Я не возражала.
Пусть это глупые предрассудки. Многое из того, что произошло в последние дни, логика объявляет невозможным, но события разворачиваются вопреки логике. Мой муж едва не сошел с ума и не умер от неведомого мне ужаса, который тоже не поддается никаким разумным объяснениям. Я знаю, что послужило причиной гибели несчастного пса: Брут мешал их свиданиям.
Я только молю Бога, чтобы верную и преданную Дуню не постигла та же участь.
* * *
ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ЦЕПЕШ
15 апреля. 2 часа ночи
Свершилось! Отныне я принадлежу ему.
У меня нестерпимо болит спина и вся нога – от бедра до ступни. Но я знаю: это – благословенная боль, подобная родовым схваткам, она вскоре забудется, ибо ее заслонит радость свершившегося. Невзирая на боль, у меня буквально звенит все тело; оно поет, наполненное удивительной, незнакомой силой. Жизненная энергия захлестывает меня. Я не хочу возвращаться в постель, потому что все равно не усну. Он ушел, а я стою, нагая и перепачканная кровью, перед открытым окном и протягиваю руки к луне, приглашая ее танцевать вместе со мной. Я протягиваю руки к звездам и смеюсь от счастья.
Никогда в прежней жизни я так не смеялась. Мне становится весело при виде Дуни – этой маленькой дурочки. Она заняла место Брута и беспробудно спит на коврике возле моей постели. Я смотрю на ее отвратительный рот, раскрытый во сне, на ненавистное распятие. Я могу смеяться и дразнить ее сколько угодно – она все равно не проснется до самого утра. Не удержавшись, я наклоняюсь и пою ей прямо в ухо: «Ах, Дуня, глупая дикарка, плохая из тебя овчарка!»
Даже не шевельнулась. Он был прав. Теперь я знаю все, что известно ему.
Я знаю все.
Еще совсем недавно жалкая калека, даже боявшаяся мечтать о чьей-либо любви, нынче я сильнее и прекраснее вас всех! Его любовь сделала меня бессмертной. До этой ночи я не представляла, что может существовать такая любовь. Я и сейчас заворожена случившимся. Мне не унять благоговейный трепет, охватывающий все мое существо.
О, как же я люблю его!
Вечером Мери и Дуня, ставшая буквально ее тенью, рассказали мне о гибели Брута. Обе запинались, тщательно подбирали слова и ждали, как я восприму это известие. Я не стала обманывать их ожиданий и чуть-чуть всплакнула. Какая-то часть меня (правда, совсем крошечная) была искренне опечалена смертью собаки. Та часть горевала, сокрушалась – словом, вела себя, как и полагается хозяйке, потерявшей верного пса.
На самом деле я была несказанно рада. Рада и счастлива, ибо знала: ночью я увижу его. Я поняла, что мне нужно сделать. Даже когда Мери сообщила мне, что Дуня будет ночевать у меня в спальне «на случай, если вам вдруг станет хуже», это меня не обеспокоило. Я научилась доверять ему. (Пусть уж Дуня, нежели Мери. Теперь, когда мне открылись все знания, я не удивляюсь, что одни люди лучше поддаются влиянию, а другие хуже. Мери – едва ли не самая неподатливая из тех, кто меня окружает. Она еще упрямее Брута. Я постоянно опасаюсь, что она подчинит себе Аркадия. С братом и так бывает достаточно трудно справиться, поскольку он унаследовал от матери невероятное своеволие. С Дуней же все просто. Как и большинство местных крестьян, она достаточно легко поддается влиянию, особенно во сне.)
Итак, я как ни в чем не бывало легла в постель и притворилась спящей. На самом деле я ждала его появления, и сердце мое колотилось от волнения. Наконец я почувствовала: он совсем рядом. Я ощутила его прекрасные глаза, подобные двум драгоценным изумрудам. Глаза вечности. Когда Дуня захрапела, свернувшись на коврике, я поняла: пора! Я тихо выскользнула из постели, сняла развешенную вокруг окна гирлянду чеснока и убрала ее в шкаф. Какой отвратительный запах!
Затем я открыла ставни и окно. В комнату хлынул серебристый, пьянящий свет луны и звезд. Я встала в центр сияющего островка и смотрела, как крохотные частички света вращаются, приобретая радужное сияние, какое бывает на мыльных пузырях. Потом частички задрожали, закружились все быстрее и окутали меня, словно покрывалом. Вскоре я уже не могла уследить за ними – так бешено они вращались. Из этого вихря стал медленно появляться Влад. Поначалу он был похож на фигуру, сотканную из дыма, на призрак, но постепенно его черты становились все более осязаемыми. Его кожа показалась мне уже не столь бледной, как раньше, однако она все еще сохраняла перламутровый блеск и знакомые мне серебристые, розовые и перламутровые крапинки. Он стал моложе. Я не оговорилась – он действительно стал моложе, и даже волосы на висках потемнели. К ним вообще начал возвращаться характерный для нашей семьи черный цвет. Я коснулась его холодных рук, и он притянул меня к себе.
Мы поцеловались по-родственному: неторопливо, в обе щеки, сжимая друг другу руки. Затем он обнял меня за талию и осторожно развязал тесемки ночной сорочки, которая сразу же упала вниз. Я высвободилась из нее и откинула в сторону. Его сильная рука легла мне на спину (почти совершенно прямую!).
Он снова прижал меня к себе и поцеловал, но уже как возлюбленный – горячо, страстно, касаясь языком и зубами.
Обмирая от ожидания, я запрокинула голову, выгнула спину, и длинные распущенные волосы почти коснулись пола. Мое тело, посеребренное лунным светом, само сейчас напоминало полумесяц.
Тело Влада тоже изогнулось наподобие турецкой сабли. Мы слились в поцелуе, а потом его губы (они уже не были холодны), оторвавшись от моих, опустились к подбородку и ниже, к подставленной мною шее. Его язык осторожно обогнул две прежние ранки, находящиеся чуть выше ключицы. О, с какой неясностью он это проделал! Затем его рот раскрылся шире, губы прижались к моей коже, язык быстро задвигался. Его зубы вновь оказались над почти уже зажившими ранками и замерли. Наверное, так замирает змея, прежде чем укусить.
Я дрожала от ожидания.
Он поднял голову и шепнул мне:
– Нет. Ты пока еще очень слаба. Сегодня мы начнем с меня...
Я не поняла его слов и очень огорчилась. Он отстранился, словно торопясь уйти, и разжал руки, высвободив меня из своих объятий. В отчаянии я тихо вскрикнула, но тут же замолчала, увидев, как его бледные, фосфоресцирующие пальцы расстегивают черный плащ. Плащ полетел на пол. Влад быстро расстегнул жилетку, а потом и рубашку. Снимать их он не стал, только распахнул, обнажив свою широкую, мускулистую грудь, показавшуюся мне высеченной из мрамора. Сейчас он был похож на вечно юного бога из римского пантеона. Он поднял руку и вытянул палец с длинным и острым как нож ногтем, а затем полоснул им наискось по своей прекрасной груди, оставив красный след.
Я не понимала смысла происходящего, но не могла отвести глаз от раны. Тем временем Влад приоткрыл края раны и, найдя вену, молниеносно проколол ее. В его глазах мелькнул отсвет боли, которую сразу же поглотило нарастающее возбуждение. Из раны потекла густая малиново-красная кровь. Я жадно и зачарованно глядела на нее, чувствуя себя жрицей во время священного ритуала.
Он осторожно дотронулся пальцами до моего затылка, после чего нежно прижал мою голову к своей груди.
Я вкусила его крови.
Я пила ее, как новорожденный младенец сосет материнское молоко; я пила ее, как возлюбленная пьет нектар любви. Если в нашу первую ночь прикосновение его губ было ледяным, если потом я ощущала прохладу его кожи, то его кровь... вряд ли у кого-либо кровь горячее, чем у него. Она обжигала губы, язык и горло. У меня по щекам текли слезы, и, попадая в рот, они добавляли соли к насыщенному, железистому привкусу его крови.
О, эта кровь, исполненная непостижимой тайны!..
Я жадно и шумно всасывала ее в себя, позабыв обо всем. Обвив Влада руками, я притянула его к себе, причем с такой силой, что он тихо и понимающе засмеялся. Вместе с тем мой напор оказался несколько неожиданным даже для него, и теперь уже не я, а он находился в положении соблазненного, захваченного водоворотом страсти. Я улыбалась, ибо наконец-то поняла, какое невыразимое наслаждение испытывал он, когда пил мою кровь. Мой внезапный порыв чуть не лишил его равновесия, и Владу даже пришлось ухватиться за меня, чтобы не упасть. Видели бы они сейчас «бедняжку Жужанну»!
Вместе с его кровью я получала знания. Его кровь учила меня; в считанные секунды мне открылись события нескольких столетий. Теперь я понимала, почему он так торопится уехать в Англию. Окружающий мир менялся, и скорость, с которой это происходило, нарастала в геометрической прогрессии. Мы свыклись с мыслью, что живем в глуши. Все четыре века, что род Цепешей обитает в этих краях, европейской цивилизации словно не было до нас дела. Нынче же она стремилась наверстать упущенное. Власть Цепешей давно уже перестала быть здесь полной и безраздельной. Влад с тревогой следил за укреплением могущества Австро-Венгрии, поскольку это означало закат его могущества.
Пока ему еще как-то удавалось отстаивать свои пределы от посягательства австрийцев, но рано или поздно они все равно попытаются вмешаться в нашу жизнь. Когда это произойдет, Трансильвания перестанет быть «медвежьим углом». Новые власти наверняка заинтересуются, почему исчезают путешественники, которых дядя приглашает в свой замок. Гостей стало совсем мало, но от них дядя узнает интересные и важные новости о меняющемся мире. Деревня пустеет, да и крестьяне уже не те.
Карпатский край теряет былую оторванность от мира. Мудрый и предусмотрительный, как старый хищник, дядя давно стал готовиться к тому, чтобы покинуть земли своих предков. Он намеренно отправил Аркадия учиться в Лондон. За четыре года мой брат освоился в громадном городе, и это значительно облегчит Владу будущий переезд.
Глупая, как я могла сердиться на дядю и думать, что он уедет без меня? Сейчас я с предельной ясностью понимаю всю глубину его любви ко мне и плачу благодарными слезами. Что, как не его любовь, позволило совершить это чудо? Мы уедем вместе. Далеко. В Англию.
Знания буквально захлестывают меня. Когда почти четыреста лет назад умерла его жена, дядя очень страдал от одиночества. Он мог бы взять себе в спутницы любую из женщин, однако его выбор пал на меня. Вместе с его кровью в меня втекали самые сокровенные его чувства. Они обступали меня, как волны. Я знала: обменявшись кровью, мы связали свои жизни навсегда.
Он избрал меня своей невестой, потому что я избрала его. Я привлекла его внимание к себе, и он увидел мое отчаяние, мое одиночество, мой любовный голод, и они были сильнее, чем у него.
Он избрал меня, потому что я одна любила его бескорыстно... нет, «любовь» – неподходящее слово для испытываемого мною чувства. Я почитала его так, как он этого заслуживал.
Я пила его кровь, и вместе с нею в меня входила его страсть, непреклонная воля, его ненависть к суеверным крестьянам, боящимся его, точно чудовища.
Нет, он – не чудовище и не дьявол, каким его считают крестьяне. Он – святой, ангел, сошедший с небес.
Нет, даже больше. Он – бог.
Я пила его кровь и плакала, скорбя по нашим многочисленным предкам, сошедшим в могилу и покоящимся в часовне и склепе. Каково жить, когда знаешь, что каждое юное лицо обезобразит гримаса старости, каждая любовь угаснет и каждая жизнь оборвется, замерев под очередной могильной плитой? За секунды передо мной промелькнула целая вереница лиц – разных и в то же время похожих на отца, на Аркадия и на благородное лицо Влада. Нескончаемый круговорот: любовь, утрата, горе и одиночество – долгое и куда более ужасающее, чем то, что испытала я за свою недолгую жизнь смертной.
Я пила его кровь и сознавала: больше мы с ним никогда не будем одиноки.
Наконец Влад вздрогнул и застонал. Его руки слабо скользнули по моей шее, он попытался отстранить меня. Будто голодный зверь, я еще плотнее прильнула к его груди и никак не могла насытиться.
– Жужанна, – тихо простонал он.
Это была просьба, мольба. Я чувствовала, его силы на исходе, зато мои собственные возросли многократно. Я стала необычайно, сверхъестественно могущественной. Если бы я захотела, то смогла бы переломить ему позвоночник, как прутик.
Как же велико было его доверие ко мне. Теперь я поняла, какой силой он обладает. А ведь он ни разу не причинил мне вреда.
Наконец я оторвалась от его кровоточащей раны и выпрямилась. Я облизала губы и сложила чашей руки, чтобы собрать кровь, капающую с моего подбородка. Потом я по-кошачьи облизала ладони. Насытившаяся, удовлетворенная, всемогущая, я подняла голову. Его глаза горели неистовым, безумным желанием.
Он овладел мною. Да, он был слаб, а я намного сильнее, однако я послушно легла и не противилась, желая пройти круг наслаждения до самого конца. Я откинула волосы, обнажив шею. Я даже не вздрогнула, когда его острые зубы нашли прежние ранки и прокусили их снова. Нет, я не вскрикнула и не попыталась вырваться, а лишь испустила долгий и тихий вздох.
На этот раз он пил недолго. Потом он поставил меня на ноги, шатающуюся, пьяную от наслаждения. Я обхватила его руки и встала перед ним на колени, умоляя закончить то, что он начал. Мне надоело играть роль несчастной, слабой Жужанны.
Но он был тверд. Он разжал мои руки и велел остаться. Я не смела возражать, ибо он теперь – мой повелитель, и я сделаю так, как он приказывает. И все же, когда он смешался с тенями, я заплакала, бросилась к открытому окну и стала негромко звать его.
Прохладный ночной воздух обдувал мне кожу. Я вновь почувствовала себя пьяной – пьяной от крови, наслаждения и силы.
Мои чувства необычайно обострились. Звезды теперь не просто мерцают, а ослепительно сверкают. Ночной лес полон жизни. Я слышу стрекотание насекомых, слышу шорох ветвей, сквозь которые пробирается какой-то зверь. Где-то вдали раздается призывный волчий вой. Мои губы хранят вкус его крови: бархатный, терпкий, пьянящий сильнее любого вина Легкий ветер несет аромат его крови: резкий, горьковатый, чем-то напоминающий запах металла. Но и запах тоже опьяняет меня. Время от времени я касаюсь кончиком пальца одной из темных капелек, застывающих на моей жемчужно-белой груди, и подношу к губам, чтобы вдохнуть ее благоухание, поцеловать и проглотить еще одну частичку его крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42