Я пришел в библиотеку двадцать минут четвертого, а ушел оттуда в пять, действительно кое-что разузнав, но и наткнувшись на частокол удивительных и непонятных обстоятельств. О профессоре Килрое газеты не писали вовсе, как и о самом дядюшке Мэтте, если не считать шумихи из-за его убийства. Благодаря успехам «мошеннической управы» Райли несколько раз упоминался в статьях, но о Карен Смит не было ни слова. Зато однажды мелькнуло имя Уилкинса: он имел какое-то туманное отношение к берлинскому воздушному мосту 1949 года.
Мистеру Гранту так и не довелось попасть на страницы «Таймс». Я ожидал, что Добрьяк будет постоянным персонажем, но о нем написали лишь один раз, когда стряпчий по поручению клиента стряс кругленькую сумму в возмещение ущерба с крупной компании, выпускавшей лифты, но потом сам едва не попал под суд, потому что прикарманил более половины этих денег. Ни Герти, ни Гаса Риковича я не нашел, а вот про доктора Луция Осбертсона прочел немало. Семь лет назад он пользовал Уолтера Косгроува, финансиста, который давал показания по делу о биржевом мошенничестве. Доктор Осбертсон тогда заявил под присягой, что Косгроув болен и не может выступать в суде. Я покопался в газетах в поисках Косгроува и обнаружил, что спустя три дня после свидетельства эскулапа тот сбежал в Бразилию, прихватив с собой, по некоторым оценкам, «около двух миллионов долларов наличными и в оборотных ценных бумагах». И хотя я не знал, что значит «около» (больше или меньше двух миллионов?), но общую идею уловил.
Косгроув уехал в Бразилию спустя год после дяди Мэтта и за два года до возвращения последнего. Интересно, может быть, они познакомились там? Может, именно Косгроув вызвал в Бразилию доктора Осбертсона, когда дядя Мэтт заболел? А вдруг привезенные дядькой деньги когда-то полностью или частично принадлежали Уолтеру Косгроуву?
Похоже, нынче днем доктор Осбертсон всеми правдами и неправдами, и сознательно, и несознательно стремился утаить от меня имя Косгроува.
Вероятно, он до сих пор силился вывести это пятно на своем послужном списке, но если дело ограничивалось лишь спасением репутации, Осбертсон явно переборщил. Нет, тут наверняка есть что-то еще, пока недоступное моему пониманию.
Выйдя из библиотеки, я прошагал до автозаправки на углу Десятой авеню и Сорок второй улицы, забился в телефонную будку и позвонил по номеру, указанному в записке профессора Килроя. После третьего гудка трубку сняли, и сухой трескучий голос произнес:
— Да? Что такое?
— Профессора Килроя, пожалуйста, — сказал я. В каком-то смысле имя звучало так же глупо, как Фред Нидик, но, произнося его, я не чувствовал себя круглым дураком, коль скоро не был профессором Килроем.
— Кто это? — спросил трескучий голос.
— Фред Фитч, — ответил я. — Это профессор Килрой?
— Где вы? Дома?
— Неважно, где я. Вы — профессор Килрой?
— Конечно, а вы как думали? Стал бы я давать вам чужой номер. Где вы хотите встретиться, у вас или у меня?
— Не у вас и не у меня, — ответил я, поскольку продумал все загодя и уже решил, где безопаснее всего увидеться с этим человеком, кто бы он ни был. — Встретимся на центральном вокзале, в главном зале ожидания.
— Это еще почему?
— Потому что я не знаю, кто вы такой.
— Послушай, мальчик, я только хочу выручить племянника своего старого приятеля. Вот и весь мой интерес в этом деле.
— А мой интерес — в том, чтобы обезопасить себя. Либо встречаемся на центральном вокзале, либо — в загробном мире.
— А, черт с тобой, ладно. Во сколько?
— Сами решайте, во сколько.
— В восемь устроит? После часа пик?
— Да, устроит, — ответил я. — Как я узнаю вас?
— Не волнуйся, — заверил он меня. — Я сам тебя узнаю.
Щелк.
Глава 24
Так, теперь — квартира дядюшки Мэтта. Я все тянул с походом туда, поскольку был почти уверен, что Добрьяк посвятит хотя бы часть сегодняшнего дня наблюдению за квартирой в надежде схватить меня за ухо, чтобы предпринять последнюю попытку испробовать на мне свой гипнотический дар. Я понятия не имел, какая роль отведена стряпчему во всем этом деле, связан ли он с убийцами и похитителями или строит какие-то козни в одиночку. Но я знал, что при моей доверчивости и его улыбчивой физиономии мне ради собственной безопасности следует держаться подальше от Добрьяка.
Впрочем, не мог же он вечно следить за квартирой дядюшки Мэтта. Рано или поздно ему придется снять наблюдение и вернуться к исполнению своих прямых обязанностей. Сейчас он наверняка подкупает какого-нибудь присяжного, обирает очередную вдову или вчиняет иск бригаде скорой помощи. С надеждой, что мои предположения верны, я смешался с толпой и в час пик незаметно добрался до той части Западной пятьдесят девятой улицы, которую незнамо почему величают Южной Сентрал-Парк-авеню, где отыскал нужный мне дом и принялся крадучись бродить вокруг него, пока не убедился, что стряпчего Добрьяка нет поблизости. Только тогда я подошел к швейцару, весьма похожему на какого-нибудь списанного на берег адмирала.
Поначалу он повел себя так, словно меня не существовало вовсе (уверен: больше всего на свете ему хотелось именно этого). Наверное, моя наружность слишком отличалась от облика местного населения. Полагаю, швейцар принял меня за туриста, который вот-вот попросит показать ему проходящих мимо знаменитостей. Ведь тут жили Джо Пайро, Барбара Стрейзанд, генерал Херши и еще много разного видного люда.
Когда, наконец, я прибегнул к тактике прямолинейных действий, стал перед швейцаром и принялся мешать ему останавливать такси, он неохотно смирился с моим существованием и раздраженно спросил:
— Ну, в чем дело?
— Ключи от квартиры Грирсона, — потребовал я.
Кабы я думал, что швейцар тотчас примется бить поклоны и расшаркиваться, меня ждало бы большое разочарование. Он все так же сердито и нетерпеливо сунул руку в карман своих адмиральских штанов, выудил оттуда два ключа, привязанных грязной бечевкой к круглому красному брелоку, и, ни слова не говоря, протянул их мне. При этом он даже не посмотрел в мою сторону, а просто обошел меня и яростно дунул в свисток.
В парадном меня остановил еще один офицер военного флота, уже чином пониже. Какой-нибудь капитан-лейтенант швейцарских ВМС. Он с едва скрытой враждебностью осведомился, кого из жильцов дома я хочу повидать и какие у меня основания надеяться на это.
— Никого, — ответил я ему. — И никаких. Я владею квартирой в этом доме. Прежде она принадлежала Мэтью Грирсону.
На сей раз я уловил перемену в поведении собеседника. Оно сделалось панибратским, и я обиделся, когда капитан-лейтенант с матросской прямотой произнес:
— Неужто правда? Так это вы наследник? Из грязи — в князи, из рубища — в шелка, да?
Ну как так получается? Почему людишки вроде этого привратника нутром чуют, что со мной можно обращаться таким вот образом, и это сойдет им с рук?
Деньги — еще далеко не все, и разного рода подонки никогда не упускали случая напомнить мне об этом.
— Не совсем так, — ответил я, понимая, что следвало бы дать ему гораздо более достойный отпор, и зашагал по длинному коридору с низким потолком, в конце которого сказал лифтеру:
— Квартира Грирсона.
Лифтер закрыл дверцы, и мы поехали вверх.
По пути лифтер (в зеленой ливрее: вероятно, отставной капитан из труппы «Веселые ребята») спросил меня:
— Вы и есть племянник?
Неужели опять? С замиранием сердца я ответил:
— Да.
Но лифтер не был очередным хамом. Просто он оказался весьма и весьма словоохотливым человеком, суровым и грубоватым на вид, довольно тощим и немного сутулым.
— Мистер Грирсон много о вас говорил, — сообщил он мне. — Мы с ним, бывало, перекидывались в картишки, когда у меня заканчивалась смена. А иногда он читал мне газетные заметки про вас.
— Неужели?
— Да, сэр, — отвечал лифтер. — Он был моим любимым жильцом. Никогда не задирал нос, не то что большинство здешних квартиросъемщиков. И долги отдавал честно. Если проигрывал, тотчас выписывал чек.
— А много ли он проигрывал? — спросил я, гадая, не пощипывал ли этот сморчок моего дядьку. Так, по-мелочи. А вдруг?
Но лифтер ответил:
— Нет, сэр, он почти всегда оставался в выигрыше. Вот уж кому везло так везло.
Неужто в его голосе промелькнули досадливые нотки? Не знаю. Прежде чем я успел сказать еще что-нибудь, лифт остановился, дверцы открылись, и лифтер показал налево.
— Вон туда, сэр. Квартира четырнадцать В. На самом-то деле это тринадцатый этаж, но люди в большинстве своем суеверны. Вот почему его называют четырнадцатым.
— Весьма любопытно, — сказал я, выходя из лифта.
— И тем не менее, он остается тринадцатым, верно? — продолжал лифтер.
— Если выйти на улицу и посчитать окна, сразу видно, что тут тринадцатый этаж, правильно?
— Надо полагать, так и есть, — ответил я.
— Еще бы, — отозвался лифтер и, покачав головой, добавил:
— Богатеи.
После чего закрыл дверцы и уехал.
Чтобы попасть в квартиру дяди Мэтта, надо было открыть два замка, и мне пригодились оба ключа. Внутри стоял тяжелый нежилой дух. По мере того, как я включал светильники, квартира представала передо мной частями, подобно заброшенной съемочной площадке.
Убранство совершенно не вязалось с характером моего дядюшки Мэтта, каким я представлял его себе на основе изустных рассказов и преданий о старике. Владельцы здания наверняка нанимали художника по интерьеру, который и спланировал, и обставил эту квартиру в согласии с собственными вкусом и разумением. Более чем вероятно, что мой дядя Мэтт предпочел взвалить эту заботу на чужие плечи, ибо едва ли его волновало, как выглядит жилище, лишь бы от убранства явственно попахивало деньгами.
Комнаты все не кончались. Гостиная была длинная, широкая, двухуровневая, со множеством длинных узких кушеток вдоль стен и длинных узких абстракционистских полотен на стенах, с громадными окнами в торце, из которых сейчас, когда шторы были раздвинуты, открывался дивный вид на весь Центральный парк Шествуя вдоль изогнутых витых чугунных перил, вы удалялись от всего этого великолепия и попадали в небольшую строгую столовую, убранную темно-багровой тканью и обставленную тяжелой древней мебелью. Маленькая, но оснащенная всем необходимым белая сверкающая кухня примыкала к столовой и была отделена от нее дверью с окошком для подачи блюд.
По другую сторону от столовой располагалась игровая комната с бильярдным столом и столиком для покера, на котором стояли розетки с фишками и стеклянные держатели. Дальше — две вычурные спальни с громадными кроватями под пологами и с окнами на Центральный парк. Каждая спальня была снабжена ванной комнатой в помпейском стиле; в одной из них дядька устроил себе сауну. За второй спальней размещались личные покои, или кабинет, с письменным столом и встроенными стеллажами, набитыми книгами, которых, я уверен, никто никогда не читал. А с другой стороны к кабинету примыкала тесная простенькая спальня с ванной. Наверняка комната прислуги.
Дядя Мэтт неплохо позаботился о себе и прожил последние годы вольготно.
Я бродил по комнатам, толком не зная, что именно мне искать и как расценивать возможные находки. Если я рассчитывал увидеть отпечаток личности дяди Мэтта, ощутить его ауру, едва ли мне это удалось. Господствующей личностью в этой квартире была личность художника по интерьеру.
А еще мне, наверное, хотелось окинуть взором место убийства.
Это была игровая комната. Судя по тексту и фотографии в «Дейли-ньюс», дядю Мэтта нашли лежащим ничком именно здесь, между бильярдным столом и карточным столиком. Шла партия в бильярд, на столе не хватало всего одного шара, и полиция предполагала, что дядю ударили, когда он был поглощен игрой с самим собой.
Я немного постоял, разглядывая ковер, ничего не высмотрел, ничего не надумал и, наконец, возобновил скитания по комнатам, которые долго не приводили ни к каким результатам. До тех пор, пока я не уселся за письменный стол в кабинете.
Да и тогда я обнаружил непонятно что. Тут и там валялись листы писчей бумаги — послания от разных людей, но ни одно из них не проливало света на происшедшее и происходящее. Счет от Добрьяка, к которому прилагалось заискивающе-подобострастное, но наглое письмо, наведшее меня на мысли об Урии Хипе. Письмо от другого стряпчего, какого-то Прескотта Уилкса, благодарившего дядьку за то, что он воспользовался услугами его фирмы. Один абзац этого письма показался мне немного странным: "Обстоятельства известны Вам не хуже, чем мне, мистер Грирсон, и мне нет нужды сообщать Вам, что наш общий друг не меньше моего расстроен неоправданным разрывом отношений между Вами и нашей фирмой. Меня попросили передать Вам, что все изменения в договоренностях и любые намерения «действовать в одиночку», которые Вы, возможно, вынашиваете, будут восприняты очень серьезно. Соблаговолите помнить об этом, ведя дела с «Лэтэм, Кортни, Уилкс и Уилкс».
Похоже, никаких дел с «Лэтэм, Кортни, Уилкс и Уилкс» дядя больше не вел. Письмо было отправлено четыре месяца назад, а более свежих посланий от вышеупомянутой фирмы я не нашел. Когда я затесался в это дело, Добрьяк, судя по всему, уже прочно владел положением.
Что меня заинтересовало, так это скрытая угроза, которую я почувствовал, прочитав абзац. И кто этот «общий друг»? В каких отношениях был дядя Мэтт с фирмой Прескотта Уилкса? Что именно означали слова «будут восприняты очень серьезно»? Может быть, тут подразумевалось убийство?
Меня немного тревожило то обстоятельство, что Стив и Ральф наверняка тоже видели письмо и пытались докопаться до его подлинного значения. Я отнюдь не был уверен в честности Стива и Ральфа, которые вполне могли продаться мафии. Возможно, они-то и сообщили ей, где я скрываюсь. Возможно, они выгораживают, а не ищут убийц. В конце концов, как сказала Герти, никому не придет в голову назвать Стива и Ральфа святыми.
Вспомнив о Герти, я решил снова позвонить ей домой, но оказалось, что телефон отключен. Полагаю, об этом позаботился Добрьяк, что было весьма рачительно и предусмотрительно с его стороны, но теперь, когда у меня есть триста тысяч долларов, я, наверное, могу позволить себе и телефон в моей второй квартире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27