Да в общем, и так все было бы ничего… Если бы она в соответствии со своим амплуа просто стояла бы сзади и подпевала в нужных местах. Но девица-певица догадалась выйти к публике (повторяю, по сути дела к кучке кулагинских дружков) «в образе». Образ впечатлял, чтоб я сдох! Когда она скинула длинное пальто и шляпу, то оказалось, что кроме черных колготок, лакированных сапог и коротенькой курточки-косушки на девушке больше ничего не надето. Актриса, тудыть ее! Я как увидел ее на сцене – так и обмер… Ей оставалось только повесить себе на шею плакат «Трахни меня скорей, самый большой и злобный фашист! Bitte!».
Причем стоит заметить, что репертуар группы «Сорго» состоял сплошь из легоньких песенок с названиями вроде «Розовый поросенок» и «Полет на облачке». Инфернальный, хэвиметаллический имидж бэк-вокалистки мало того, что входил с ним в неразрешимое эстетическое противоречие, так еще и дискредитировал Костяна-пожарника как руководителя ансамбля. Уж больно комично смотрелся маленький, домашний, круглоголовый и лысоватый Костян (или, как я его иногда называл «Шеф») на фоне этой валькирии.
Скины же были очарованы ею без остатка. Молодецкое «Зига-Зага!» неслось отовсюду, из каждого угла. Их сразу откуда-то набежало человек двести, и во время выступления «Сорго» они устроили перед сценой такой первоклассный слэм, какой не часто увидишь даже на фанатском секторе после забитого гола. Певица, купаясь в лучах долгожданной славы, постоянно выбегала к самому краю сцены и, распираемая восторгом, кричала в микрофон: «Эге-гей, друзья!». «Друзья» отвечали ей могучим ревом «Зиг-Хайль!», и пытались ловить за ноги. Вероятно в этот момент она чувствовала себя звездой эстрады и всемогущей Гризеллой – королевой горных троллей.
Осёл Алеша Кулагин был тоже совершенно счастлив, так как ошибочно принял эту опасную возню за оглушительный успех. А я стоял и думал, что нам отсюда живыми не выйти.
Так бы оно и было, но по счастью среди скинов обнаружилось несколько старых околофутбольных знакомцев. Они после концерта по-тихому вывели «Сорго» в полном составе вместе с певицей и продюсером Макаровым через черный ход. Так что дело, обещавшее быть жарким, закончилось вполне благополучно. Обожравшийся на радостях Кулагин все рвался назад:
– Там моя публика! – орал он. – Пустите! Моя публика ждет меня! Я щас… На бис!
– Заткнись, сволочь! – шипел я, заталкивая его в трамвай.
– Фил! – чуть не плакал Кулагин от счастья. – Ты видел? Ты же все видел сам! Это был УСПЕХ!
После этого случая я не давал заманить себя на выступления «Сорго» больше года, а на все приглашения отвечал вежливым, но твердым отказом. Второй и последний раз я сломался только следующим летом. Звонит мне Кулагин и этак, скучая и позевывая, говорит:
– Фил, мы тут скоро выступаем на празднике «Московского комсомольца» в Лужниках. Не хочешь посмотреть? Будет интересно.
Я, признаться, оторопел. В то время приглашение выступить на этом дурацком празднике получали только действительно знаменитые артисты. Ну или, по крайней мере, дико перспективные. «Сорго» значит перспективные? Это Шеф-то?! Неужели я что-то пропустил? На секунду я почувствовал себя мистером Аланом Вильмсом – человеком с первого раза не разглядевшим «Битлз», и потом корившим себя за это всю жизнь.
– Но как? Каким образом?! – изумился я. – Вы что же это, Костяна сдали в сексуальное рабство продюсерам?
Кулагин стал говорить нечто неопределенное. Мол, не мог же вечно музыкальный мир игнорировать такие безусловные таланты; мол, наша эстрада сейчас как никогда остро нуждается в новых, незамыленных персонажах; мол, пора уже зубрам вроде Ирины Аллегровой и группы «На-На» потесниться на Олимпе шоу-бизнеса, дать дорогу молодым.
Очарованный этим бредом, я обещался непременно быть.
В назначенный день и час мы встретились на «Спортивной». Меня, правда, немного удивило место сбора, и передвижение восходящих рок-звезд общественным транспортом. Я ожидал что-то вроде персонального автобуса мерседес с кондиционером и душевой кабиной, или двенадцатиметрового линкольна на худой конец. Но потом сам себя одернул: «Какой линкольн, болван! Ты же знаешь, в Москве жуткие пробки на дорогах. И как трудно подъехать к Лужникам из-за строящегося Третьего кольца. Не хватало еще опоздать на парад-алле. Думай башкой-то!». И сам же себе слабо возразил: «Да, но ведь можно осуществить „гаишный“ эскорт… Или к примеру на геликоптере, как Филипп…».
Какое-то время мы дожидались припозднившегося Шефа, а потом всей толпой, навьюченные инструментами и припасами, отправились в Лужники. По дороге, робко поглядывая на горделиво держащегося Кулагина, я и слова сказать не смел. Как же я мог не верить в его звезду? И как я, баран несчастный мог в свое время отказаться от должности барабанщика в группе! А теперь… Теперь он меня вряд ли возьмет даже гитару за ним носить.
К моему удивлению мы пришли не на главную сцену перед Малой ареной, а на задворки лужниковского комплекса. Куда-то далеко… там… шли, шли… и снова шли… направо от стадиона… В жопу, короче. Пунктом назначения оказались какие-то заброшенные теннисные корты с растрескавшимся цементным покрытием и рваным сеточным забором вокруг. На заборе трепыхался по ветру транспарант «Ку-ку-ру-ка!». Ниже имелась бодрая надпись, извещавшая окрестных ворон и пару бомжей на горизонте, что: «Наш спонсор – Малоярославский завод лакокрасочных изделий!». В дальнем углу стояла маленькая фанерная сценка. Увидев, что артисты и свита принялись снимать с себя поклажу и располагаться, я подошел к Кулагину и удивленно спросил:
– Старина, какая еще «кукурука»? Какой еще, блять, красочный завод?…
Он спокойно ответил:
– Это наша площадка, мы здесь выступать будем. А завод – спонсор мероприятия.
– А-а-а, ну да, конечно… – пробормотал я.
Ёбанапоголове! Зачем же я приехал сюда? Зачем не пошел играть с мужиками в футбол во дворе?!
Сначала выступали какие-то задорные лохматые юнцы. Потом, наоборот, унылые пожилые дядьки в заскорузлой джинсе. Публика потихоньку подтягивалась. Только в четвертом часу дня «Сорго» (практически хэдлайнеры этого сраного Вудстока) поднялись на сцену. Увидев их, я в который уже раз за день испытал чувство мучительного сожаления. На этот раз я мучительно сожалел о том, что меня могли видеть рядом с ними.
Мне показалось, что я сплю и вижу сны. Кулагин, Павел Макарович, и даже их малолетний барабанщик Андрейка были одеты только лишь в одни трусы и малоярославскую краску! То есть с головы до ног они были густо размалеваны спонсорской продукцией. Под хохлому, как стульчики в детском саду. Андрейка-то ладно, он сразу спрятался за барабанами, а эти два красавца… Они стояли на сцене и приветливо улыбались знакомым. Особенно довольным выглядел Кулагин. Он явно искал глазами меня, хотел убедиться, что дорогой друг присутствует при его триумфе. Я в ужасе спрятался за чьи-то спины.
И только я уже было подумал, что больше сегодня ничему не способен удивиться, когда вдруг увидел Костяна… Костян был как молодой олимпийский бог, как сверхчеловек с немецких плакатов 30-х годов. В линялых трусиках х/б и прихотливых масляных узорах худрук ансамбля смотрелся особенно ослепительно. Как-то раз мне довелось зайти в «Красную шапку». Так вот, я готов свидетельствовать: бабы воистину дуры. Драться из-за напомаженных молдован-гастарбайтеров (а они там действительно дерутся!) в то время, когда по земле ходит такой волшебный парень – это настоящая глупость, идиотизм!
Да только и в таком отчаянном виде Костян показался себе недостаточно выразительным. Он еще напялил на себя что-то вроде халата, сделанного из виниловых грампластинок!
Ребята, я плакал. На меня люди оглядывались.
Шоу между тем началось. Тут было все: и бодрые гитарные проигрыши, и пение на два голоса, и разговоры с танцевальным партером: «Я вас не вижу! Я вас не слышу!», и даже веселая викторина, на которой разыгрывались пленки сзаписями ансамбля. Павел Макарович, незаметно напрягая мышцы плечевого пояса, старался держаться с элегантной непринужденностью. Кулагин как всегда, предельно сосредоточенно, закусив губу, вел свою ритм-гитарную партию. Андрейка тактично не высовывался из-за барабанов. Шеф, похожий на карикатурного папуасского вождя, влегкую отжигал за весь колхоз разом. Словом, все было очень и очень мило. Хотя Павлик похоже все-таки подложил в трусцы пару свернутых носков. В финале концерта Костян сорвал с себя свой виниловый жакет (тем самым, оголив трогательный округлый животик) и запустил им в зрителей. В ответ раздались возмущенные женские крики. Говорю же вам, бабы – дуры.
После выступления артисты яростно, с воплями и повизгиванием отмывались от краски холодной водой из поливочного шланга. Малоярославцы делали свое дело на совесть – роспись сходила крайне неохотно. Терпеливо дождавшись конца помывки, я спросил у Кулагина:
– Послушай, старина… Я вот все хотел тебя спросить… Скажи, что заставило тебя поступить с собой столь странно? Внутренние голоса, или еще что?
Старина, не к месту придав своему лицу выражение творческой одухотворенности, задумчиво (концептуалист, бля, как будто перед ним девочка-мокрощелочка!) произнес:
– Понимаешь ли, Фил… (так и сказал нараспев: «понимаешь ли, Фил»!) Нам предложили…
– Ах, так вам все-таки предложили сделать это! – вставил я. – Вы, значит, не сами до такого додумались?
– Ну да… – продолжал Кулагин все тем же тоном. – Нам предложили. И я подумал…
– Что?! Что ты подумал? – не утерпел я.
– Что это будет интересно.
– М-да… Ну что ж, было и вправду интересно. Уверяю тебя!
В общем, выяснилось, что это было чуть ли не непременное условие московских комсомольцев. Примечательно, что кроме «соргов» больше дураков вымазаться в краске не нашлось.
Кулагин стал меня уговаривать остаться еще ненадолго и посмотреть на ту самую черноброву бэк-хохлуню, которая, оказывается, ушла на повышение в другой коллектив – к каким-то жутким металлюгам. Они уже выходили на распевку. Я, честно говоря, думал, что после штормовых восьмидесятых больше не увижу таких людей никогда. От них веяло чем-то давно забытым. Группа «Мастер» во Дворце спорта «Крылья Советов», гопники с солдатскими ремнями после концертов, разгромные статьи в «Комсомольской правде», вроде «Фальшивая „Ария“» и «Кто кует металл?».
Меня прямо-таки обдала теплая волна ностальгии.
Шипастые напульсники, цепи, обтягивающие «дольчики» в разноцветных молниях, проклепанные по старинной школьной моде кожаные жилетки… Оззи Озборн рядом с этими мастодонтами смотрелся бы так же нелепо и жалко, как комиссар движения «Наши» на слете сатанистов. Но особенно металлюги впечатлили меня тем, что умудрялись быть одновременно и лысыми и волосатыми. Совсем как Вячеслав «Асисяй» Полунин в зрелые годы.
Я сказал Кулагину, что, пожалуй, не готов снова услышать незабываемое «Эге-гей, друзья!», а также еще раз увидеть блестящие ботфорты рок-певицы – это будет уже выше моих слабых сил. Не в том я сейчас настроении, сказал я. Проклиная в душе «Сорго», «Московский комсомолец» и ни в чем не повинный Молоярославский завод лакокрасочных изделий за загубленный выходной, я уехал.
Итак, Павел Макарович Тюрбанов. Кулагинская креатура.
Как-то с первых дней сложилось так, что Павла Макаровича определили ко мне, на второй этаж. Мол, раз это кулагинский дружок, то тебе, Фил с ним и ковыряться. Спорить было бесполезно. Пришлось мне взять его под свой патронаж. Ладно, говорю, сделаю вам из свиристелки и стиляги справного сотрудника.
А то, что патрон из меня строгий – это всякий может подтвердить. Нет, я не был бессмысленным самодуром и жестоким тираном, но строгим и страведливым наставником. Слуга царю, отец солдатам, рожден булатом, пиздец зарплатам… Исполнял что-то вроде человечного старшины-сверхсрочника из советского фильма про армию. Простить невольные ошибки я мог любому, но вот чего совершенно не терпел в подчиненных – так это равнодушия, лености, легкомысленного подхода к Делу. И с суровой непреклонностью преподавал нелегкую охранную науку рекрутам. А если кто из них и жаловался иной раз на крутость мер, то я отвечал так:
– Послушай, сынок! Тебя сейчас не сладко, это понятно. Зато когда попрут немецкие танки – вот тогда ты с благодарностью вспомнишь меня!
Подробности (какие еще на хер танки, почему именно немецкие, какого рожна они вдруг попрутся на Третьяковку?) я предпочитал опускать.
Скажу без ложной скромности, воспитывал я подчиненных первоклассно. Общий курс дрессировки у собак породы немецкая овчарка длится два месяца. В Третьяковке я давал его по экспресс-методике – за две недели. Учтите, это при том, что если среднестатистический сотрудник и отличался от овчарки по сообразительности в лучшую сторону, то не намного.
Внутри своей педагогической деятельности я не уставал искать свежих форм преподавания и прогрессивных приемов подачи материала.
Вот, к примеру, такой был случай. Ну вы догадались уже. С Павликом, ага.
Прихожу как-то я, старший сотрудник второго этажа в десятом часу утра на «шестую» зону, к заветной двери Депозитария. Мысленно готовясь к встрече с горячо любимым мною Павлом Макаровичем Тюрбановым. Даже, заметьте, имею филантропическое намерение похлопать его по крупу, рассупонить немного подпругу и отпустить в краткосрочный отпуск в луга привольные – кофейку там попить, пробздеться, да мало ли что еще… Впереди долгий и мучительный день, который весь пройдет на постах и зонах. Мне ли, вышедшему в руководители из самых окопных низов не знать тягот и лишений службы рядового вахмурки!
Нарезаю последний поворот, и к удивлению своему не наблюдаю Павла Макаровича Тюрбанова на посту. То есть стул стоит, а бойца моего нету. Такая вот коллизия. Ну, думаю, обожду маненько. Наверное, подудонить отбежал, паразит. Что ж, дело молодое. Но пост, тем более такой ответственный пост, бросать тоже не хорошо. Ой, не хорошо… И придется теперь показать Павлу Макаровичу келдыша в томатной пасте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50