– Скажи слугам, чтобы кто-нибудь поехал за врачом!
Дуня отшвырнула одеяло, вскочила на ноги, но вниз не побежала. Вместо этого она, молча роняя слезы, нагнулась к Жужанне (та внимательно следила за нами обеими) и развязала тесемку ночной сорочки. Приспустив легкую белую ткань на пару дюймов, Дуня быстро оглядела шею хозяйки и, ойкнув, отпрянула назад.
Я сразу поняла, куда направлен ее взгляд. Отвратительные красные метки – следы его зубов – бесследно исчезли. На мраморно-белой коже не осталось даже маленьких шрамов.
У Дуни тряслись руки. Она внимательно посмотрела на меня и кивком головы показала в сторону двери. Я поспешила за нею. Кошмар наяву продолжался.
– Врач ей уже не поможет, – печальным шепотом сообщила мне девушка. – Видели, у нее пропали следы укусов? Это значит – изменение закончилось. До завтра она не доживет.
Меня рассердили Дунины слова Я не могла примириться с мыслью, что Жужанне суждено умереть, а Влад будет торжествовать победу. Эта милая, несчастная женщина не видела в своей жизни ничего светлого. Ей бы с радостью ожидать появления племянника (или племянницы), а она умирает. Мое недавнее решение не волноваться и думать только о своем ребенке оказалось недолговечным. Влад снова победил.
Гнев требовал выхода, и я выплеснула его на Дуню.
– Я не позволю, чтобы из-за дурацких суеверий мы теряли драгоценное время! – закричала я. – Пусть пошлют за врачом! Мы должны сделать хоть что-то для спасения Жужанны!
Перепуганная Дуня затряслась еще сильнее. Поклонившись, она бросилась выполнять мое повеление. Я вернулась в спальню Жужанны и взяла ее холодную, безжизненную руку. Жужанна глядела на меня, и в ее больших глазах я заметила странное ликование.
– Все будет хорошо, – успокоительно зашептала я. – Мы послали за врачом. Мы поставим вас на ноги.
Жужанна тихо вздохнула и едва слышно произнесла:
– Нет...
– Нельзя так говорить, – твердо возразила я.
Моя ярость не утихла – я злилась на Влада, на судьбу. Даже на Бога, равнодушно допускающего смерть этой молодой женщины.
– Вы обязательно поправитесь, – сказала я.
Как ни странно, но в глазах Жужанны я не увидела ни страха смерти, ни тоски, ни ужаса. Ее глаза лучились неподдельной радостью. С большим трудом втянув в легкие новую порцию воздуха (видеть все это мне было очень тягостно), Жужанна прошептала:
– Нет... Я хочу... смерти.
Эти слова ударили меня прямо в сердце. Сидеть рядом и держать ее руку – это все, что я теперь могла. Когда вернулась Дуня, тяжело дыша от бега по лестницам и коридорам, я сказала ей, что за врачом ехать не надо, и попросила найти Аркадия.
Дуня вновь убежала Жужанна закрыла глаза и, как мне показалось, уснула. Да простит меня Бог, но я не смогла устоять перед искушением заглянуть в лежащий на ночном столике дневник. Знаю, грешно вторгаться в личную жизнь другого человека, но я должна была узнать правду, узнать, какой враг мне противостоит воплощенное зло, безумие или нагромождение предрассудков.
Я осторожно отпустила руку Жужанны, взяла со столика дневник и раскрыла его на последних страницах.
Мне не подобрать слов. Не знаю, как описать отвращение и гневное изумление, которые вызвали во мне эти страницы. Впрочем, даже если бы и знала, не решилась бы пересказывать их содержание, ибо исповедь моей невестки была омерзительнее всего, что могла себе представить.
Жужанна сделала дядю-вампира своим возлюбленным. Правильнее сказать – любовником.
Первой моей мыслью было: лишенная настоящих чувственных удовольствий, Жужанна предавалась безудержным и непристойным фантазиям. Но разве фантазии способны довести человека до смерти? Если она безумна, тогда мы все – жертвы того же безумия и живем в безумном мире, где творятся немыслимые, сверхъестественные, чудовищно злые вещи, которые не только реальны, но еще и смертельно опасны.
С лихорадочной быстротой (и таким же лихорадочным ужасом) я проглотила последние страницы и вернула эту «исповедь греха» на столик. Дрожащими руками я закрыла лицо, но не могла заслонить мозг от потока мыслей.
«Мы должны немедленно бежать отсюда».
«Теперь ему ничто не мешает отправиться в Англию».
«Мы должны убить его, и как можно быстрее».
Я смотрела на забывшуюся сном, умирающую Жужанну и вспоминала Дунины слова: «Его надо убить, доамнэ, проткнуть колом и отрезать голову. Другого способа нет».
Невестка шевельнулась, с трудом подняла веки и взглянула на меня. Я опять взяла ее руку, попыталась изобразить на лице утешительное спокойствие и даже улыбнуться.
Какие же огромные у нее глаза, какие бездонные и исполненные любви. Слегка безумные, но лучезарные очи святой, сияющие, словно ночное море, на котором играют лунные блики. Они ласкали меня, тянули к себе, как в омут.
Бессознательно я почти вплотную наклонилась к умирающей. Мои щеки чувствовали ее прерывистое дыхание. Наши лица разделяло всего несколько дюймов. Меня искренне поразило, что на пороге смерти неброское лицо Жужанны стало удивительно красивым, приобрело классические черты Венеры. Передо мной была не угасающая женщина, а богиня, вырезанная из алебастра лучшим скульптором Древнего Рима. Ее рот показался мне мягче, губы полнее, их рисунок обрел ту же откровенную чувственность, какая струилась из ее бездонных глаз. Они становились все больше и больше, пока не заполнили собой весь мир.
– Мери, – прошептала она.
Возможно, она не произнесла ни слова и мне только показалось, что ее губы шевельнулись. А может, я уловила ее мысленный призыв:
– Сестра моя. Поцелуй меня перед смертью.
Я уступила просьбе и нырнула в пучину ее глаз, испытывая умиротворенное ликование, какое снисходит на тонущего, когда тот прекращает всякое сопротивление и покоряется смерти. Мои губы приблизились к ее бледным губам. Нас разделяло не более двух дюймов. Жужанна улыбнулась, предвкушая какое-то неясное наслаждение, в которое теперь затянуло и меня. Ее язык мелькнул между белых, блестящих зубов.
Дверь с шумом распахнулась. Я отпрянула от Жужанны и вновь очутилось в привычном мне мире.
– Доамнэ! – выдохнула запыхавшаяся Дуня.
Она стояла в проеме, опираясь рукой о косяк. Ее маленькая крепкая фигурка вся напряглась от непонятной мне тревоги. Я мгновенно поняла, что Дуня неспроста с таким шумом ворвалась в спальню. Жужанна не шевельнулась, однако нежность мгновенно исчезла из ее глаз. Я уловила в них голод и неприкрытую ненависть.
– Доамнэ, – не своим, металлическим голосом повторила Дуня, – мне нужно с вами поговорить. Давайте выйдем.
Я встала. Ноги не сгибались, как будто я просидела не полчаса, а целую вечность. Не сказав Жужанне ни слова, я молча последовала за горничной в коридор.
Когда мы вышли, Дуня плотно затворила дверь спальни. Отведя меня подальше, горничная заговорщицки огляделась по сторонам и торопливо зашептала:
– Доамнэ! Вам нельзя ее целовать! И другим не позволяйте. Она сейчас голодная. Может случиться, от ее поцелуя человек станет стригоем.
Я вдруг почувствовала упадок сил, привалилась к стене и сложила руки на животе. О, как бы я сейчас хотела заткнуть своему малютке уши, чтобы оградить его от этого потока безумия!
– Все правда, – тихо сказала я, говоря больше себе, чем Дуне. – Все, что касается Влада. Я прочитала дневник Жужанны.
У Дуни затряслась пухлая нижняя губа. Дрожащим, непривычно высоким голосом она сказала:
– Это я виновата, доамнэ. А теперь из-за меня она умрет.
Дуня заплакала, горько всхлипывая и сотрясаясь всем телом. Я обняла ее и стала гладить по спине, словно младенца, у которого болит животик. Дуня по-детски шмыгала носом и повторяла:
– Он... он меня усыпил... Будь я не такая слабая... Но она... не пойму, с чего у нее столько сил появилось.
– Он обманул нас обеих, – желая ее утешить, сказала я. – Она все это написала в дневнике. Она пила его кровь. Он ее заставлял, чтобы обмануть нас и привязать ее к себе. Теперь нам надо быть осторожными: все, что она видит и слышит, тут же становится известно ему.
Наконец Дуня успокоилась. Она расправила плечи и стерла со щек остатки слез. Я выпустила ее из своих объятий и ободряюще потрепала по спине.
– Можно ли теперь чем-нибудь помочь Жужанне? – спросила я.
Дуня покачала головой.
– От смерти ее уже ничто не спасет. Осталось одно – сделать так, чтобы она не стала стригоицей.
– Для этого надо убить Влада, – прошептала я. Дуня задумалась.
– Он очень старый и хитрый. Его многие пытались убить, да только никто не сумел. Нужно сделать по-другому.
– Как? – спросила я, почувствовав проблеск надежды.
Дуня отвела глаза и уткнулась взглядом в ковер. Она морщилась и кусала губы, чтобы не заплакать снова.
– Когда домнишоарэ умрет, она не сразу превратится в стригоицу. Должно пройти дня два или три. За это время нужно воткнуть ей прямо в сердце кол. Потом отрезать голову, положить в рот чеснок и голову зарыть отдельно от тела.
К горлу подступила тошнота. Я прикрыла губы пальцами и снова уперлась спиной в стену, боясь, как бы не подкосились ноги. Мысленно я уже видела большой мясницкий нож, перерезающий нежную шею Жужанны. Я представила толстый деревянный кол, нацеленный ей в грудь, и слышала удары молотка, загоняющего его все глубже и глубже в хрупкое тело. А затем мне почудилось, будто я смотрю в широко раскрытые глаза Жужанны, в которых застыла невыразимая боль...
Аркадий ни за что не простит подобного зверства по отношению к своей сестре. Если уж проводить этот гнусный ритуал, то в полнейшей тайне. Но как такое утаишь?
– Зачем? – спросила я, немного отдышавшись. – Зачем делать такие страшные вещи? Объясни, почему обязательно нужно отрезать голову и закапывать ее отдельно от тела?
Дуня наконец отважилась поднять на меня взгляд.
– У стригоя особая сила есть. Ему любая рана нипочем. Если стригою отрезать голову и не закопать в другом месте, голова снова к телу прирастет. И кол он выдернет. Потому стригоев и зовут неумершими.
– Бессмертными? – поправила я, думая, что Дуня забыла нужное немецкое слово.
Она покачала головой.
– Неумершими, – повторила горничная и, поглядывая на закрытую дверь спальни, добавила: – Вы же видели ее, доамнэ. Вон какое у нее гладкое и красивое тело.
Дуня была права. Мысль о том, что в ближайшие часы Жужанна умрет, полностью выбила меня из колеи, и потому я не особенно приглядывалась к ее телу. Теперь же, вспоминая, как выглядела невестка, я поразилась: спина Жужанны стала совершенно прямой, плечи выровнялись, увечная нога превратилась в здоровую и сильную.
Я тоже не выдержала и заплакала. Мне было больно оттого, что Жужанна умирает, но гораздо хуже становилось при мысли о жутком ритуале, который надлежало совершить над ее еще не остывшим телом. Мне в моем состоянии такое было просто не под силу, а Дуне вряд ли хватило бы сил. Интуитивно я понимала, что этим вообще должны заниматься мужские руки.
Наверное, мы с горничной обе помешались, раз ведем такие разговоры. Но после прочтения дневника Жужанны мне уже не хотелось анализировать варварский крестьянский ритуал с позиции разума.
– Дуня, а нельзя ли найти человека, который бы сделал все необходимое? Естественно, мы хорошо ему заплатим.
Слезы продолжали струиться по моим щекам, однако ко мне вернулась присущая мне твердость характера. Только мой голос был полон сострадания к несчастной женщине, так и не понявшей, какой страшной ценой она купила жалкие мгновения любви. Дуня робко и неуклюже коснулась моего плеча. Конечно, она знала: служанке непозволительно дотрагиваться до госпожи (в Англии это вообще сочли бы неслыханной дерзостью). Но бедная девочка не могла совладать со своими чувствами, а от моей симпатии и понимания она еще больше осмелела.
– Да, доамнэ, я найду такого человека. Только денег он не возьмет. Вы не тревожьтесь, я все устрою сама.
Это было сказано с такой нежностью и заботой, что я опять расплакалась и некоторое время не могла успокоиться. Дуня обняла меня за шею, и мы плакали, как две сестры, на которых навалилось общее горе.
– Дуня, я и в самом деле очень боюсь, – призналась я горничной. – Приближаются роды, а мне очень не хочется рожать здесь. Даже этот дом не является безопасным местом. Минувшей ночью к нам в спальню чуть не запрыгнул волк. Он ударил мордой в стекло. Я ясно видела его глаза – у него были глаза Влада. Это был не просто волк. Это был Влад. Я знаю. Однажды я видела, как он превратился в волка.
Дуню мои слова совершенно не удивили. Она кивнула и теперь уже сама погладила меня по спине, стараясь успокоить.
– Не волнуйтесь, доамнэ. Я отведу от вас зло. Я дам вам распятие, а над окном повешу чеснок. Тогда никакое зло к вам не ворвется.
– Дуня, может, я схожу с ума? Но я своими глазами видела, как Влад превратился в волка.
– Нет, вы не сходите с ума, – покачала головой Дуня.
В ее голосе звучала такая уверенность, что мне стало легче. Конечно же, я никоим образом не избавилась от своих страхов, но хотя бы убедилась, что рассказы об оборотнях – не выдумка.
– Это правда, доамнэ. Он умеет превращаться в волка. Если кого загрызет – тот человек стригоем станет... если не сделать то, о чем я вам говорила. А еще у него есть власть над волками. Мы вот рядом с лесом живем и знаем: волки – они трусливые. На людей никогда не нападут, только на скотину. И на скотину не каждый волк нападет. Вот когда зима, они голодные, в стаю собьются и могут напасть. А один волк человеку не страшен. Мы их не боимся... если только он не напустит волка на того, кто ему помешал. Он знает, как заставить волков броситься на человека. Но такая смерть не опасная, и душа все равно к Богу возвращается.
Пока мы стояли в коридоре, я заставила Дуню поклясться, что она тайком сделает все необходимое, дабы освободить Жужанну от участи стригоицы, и не единым словом не обмолвится об этом ни Аркадию, ни кому-либо еще. Она пообещала, однако нехотя призналась, что служанки и так уже шушукаются по поводу Жужанны. Им подозрительна ее бледность, которая становится все заметнее. А поскольку слуг молчать не заставишь, в деревне тоже об этом знают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42