– решительно заявил старый негр. – Духи пугать и наказывать враги масса и освобождать его друзья!
– Это замечательная идея, – на всякий случай промямлил Кроуфорд, чтобы не спорить с колдуном. – Но белый масса любит сам нападать на своих врагов вместе с другими людьми. Например, с такими, у которых есть моченые стрелы. Понятно? Скажи, как много в лесу людей, убежавших от злых хозяев?
– Много, – поспешно ответил старик. – Так много, как рабов на плантации. А зачем масса Кроуфорд хотеть люди со стрелами, моченными в деревянной воде? Если масса Кроуфорд нужен солдаты победить его враги, нгомбо сделает столько солдат, сколько хотеть масса. Нгомбо быть страшный бокор, сильный бокор, но не для белый масса Кроуфорд и его друзья, а только для его враги.
– Что ты говоришь, Калибаново отродье?!
– Нгомбо делать хороший мертвый солдат. Из мертвый человек, мертвый негр, мертвый белый, как скажет масса. Мертвый солдат – хороший солдат, он не просить есть, не просить отдыхать, он мучить и убивать враг и потом уходить под землю. Нгомбо великий, нгомбо делать мертвый солдат ходить и убивать, когда вдова Мбуки просить наказать хозяина, убившего Мбуки… Нгомбо делать живой на мертвый негр, мертвый человек и отправлять их на враги масса Кроифорд. Нгомбо танцевать, и мертвый оживать, нгомбо насылать его на враги и заставлять делать, что хочет нгомбо.
Кроуфорд знал – к счастью, в основном понаслышке – о чудовищных обрядах оживления мертвецов, характерных для дикарской религии. Иногда мертвое тело клали у ритуального костра, и под мерные удары барабанов, сопровождаемые дикими плясками соплеменников, колдун ложился сверху трупа, накрывая его туловище собой, и начинал вдувать ему в рот воздух своим ртом. По поверью, после некоторого времени мертвец должен был начать двигаться, дергая то одним, то другим членом тела. Оживляющий в таких случаях был обязан в точности повторять рывки и конвульсии оживляемого, как бы будучи к нему приклеен, – до тех пор, пока покойник не становился на ноги и не «оживал» окончательно. Этот феномен следовало понимать в том смысле, что через вдыхание воздуха в рот умершему колдун передавал ему часть своей жизненной энергии. Затем, управляя этой энергией, нгомбо мог заставить ожившего мертвеца делать все, что необходимо. При этом тело такого несчастного продолжало разлагаться, как обыкновенный труп, вскоре становясь совершенно непригодным для проведения магических экспериментов.
Иное объяснение таинственного влияния мага на оживленного им мертвеца буквально согласуется с верой туземцев в личного духа каждого человека. По их мнению, колдун обладает способностью чувствовать даже слабую связь между душой и материальной оболочкой человека, которая будто бы сохраняется некоторое время после кончины. И не только чувствовать, но и укреплять эту связь, объединяя душу и тело заново.
Наконец, третье толкование заключалось в том, что предназначенному на роль жертвы предлагали выпить зелье, которое затем странным образом заставляло его превратиться в живого мертвеца. Такой бедолага не помнил ничего из того, что с ним приключилось ранее, хотя внешне разум казался незамутненным. В действительности его сознание подчинялось колдуну, совершившему обряд, жизненные же процессы в теле как бы замирали. Человеку, подвергнувшемуся такому эксперименту, не хотелось и даже не приходило в голову ни есть, ни пить, ни испражняться. И уж конечно, он не задумывался над этической стороной тех поступков, которые диктовал ему нгомбо, – а это чаще всего были убийства неугодных людей. Хотя… о какой этике можно говорить применительно к дикарям, воспринимающим как нечто естественное и человеческие жертвоприношения, и самые жуткие виды колдовства… Да и не были ли до известной степени правы европейские миссионеры, когда, отчаявшись донести до сознания туземцев образ Бога Любви, сочли за благо истребить кровожадных неофитов?..
Однако принимать решение следовало незамедлительно. Кроуфорд чувствовал: он уже узнал о старом вуду столько, что подобру-поздорову тот его не отпустит. Следовало принять правила игры, предложенные колдуном, с тем хотя бы, чтобы впоследствии постараться направить их в нужное русло.
– Хорошо, старик, – после небольших раздумий согласился Кроуфорд.

* * *

Лагерь беглых рабов или маронов был так хорошо скрыт в самом сердце непролазных лесов, что никаких следов его заметить было невозможно, даже проходя мимо в непосредственной близости от него. Впрочем, в такую глушь все равно никто не решался сунуться. Негры встретили своего колдуна бурными криками радости. Старик что-то пробормотал им на своем языке, и восторг чернокожих немедленно обратился на Кроуфорда. Они немедленно усадили его на почетное место поближе к огню, сняли с вертела дымящееся жаркое и положили к его ногам, откуда-то притащили целую гору плодов и фруктов, причем названий некоторых из них не знал даже видавший виды Кроуфорд.
В том состоянии, в котором пребывали в этот момент беглые рабы, их нетрудно было сподвигнуть к нападению на лагерь французов. За спасителем своего нгомбо чернокожие пошли бы сейчас в огонь и в воду. Кроме того, среди них нашлись прекрасные проводники, не только знающие все глухие тропинки в чаще, но и заметившие, где именно пару дней назад разбили лагерь белые люди… В том, что это экспедиция Лукреции и Ришери, сомнений не было, поскольку в описании лазутчиков фигурировали две «очень красивый белый мисс». Разумеется, без помощи этих юрких, пронырливых и озлобленных на своих плантаторов «детей природы» план спасения Харта и остальных становился предприятием, едва не обреченным заранее на провал. Купание в бушующем потоке лишило всяких ориентиров в джунглях. Теперь же, размышляя над необыкновенно удачным стечением обстоятельств, Кроуфорд был готов поверить, что «Великий Бог белых людей» и в самом деле слышит его и благосклонен к нему, как никогда.
Однако, решив, что успеет стать ханжой к старости, если доживет до нее, и, отобрав три дюжины наиболее крепких и рослых негров, вооруженных бамбуковыми трубками с большим запасом отравленных колючек, Кроуфорд в надвигающихся сумерках выступил в сторону, где мирно спал предполагаемый противник.
Колдун вуду отправился вместе с ними. Как от воина от него, конечно, не было никакого толку, но старик твердил, что может быть полезен отряду если не в бою, то впоследствии, когда, завладев пучком волос или клочками одежды врагов, он сумеет наслать на них чудовищные болезни и даже смерть при помощи ведовства. Кроуфорд же полагал, что нгомбо рассчитывает поживиться частями тела убитых белых, чтобы изготовить из них амулеты. Чернокожие верят, что с помощью амулета можно оказывать различное воздействие не только на окружающих людей, но и на силы природы. Чем большую ценность имеет предмет, из которого изготовлен амулет, тем большей силой будет обладать магическое орудие. Поэтому для их создания вуду охотнее всего используют части человеческого тела: обладая, по мнению дикарей, всеми свойствами живых людей, такие орудия могут сообщать новому хозяину громадное могущество и силу. Именно поэтому высоко ценятся глаза, куски сердца, желчный пузырь белого человека – чтобы добыть их, туземцы нередко разрывают свежие могилы.
Кроуфорд не препятствовал старому нгомбо в его желании сопровождать отряд. Пока они шли к лагерю французов, окончательно стемнело. Лунный свет почти не проникал в густые заросли, а пышный ковер растительности заглушал шаги. Привычка же скрываться от жестоких хозяев приучила беглых рабов передвигаться по лесным тропам практически бесшумно.
Отдав приказ неграм затаиться, Кроуфорд сам отправился в разведку, поскольку никто другой не мог бы оценить обстановку в стане противника. В его планы входила лишь организация побега Уильяма, капитана Ивлина, Потрошителя, и пиратов. Вступать в открытую схватку с людьми Ришери не имело ни малейшего смысла. Кроме того – и в этом Кроуфорд менее всего хотел себе признаться, – его сердце трепетало при мысли, что в бою могла пострадать Лукреция… Поэтому он старательно уговаривал себя, что не хочет подвергать опасности крошку Элейну, – уж точно Харт не простил бы ее гибели или увечья!

* * *

Лагерь французов был со всех сторон окружен кострами. Может быть, диких зверей они бы и остановили, однако ловкому человеку были лишь на руку. Яркие огни были рассеяны достаточно далеко друг от друга для того, чтобы можно было подкрасться незамеченным почти вплотную: нужно было лишь проскользнуть между двумя кострами… Извиваясь ужом, Кроуфорд почти вполз на территорию стана и в нескольких ярдах от себя увидел палатку, вокруг которой прохаживались часовые с пистолетами. Несомненно, в ней держали пленников. Мгновение поразмыслив, не стоит ли, в самом деле, поставить Богу свечку за то, что Он надоумил Ришери столь неосмотрительно поместить заключенных так близко к лесу, Кроуфорд снова огляделся. Поодаль, ближе к центру бивака, горел еще один большой костер, возле которого расположилось десятка полтора солдат. Некоторые из них лежали у огня и, возможно, спали, другие курили трубки, болтали или глодали жаркое. По территории было разбросано несколько палаток: в них располагались главные участники экспедиции. С той точки, откуда наблюдал Кроуфорд, не удавалось ни различить, есть ли свет внутри палатки, ни услышать человеческие голоса. Впрочем, учитывая поздний час, можно было надеяться, что обитатели лагеря видят третий сон. Совсем вдалеке виднелись в отблесках костров двое или трое караульных: вероятно, они обходили весь лагерь по периметру, а потом начинали сначала. Но в настоящий момент они оказались дальше всего от Кроуфорда.
Медлить было нельзя. Снова нырнув в чащу, он метнулся к оставленному в засаде отряду. Оставив при себе четырех наиболее метких стрелков вместе со старым нгомбо, Кроуфорд приказал неграм бесшумно окружить лагерь, но стрелять лишь в самом крайнем случае, ни в коем случае не обнаруживая себя. Впрочем, не слишком надеясь, что чернокожие послушаются его беспрекословно, он потребовал от колдуна припугнуть его соплеменников какой-нибудь вудуистской карой. К его удивлению, старик охотно согласился.
Выждав время, необходимое, по его мнению, для того, чтобы, прячась в зарослях, негры плотным кольцом окружили лагерь, Кроуфорд в сопровождении стрелков и старика снова подкрался к палатке, в которой, как он надеялся, спали его друзья. Караульных было четверо – точно по числу негров-стрелков, – и уже через мгновение все они рухнули мертвыми. Нгомбо, зажав в кулаке нож, кинулся к ближайшему солдату с явным намерением освежевать его и наделать фетишей из его скальпа. Четверо негров вознамерились было сделать то же самое, но были остановлены тихим гортанным окриком колдуна и замерли на месте. Кроуфорд, стараясь не шуметь, подхватил пистолеты троих караульных (четвертый упал с противоположной стороны от палатки, и, чтобы подползти к нему, необходимо было выйти на свет костра) и широким взмахом разрезал полотно от крыши до земли.
Нырнув во тьму палатки, он немедленно споткнулся о спящего человека. Пират Джон был так глубоко погружен в объятия Морфея, что не проснулся даже, когда Кроуфорд наступил ему на руку. Ближе к выходу из палатки раздавался мерный храп капитана Ивлина, у ног которого посапывали Боб и Потрошитель. Только Уильям, чьи нервы были до предела напряжены от переживаний последних дней и, главное, от недосягаемой близости любимой девушки, моментально очнулся, услышав слабый треск разрываемой ткани.
– Сэр Фрэнсис! – воскликнул было Харт шепотом, но Кроуфорд метнул на него такой зверский взгляд, что юноша подавился словами, как Робин Бобин – восьмым куском пирога.
Молниеносно разрезав путы на ногах и руках Уильяма, Кроуфорд приложил палец к губам и осторожно подполз к пологу. Приподняв его, он дотянулся до лежащего у выхода из палатки мертвого часового и втащил его внутрь. Затем то же самое Кроуфорд проделал с ружьем караульного.
Пока Харт, затаив дыхание, пытался разбудить Ивлина и пиратов, Кроуфорд обшарил карманы солдата и вооружился еще одним кинжалом. Вместе с Уильямом они освободили товарищей и собрались было покинуть палатку, как вдруг Харт шепотом обратился к Кроуфорду:
– Сэр Фрэнсис! Дозвольте мне на минуту отлучиться…
– Что еще?
Заспанные глаза Уильяма с такой горящей мольбой смотрели на него из темноты, что Кроуфорд без труда угадал причину просьбы:
– Уж не хотите ли вы похитить прекрасную Элейну из-под носа ее жениха и папеньки?
Услышав в голосе друга насмешку, Уильям сник:
– Нет, то есть да, то есть… дозвольте мне хотя бы попрощаться с ней!.. Вы не дали мне такой возможности, когда…
– И теперь не дам, – решительно отрезал Кроуфорд. – Вы же не собираетесь подвергнуть любимую женщину многочисленным опасностям, которые поджидают нас, если мы выберемся отсюда?
– Не говоря уже о том, какой опасности подверглись бы мы сами, будь с нами мадемуазель Элейна: ее папаша пустил бы по нашему следу всех собак! – вдруг раздался из дальнего угла чей-то шепот. – Это не по-товарищески – ставить в подобное положение своих друзей!
– Уж вам-то, сударь, никак не пристало болтать о товариществе, – сердито проворчал Кроуфорд, заметив в темноте еще одну торчащую голову. В суматохе последних дней он решительно забыл о существовании Амбулена. Тот почему-то лежал вповалку с остальными в дальнем углу, был так же крепко связан и, несомненно, проснулся от шума. Следовало бы, впрочем, предположить, что француз не спал по причине нечистой совести, но сам Робер ни за что не согласился бы с таким утверждением.
Амбулен попытался что-то сказать, но Уильям поспешил приложить палец к губам и принялся энергично освобождать его от пут.
– Стойте, Харт! – решительным шепотом прорычал Кроуфорд. – Оставьте господина доктора! Его французская физиономия будит во мне слишком большие подозрения…
– Но, Кроуфорд…
– Молчать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36