Впрочем, в этом тоже не было ничего из ряда вон выходящего – многие клиенты называли не свои имена, многие так же, как и она, сильно лукавили. Все это было лишь проявлением слабой психологической защиты, которую бессознательно выстраивает человек, оказавшийся в сложной ситуации и вынужденный совершить необычный для него шаг – обратиться за помощью в такую, почти запредельную, как предполагало большинство, инстанцию.
Ангелине был двадцать один год, и уже два года она постоянно встречалась и практически жила с мужчиной намного старше ее, облеченного, судя по ее словам, немалыми возможностями, связями и средствами. Упорно не называя его имени, она тем самым особо подчеркивала его принадлежность к высшим слоям элиты и, следовательно, широкую известность. Естественно – он был женат, но, как водится в подобных случаях, клятвенно обещал своему Ангелу расстаться с семьей, однако с исполнением намерения не спешил. Такова была история, изложенная вкратце. Ангелина же пересыпала ее множеством самых личных, вплоть до интимных, подробностей, причем не только ее отношений с возлюбленным, но и его взаимоотношений с женой и дочерью. Многое в этой истории было правдой, многое откровенной и довольно неумело слепленной ложью. К примеру, обещание покинуть семью при всем том, что узнала Лариса о взаимоотношениях внутри нее, выглядело откровенной выдумкой, причем выдумкой Ангелины, а не ложью того мужчины. Он, судя по психологическому портрету, который довольно ясно проступал сквозь сбивчивое повествование Ангелины, вероятнее всего, честно предупреждал юную возлюбленную, что семью не оставит. Однако совершенно ясно было одно: Ангел мужчину этого (довольно, кстати, слабого, тяжело принимающего решения и, похоже, ко всему этому еще и истеричного) любит сильно, искренне и даже – истово. И готова со всей пылкостью своей нервной, изломанной души бороться за обладание им, невзирая ни на какие нормы, принципы, запреты и материальные затраты. Это был самый опасный вариант из множества подобных. Работа в этом случае сулила большое напряжение, тяжелое преодоление сложившегося образа мышления и целенаправленной активности, а главное – огромную ответственность, ибо малейшая ошибка могла мгновенно привести к последствиям фатальным.
– Какой помощи вы ждете от меня?
– Понимаете, я ведь не дурочка и хорошо понимаю, что он из семьи добровольно не уйдет.
«Действительно, не дурочка, хотя иногда – похоже на то, – подумала Лариса, – что ж, это легче, по крайней мере, одну истину не придется втолковывать».
– И что бы вы хотели в этом случае?
– Уничтожить их.
– Кого?
– Семью. Вернее, жену, только жену, с дочерью я сумею справиться сама, подружусь с ней, это легко.
– Каким образом уничтожить? – Лариса продолжала говорить ровно и не выражая ни малейших эмоций по поводу дикого пожелания клиентки. Отчасти – сработало профессиональное самообладание и опыт, отчасти делала она это по инерции. Мозг же теперь работал стремительно, анализируя услышанное и просчитывая возможные варианты его объяснения. Первое и ближе всех лежащее на поверхности было предположение о невменяемости клиентки. Многое говорило об этом, но Лариса знала, как обманчивы бывают наиболее подходящие версии. Она решила продолжать, не меняя интонации и забрав эмоции в узду.
– Ну-у, я не знаю. Про вас столько пихнут. Вот вы и придумайте. Существуют же всякие способы уничтожать людей на расстоянии, так что никто никогда не догадается, что они погибли не сами. Я читала про это. Очень интересно. Научную, между прочим, статью.
– То есть вы хотите ее физического уничтожения?
– Ну конечно же! Ничего другого не остается, как вы не понимаете. Конечно, я могу нанять киллера, сейчас это просто и не так уж дорого. Но, понимаете, начнется следствие. Я буду первой, кого станут подозревать. И он, даже если ничего не докажут… он все равно будет думать об этом. Она будет стоять между нами. Нет, нужен именно такой человек, как вы. Соглашайтесь, денег я не пожалею, вы столько за год не заработаете.
Реплика этого жуткого Ангела о том, что Лариса именно тот человек, который нужен для выполнения подобной работы, едва не вывела ее из себя. Впервые за последнее время Ларисе захотелось крикнуть что-нибудь дерзкое, грубое, стукнуть кулаком по столу. И еще это упоминание о деньгах. Она говорила так, словно вопрос уже решен и остается только согласовать стоимость страшной работы. Но этого нельзя было позволить. Перед ней сидел больной человек, доведенный безумной любовью, эгоизмом и собственной жестокостью до пограничного, как говорят специалисты, состояния психического здоровья. Разум и безумие в этом случае разделены очень тонкой и хрупкой чертой, возможно, уже поврежденной в некоторых местах, как прерывистая разделительная полоса на шоссе, которую можно пересекать, не нарушая правил дорожного движения. В чем-то ситуация была схожей, сознание представляло собой некое подобие автомобиля, движущегося пока но одной полосе, но не видящего причины не переместиться на другую – черную полосу безумия. Плохой сегодня был день, но слово было сказано, она не нашла в себе сил отказать в приеме этому потерявшему ориентиры Ангелу, значит, нужно было приступать к работе. Причем немедленно.
Лариса не заметила, как дверь слегка приоткрылась и в образовавшуюся щелочку бесшумно заглянул Бунин. Несколько секунд он внимательно разглядывал пациентку, а потом, так же бесшумно, отошел от двери, прикрыв ее неплотно, ровно настолько, чтобы слышать разговор, происходящий в кабинете.
Первые дни, когда Лене открылась вся правда про отца и ту женщину, горе и отчаяние ее были столь безмерны и столь полно, до краев, захлестнули ее маленькую душу, что она просто не в состоянии была думать и размышлять на эту тему логически. Она только тихо, тайком ото всех плакала и собирала в кулак все свои силенки, когда надо было общаться с отцом. Она не могла заставить себя уличить его во лжи, поэтому лгала сама, делая вид, что все между ними неизменно, лгала из последних сил. Сколько времени сможет она продержаться в таком режиме, было ей неведомо. Собственно, для того, чтобы определить это, а также просчитать варианты своего дальнейшего поведения, и нужно было как раз все обдумать, а на это не было сил.
Несколько раз она всерьез думала о том, чтобы умереть, и с мазохистским упоением часами фантазировала на эту тему, представляя различные варианты своего ухода из этого мира. Впрочем, фантазировала она более на тему реакции отца на ее смерть, нежели о самом процессе смерти и всем том, что ждет далее. Поэтому и способы собственного умертвления она выбирала наиболее жуткие, леденящие кровь, чтобы реакция отца была более острой. В это время ее отношение к добровольному уходу из жизни сильно отличалось от того, которое испытывала она, когда глотала горсть таблеток тавегила, уличенная в краже денег. Тогда это была скорее игра, направленная лишь на то, чтобы вызвать жалость отца и получить еще одно подтверждение его любви. Теперь, собираясь совершить самоубийство, она намеревалась умереть по-настоящему, но, опять же, только для того, чтобы что-то доказать ему. Во время одной из таких фантазий она даже села писать ему письмо, но оказалось, что ничего у нее не выходит. Слова, которые появлялись на бумаге, ни в коей мере не отражали того, что творилось в душе, равно как и того, что хотела бы она сказать ему, доживая последние минуты на этой земле. Зато вдруг, и совершенно неожиданно для нее, как бы само собой, написалось письмо к матери.
«Мама, – писала она, – прости меня, но я не могу так больше жить, не могу. И, кроме того, ты в любой момент можешь последовать за мной. И пусть мой поступок будет наказанием папе. Еще раз прости. Лена.
PS. С днем рождения».
Письмо написано было действительно в канун дня рождения матери. Перечитав его несколько раз, Лена вдруг поняла, что матери ничего обо всей этой жуткой ситуации неизвестно и бремя предательства, вернее известия о предательстве отца, несет она одна. И еще подумала она, что впервые за всю свою жизнь она этим самым письмом как бы объединяется с матерью практически против отца. Это, как ни странно, не смутило ее, не привело в ужас, хотя нельзя сказать, чтобы осознание этого было ей приятно. Однако появилась мысль все же рассказать обо всем матери. Это была какая-то двойная мыслишка, словно содержащая в себе сразу две задачи: во-первых, подключить мать к решению вопроса. Лене впервые пришло в голову, что вмешательство матери может оказаться не таким уж бессмысленным. Отец всю жизнь боялся и слушался ее, не мог же он освободиться от этой зависимости вот так, сразу. Кроме того, мать могла привлечь к решению проблемы кого-то еще, кто мог бы повлиять на отца, – его родителей, друзей, младшую сестру, которую он вроде бы любил, по крайней мере, всю жизнь опекал и при прошлых скудных еще возможностях пытался помогать. Узнав обо всем, Лена вдруг и как-то сразу решила для себя, что сопротивление бесполезно. Теперь она в этом решении усомнилась. Во-вторых, и это было потайным дном посетившей ее неожиданной весьма и новой для ее сознания мысли, информация эта наверняка повергнет мать в шок, выбьет ее из колеи и лишит, возможно, ненавистной Лене тупой уверенности в себе, в собственной непогрешимости, извечной правоте и стремлении все и всегда делать правильно. В подтверждение того, что исключительно такой образ жизни является единственно возможным для «настоящего» (она выражалась именно так, используя идеологические штампы своего комсомольского прошлого) человека, мать всегда приводила идеальный порядок в своей собственной семье. Интересно, что станет она говорить теперь? Конечно же во всем обвинит отца, неблагодарного, коварного, порочного. Но вот что станет она делать, когда угроза потерять его, такого гадкого, мерзкого и совершенно ненужного ей, окажется очень реальной и почти неотвратимой. Лена даже слегка отвлеклась от мрачных мыслей. Ей стало интересно. И главное – появилась робкая надежда на то, что все еще может каким-нибудь образом устроиться.
Она начала размышлять: как лучше рассказать обо всем матери? Между ними категорически не принято было обсуждать «отношения взрослых», как выражалась мать, если Лена пыталась заступиться за отца в период очередного аутодафе. Однако случай представился сам собой, причем уже на следующий день после того, как все эти новые мысли посетили Лену.
Утро повторило десятки других предыдущих – мрачных, вне зависимости от погоды, уже потому, что наступало пробуждение, которое ничего, кроме боли, с собой принести не могло. Лена лежала, притаившись на своей огромной тахте, и мучительно вслушивалась в звуки, доносящиеся снаружи, – вот мягко подкатил к парадному крыльцу дачи отцовский лимузин, негромко переговариваются водитель с охранником, проверяют связь. Лене показалось, что она уловила в их неясном бормотании что-то вроде «сегодня точно – допоздна, если не до утра», и сердце ее болезненно сжалось: смысл реплики был однозначен. Потом хлопнула входная дверь, шаги отца – быстрые, стремительные – он всегда уходил так, словно убегал, не оборачиваясь и не глядя по сторонам, сосредоточенный, собранный – вещь в себе; мягкий синхронный хлопок трех дверей, звук включенного двигателя и скрипучий шорох гравия под тяжестью машины. Уехал. Вполне возможно, что навсегда. Лена стремительно и невесомо, словно не ее тело, а только поток воздуха, вызванный его передвижением в пространстве, как была, в короткой футболке, рванулась из постели и понеслась вниз по лестнице, в прихожую. Отец иногда забывал на столике возле двери то ключи, то записную книжку, то портмоне, то футляр с кредитными карточками. Раньше Лена тоже выскакивала после его ухода вниз, если, конечно, просыпалась к тому моменту, но это была своего рода игра – она вроде бы заботилась о нем, как о младшем, беспомощном существе. Это нравилось им обоим. Обнаружив забытую вещь, она тут же звонила ему в машину и начинала дразниться: «Маша-растеряша! Кто у нас голову свою забыл?» Иногда, если находка была важной, он возвращался с полдороги, тогда ей обязательно перепадало какое-нибудь вознаграждение, из тех вещиц, что во множестве валялись у него в кабинете, выступая в роли сувениров, если надо было вдруг сделать кому-нибудь маленький подарок – брелок, или электронная игрушка, или компакт-диск, или какой-нибудь настольный пустячок. Конечно, она могла попросить и получить любую из этих вещей, просто так, без всякого основания, но это был своеобразный ритуал, и оба они им дорожили. Теперь же это действие с ее стороны наполнилось совершенно иным смыслом: он мог, по забывчивости, оставить какое-нибудь дополнительное свидетельство своей связи с этой женщиной, и Лена мчалась вниз, замирая от страха перед возможностью обнаружить что-нибудь эдакое и одновременно надеясь на такую находку. Однако последнее время (и это было еще одно, косвенное, конечно, но все же доказательство того, что в его жизни происходят серьезные изменения) он перестал забывать на столике вообще что-либо, и Лена разочарованно плелась к себе наверх – делать вид, что спит, пока мать не уберется куда-нибудь из дома или не уляжется с книгой загорать возле бассейна.
Однако сегодня сердце Лены заколотилось лихорадочно и почти оборвалось в гулкой груди: еще с середины лестничного пролета она разглядела вещь, которую отец забыл на столике в прихожей, – крохотный, напоминающий скорее зажигалку телефонный аппарат последней, самой модной в этом сезоне модели. Это была большая удача. Все коды и пароли отца, которыми тот любил нашпиговывать свою технику, от телефона до персонального компьютера, Лена знала прекрасно. Во-первых, будучи в хорошем настроении и объясняя ей тонкости работы того или иного устройства, он, как правило, сам называл ей комбинации цифр, которые она моментально запоминала. Было у ее памяти такое удивительное свойство – она стремительно и едва ли не навсегда запоминала все, что представлялось ей по каким-либо основаниям важным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38