверь была заперта, и ответа не последовало. Тогда Лариса постучала громче и окликнула девочку, которая сейчас притаилась за запертой дверью.
– Лена! – тихо, но отчетливо позвала она. – Открой мне, пожалуйста, дверь, я пришла тебе помочь. Все не так ужасно, как тебе кажется, выход есть, и я его знаю. Открой, мы будем бороться вместе и обязательно победим. Слышишь, Лена, обязательно! Я даю тебе слово. – За дверью по-прежнему стояла мертвая тишина, и Лариса так лее тихо и медленно, тщательно выговаривая слова, продолжала: – Лена, ты хороший, добрый человек, и ты ни в чем не виновата. Вот видишь, я в это верю, значит, поверят и другие. Послушай меня, девочка, я – твой друг, и я никому не дам тебя в обиду. Не бойся никого, я сумею тебя защитить. Тебе кажется сейчас… – Закончить фразу Лариса не успела, в замке дважды громко повернулся ключ, и дверь распахнулась, словно кто-то, скрывающийся внутри, сильно рванул ее на себя. Однако дверной проем был пуст, тот, кто отворил дверь, притаился где-то в глубине комнаты, никак не обнаруживая своего присутствия. «Дела-то у нас совсем плохи», – грустно подумала Лариса, но осторожно шагнула за порог комнаты. На первый взгляд та была совершенно пуста. В глаза бросился страшный беспорядок, царящий на большей части пространства, которое, почти сливаясь с полом, занимала огромная низкая тахта, заваленная вещами самого разного назначения: от портативного компьютера с миниатюрным принтером в придачу до пустых пакетов из-под чипсов и самих золотистых хрустящих кружочков, россыпью разлетевшихся по всей поверхности тахты. Тахта сразу приковывала к себе внимание, формируя обманчивое ощущение полного отсутствия в просторной комнате других предметов мебели. В том, что это не так, Ларисе предстояло убедиться уже в следующую секунду, когда за своей спиной она различила едва заметное движение и, резко обернувшись, увидела свое отражение в зеркальных створках большого шкафа-купе. Зеркало бесстрастно отразило ее лицо, на котором выражение легкого удивления быстро сменилось другим – выражением недоумения и испуга, которое появляется обычно на лице человека в момент неожиданного падения. Именно это и происходило сейчас с Ларисой: потеряв равновесие от неожиданного резкого толчка, она стремительно опрокинулась прямо на тахту, поверх всего многообразия предметов, практически полностью покрывающих ее поверхность. Однако недоумение на лице быстро сменилось весьма решительным выражением, и Лариса увидела, что ее отражение в зеркале упруго подскочило и быстро село на тахте, готовое немедленно подняться на ноги и обороняться, если этого потребуют обстоятельства. Однако возможности наблюдать за собой со стороны она тут лее лишилась, поскольку стеклянная дверь шкафа быстро отъехала в сторону, а из его недр навстречу Ларисе шагнула хрупкая женская фигурка. И это была отнюдь не Лена Егорова. Из душной темноты на Ларису, ухмыляясь и гримасничая, смотрела ее недавняя пациентка, предпочитающая называть себя Ангелом.
– С ума сойти, какое неожиданное явление, – она говорила, как и при первой их встрече, высоким, резким голосом, неестественно растягивая слова, – и какая честь! Мадам Лоран Леви собственной персоной. Неужели вы передумали, благочестивая мадам, и решили принять мое предложение? Но – поздно, увы, вы опоздали, мадам. В ваших услугах я больше не нуждаюсь. И знаете почему? Не знаете. Где же ваше хваленое ясновидение? Но, так и быть, я вам скажу об этом. Потому что все свои проблемы я решила почти что сама. Слышите, мадам всезнайка, сама. И знаете, кто мне помог, очень сильно, кстати, помог? Не знаете! Ваш заместитель и консультант, господин Бунин. Не верите мне? Напрасно! Конечно, с беднягой Буниным случилось такое страшное несчастье, и он ничего уже никому не сможет рассказать… Но ничего. Сейчас я расскажу вам такие подробности наших с ним милых бесед, что вы обязательно мне поверите.
– Меня не интересуют подробности, они известны, причем не только мне. И вообще, сюда я пришла говорить с милой, но несчастной девочкой – Леной Егоровой. Это ее дом и ее комната, вам здесь делать нечего!
Ангел визгливо засмеялась и выразительно закатила свои ярко-зеленые глаза:
– С милой девочкой Леной Егоровой! Какая трогательная забота, но вы снова опоздали, мадам. Мне безумно жаль, но это уже невозможно.
– Почему?
– Потому что Лены Егоровой больше нет. Понимаете, мадам ясновидящая, нет. И не будет уже никогда. Потому что ваша любименькая и несчастненькая Леночка Егорова последовала за своей мамочкой, и еще одной несчастненькой девочкой Аннушкой, и вашим дорогим господинчиком Буниным… Понятно тебе, вобла сушеная? Хочешь убедиться? Иди сюда, не бойся. Вот здесь в шкафчике, под своим тряпьем, твоя Леночка и лежит, а ее полоумные родственнички думают, что она так сильно переживает, что не открывает им дверь и ни с кем не разговаривает. Ничего, пусть пока думают что хотят, всем им осталось недолго. Но тебя, конечно, я пропущу вперед. Ты ведь Лоран Леви, мировая знаменитость. Это будет честь для меня, такая честь.
Хрупкая фигура белокурой женщины шагнула из своего укрытия и сразу же оказалась рядом с тахтой: та была почти вплотную придвинута к зеркальному шкафу. Огромные зеркала, однако, шутили с людьми коварные шутки, искажая реальные расстояния по своему усмотрению. Лариса не стала исключением: она была совершенно уверена, что от шкафа ее отделяют по меньшей мере три, а то и четыре шага. Эта ошибка могла оказаться роковой. Женщина буквально нависла над ней своим хрупким телом, однако Лариса отчетливо понимала, что сейчас оно налито силой, во много раз превышающей ее собственную. К тому же в руке у Ангела неожиданно тускло блеснуло узкое и длинное лезвие старинного кинжала, вне всякого сомнения, исполненное так искусно, что одного удара должно быть достаточно, чтобы сразить жертву наповал. Близко взглянули ей в лицо изумрудные, чистые, широко распахнутые и совершенно безумные глаза. Сопротивляться было бесполезно, вслед за малейшим движением Ларисы моментально последовал бы сильный удар кинжалом, наносимый к тому же сверху, – шансов уцелеть в этом случае практически не оставалось. Оставалось только одно, последнее средство, и Лариса громко, отчаянно закричала:
– Лена, Леночка, пожалуйста, спаси меня! Я ведь шла помочь тебе, ты не можешь бросить меня в беде, ты не такая!
В следующую секунду занесенная над ней рука с кинжалом как-то странно дернулась и начала медленно заворачиваться назад, словно кто-то из-за спины убийцы отчаянно вцепился ей в запястье и стал выкручивать его что было сил. Пальцы Ангела разжались, и кинжал упал на тахту в нескольких сантиметрах от застывшей Ларисы.
Московский рейс авиакомпании «SWISSAIR» еще не значился на электронном табло отлета в зале аэропорта города Цюрих. Впрочем, на табло можно было не заглядывать: им и так хорошо было известно, что до отлета остается более трех часов, которые следует как-то скоротать, не очень при этом надоедая друг другу. Впрочем, последние несколько дней, заполненные до краев напряженными переговорами, решением всяких вопросов с иммиграционными властями; всевозможными комиссиями, защищавшими права детей и подростков вообще, больных детей и подростков в частности, а душевнобольных детей и подростков – с особым рвением; с огромным количеством швейцарских и международных структур: страховых, банковских, адвокатских, религиозных, не только вымотали их, но и некоторым образом примирили друг с другом. Просто не хотелось ни о чем говорить. И они молчали.
Однако – три с половиной часа…
– Я знаю поблизости от Банхофштрассе небольшой, но уютный мексиканский ресторанчик, там вкусно готовят баранину, запекают кукурузу и недурно играют «латиносы». Русские там если и бывают, то только вечерами, так что сейчас, если вы не против…
Лариса была не против, она действительно очень устала, потому что львиная доля переговоров с организациями, надзирающими за соблюдением прав душевнобольных людей, выпала на ее, психолога, долю.
Дмитрий Рокотов общался преимущественно с адвокатами и банкирами. И разговоры эти были коротки и конкретны, как сводки погоды.
Солидарными усилиями они решили проблему, ради которой прибыли в Цюрих, и даже сэкономили три с половиной часа собственного времени, которое теперь совершенно некуда было девать.
Мексиканский ресторанчик приютил их. Маленький и тесный, с окнами, выходящими на узкую улочку, столиками, буквально прилипшими друг к другу, и легкими ненавязчивыми переборами забавных струнных инструментов, перебирая струны которых смуглые люди в ярких одеждах аккуратно пробирались от столика к столику.
– И все-таки дикая история… – Рокотов заговорил первым, нарушая достигнутое ими еще по пути из Москвы соглашение не обсуждать случившееся, не давать оценок и не высказывать своего отношения к отдельным фактам, персоналиям и всему происходящему в целом.
Это было условием Ларисы, которой Рокотов в силу ряда его личностных характеристик был неприятен. Ей неприятна была его уверенная, с легким налетом хамства (хотя некоторые относят именно это к элементу светскости), манера держаться, слабо интонированная негромкая речь человека, привыкшего повелевать без мелких вспомогательных приемов; его невозмутимость и спокойная уверенность в том, что любое дело сделается быстро и в нужном ему ключе, что бы вдруг ни произошло.
К примеру, в момент отлета в Цюрих случилась накладка, совершенно не касавшаяся Ларисы, но заставившая ее пережить, несколько более чем неприятных минут.
Разумеется, они вылетали через зал для VIP, то бишь для особо важных персон, как принято говорить ныне. Ранее к категории важных персон относили, судя по вывеске на дверях зала, только членов официальных делегаций. А еще раньше, как помнила Лариса, провожавшая иногда отца на международные симпозиумы и конференции, одних лишь депутатов. Потому и зал назывался «Депутатским».
Но как бы там ни было, формальности, связанные с прохождением таможенного и пограничного контроля, оформлением билетов, багажа и прочими нудными дорожными ритуалами, здесь были сведены к минимуму, а то и отсутствовали вовсе. Очень важные персоны потягивали кофе и прочие напитки в баре на втором этаже, ожидая того момента, когда улыбчивая сотрудница поведет их через предусмотрительно распахнутые пограничником врата Родины к трапу самолета, минуя очереди, дополнительные досмотры и проверки, а главное, освобождая от вязкого прозябания в черепашьем течении секунд непосредственно перед посадкой.
Однако накладка произошла именно в зале VIP. Когда пассажирам цюрихского рейса голос в динамике (любезно и разборчиво) предложил пройти к выходу на посадку, именно там, в двух с половиной шагах от государственной границы, произошло нечто.
Пунцовый, то ли от страха, то ли от смущения, офицер-пограничник срывающимся голосом сообщил господину Рокотову о том, что его фамилия, очевидно, по какой-то глупой ошибке или чьему-то недосмотру значится в списках персон, которым запрещено по разным, но совершенно законным основаниям покидать территорию России. Пограничник еще не успел договорить свою речь, как ее продолжили, подхватив буквально на лету, два других пограничных чина, более высоких, судя по количеству звезд на погонах и степени душевного волнения, граничащего с потрясением.
– Очевидно, Дмитрий Игоревич, тот досадный инцидент с прокуратурой… – сбивчиво – объяснял старший из пограничников, стоя перед Рокотовым «во фрунт». – И, вероятно, просто не успели вынуть из компьютера. Мы уже разбираемся…
– Разбирайтесь, – негромко перебил Рокотов, не потому, что хотел обидеть, а потому, что все уже понял и, не желал тратить время на выслушивание лишних слов, неспешно опустился в одно из кресел, разворачивая на ходу попавшуюся под руку газету.
Он так и просидел с ней, внимательно прочитывая одни материалы и бегло просматривая другие. В этом Лариса могла поручиться – она ни на минуту не прекращала наблюдать за ним, используя одной лишь ей известные приемы. Он этого наблюдения не замечал, а она была уверена – он не притворялся – он действительно спокойно читал газету все то время, пока прибывающие с каждой минутой все новые чины в зеленых и синих мундирах, гражданском платье, неимоверно суетясь и явно мешая друг другу, наконец, едва ли не хором, доложили ему, что вопрос решен и господин Рокотов может немедленно проследовать в самолет. Вылет которого, к слову, задержали на тридцать минут, но это было, по-видимому, во власти мундиров.
Ларисе не понравилось и это. Причину своей неприязни к Рокотову она знала хорошо. Здесь не над чем было ломать голову и удивляться тому, что умное, сдержанное спокойствие и отнюдь не показная уверенность в себе одного нормального человека могут вызывать столь откровенное неприятие другого нормального человека. При условии, что никаких личных, профессиональных, имущественных, родственных и прочих проблем между ними не стояло. Здесь все было как раз просто. Лариса, совершенно непозволительным для себя образом, эмоционально, непрофессионально, негуманно (в конце концов, он ни за что ни про что отсидел в самой настоящей тюрьме!) – но считала Рокотова отчасти виновным во всем, что произошло с Леной Егоровой, да и всей ее семьей. А точнее, именно наоборот, – с семьей Лены Егоровой, а уж потом и с ней лично. И ничего не могла с собой поделать. Поэтому, уже на борту самолета, самым решительным образом она выдвинула ему свой ультиматум и вместе с недоуменным взглядом, туманно растворенным за стеклами дымчатых очков, получила столь же недоуменное, но без малейшего интереса по поводу причины и лишенное каких-либо более ярких эмоций согласие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38