Увы, никто из них не сумел одолеть это чудовище. Одни, струсив, исчезали, другие сходили с ума, третьи кончали жизнь самоубийством или сами становились жертвами Влада. Мне не встретился ни один человек, достаточно честный и стойкий, чтобы выполнить эту миссию до конца. Невзирая на все мои усилия, Влад упорно продолжал искать тебя и нашего сына. Он тоже посылал подручных, и каждый новый его посланец оказывался умнее, хитрее и решительнее предыдущего.
Эти слова добили меня. Я вжалась в стул и, схватившись за сердце, спросила:
– Так неужели он здесь? В Амстердаме?
Аркадий покачал головой.
– Нет. Ему не выбраться за пределы ближайших окрестностей замка. Такова плата за нарушение договора и превращение своих родных в вампиров. Сюда ему не добраться, и вообще, насколько я знаю, он может путешествовать только в особом ящике, наполненном родной землей. Я же свободен в своих перемещениях, поскольку изначально мои кровь и душа были чисты. Однако мне стало известно, что Влад послал в Амстердам своего подручного. Вот тебе доказательство.
Он сунул руку в карман жилета и извлек что-то блестящее, похожее на монету.
Да, то была небольшая монета. Аркадий протянул мне ее. Я встала и подошла поближе к камину, чтобы в свете догорающих углей разглядеть изображение... Боже мой! Я успела забыть этот страшный символ. Неужели он вновь вошел в мою жизнь?
На монете был отчеканен летящий дракон с раздвоенным змеиным языком и таким же раздвоенным хвостом, на спине он нес двойной крест. Я сразу догадалась, какие слова увижу на оборотной стороне монеты: «Justus et pius».
Я поспешно вернула монету Аркадию – мне была противна ее холодная поверхность, от которой веяло чем-то зловещим. Я с трудом удержалась, чтобы не броситься к умывальнику и не вымыть тщательно руки. Бесполезная затея. Я была связана с родом Цепешей через свою любовь к мужу – правильнее сказать, к тому человеку, который когда-то был моим мужем. Но не к тому, кто сейчас стоял передо мной.
– Этими монетами посланец Влада расплачивался в гостинице, – сообщил Аркадий и, горестно усмехнувшись, убрал монету обратно в карман. – Узнав, что Влад послал в Амстердам своего человека, я тоже направился сюда. Я оберегал вас, как только мог. Но днем мои возможности ослабевают. К тому же мне, как и живым людям, требуется отдых. Не все я могу сделать своими руками, а потому тоже вынужден прибегать к чужой помощи. Тем не менее я никогда не оставлял вас без своей защиты. Даже теперь...
– И что мы должны делать? – шепотом перебила я Аркадия, боясь разбудить домашних.
– Ты должна предупредить детей. В первую очередь – нашего сына.
– Он ни за что не поверит, – возразила я.
– Ему придется. Влад не остановится ни перед чем, чтобы отыскать его и заставить совершить страшный ритуал вкушения крови. Если это произойдет, он получит власть над разумом нашего сына Мы должны любыми способами помешать этому.
Ужас кольнул меня прямо в сердце, и оно застучало быстрее.
– Как помешать?
– Мери, дорогая, ты всегда была сильнее меня, – вновь повторил Аркадий. – Ты не утратила способности к решительным действиям?
Я молча смотрела на него и думала о двух своих сыновьях. Мальчики даже не подозревали, что где-то может существовать такое зло.
Когда более четверти века назад я попала в Голландию, мне показалось, будто я родилась заново. Эта страна разительно отличается не только от Трансильвании, но и от моей родной Англии. Меня удивили мягкие зимы, обилие болотистых равнин, скрип ветряных мельниц, громадное небо с быстро бегущими облаками, подсвеченными золотом заходящего солнца, которые так любили изображать голландские художники. Мне понравились чистенькие города, их улыбающиеся трудолюбивые жители, свободные от сословных предрассудков. Все это было для меня совершенно новым. Везде царила атмосфера доброжелательности, а в воздухе постоянно ощущалась свежесть близкого моря. В сравнении с Голландией Трансильвания представляла собой средоточие древнего зла, место, где люди не живут, а прозябают в жестокости, страхе и невежестве.
Я резко изменила свою жизнь. Родина Яна стала и моей родиной. Все эти годы я говорила только по-голландски, забыв английский язык. Двадцать пять спокойных и безмятежных лет... Я почти поверила, что ни мне, ни моим детям уже не грозит никакая опасность.
Понадобились считанные минуты, чтобы все мои давние страхи воскресли...
Я высвободила пальцы из холодной руки Аркадия.
– Я не могу. Не проси меня ни о какой помощи. Я не хочу подвергать своих детей опасности.
– Она уже нависла над ними, иначе бы я сюда не пришел.
Аркадий встал и повернулся к догорающему камину. Его движения были нечеловечески быстрыми.
– Двадцать шесть лет подряд я постоянно думал, как мне найти и защитить тебя и Стефана. Ни я, ни Влад не знали, где вы. Я узнал о вашем местонахождении всего несколько месяцев назад. Можно было бы и дальше оберегать вас на расстоянии, ничем себя не выдавая. Но я трезво оцениваю свои силы. За эти годы я многое успел узнать, многому научиться. И все равно мне трудно тягаться с Владом – он гораздо опытнее меня. Я неоднократно пытался уничтожить его, но он всякий раз узнавал о моих замыслах и исчезал. А как часто ему не хватало одного шага, чтобы расправиться со мной!
Аркадий снова посмотрел на меня.
– Я мог бы сегодня пощадить тебя и не нарушать твоего горестного бдения. Но пойми: дальнейшее неведение только увеличивает опасность.
Он смотрел на меня своими карими, с зелеными отблесками глазами, которые я и не надеялась когда-нибудь увидеть вновь. В них было столько душевной муки, что я закусила губу, стараясь не заплакать.
– Мери, ты единственная, кому я могу доверить миссию, которая чрезвычайно важна лично для меня. Обещай, что ты выполнишь то, о чем я попрошу.
Я колебалась.
– Мери, дорогая, – тихо, почти шепотом продолжал Аркадий, – однажды ты уже убила меня. Когда с Владом будет покончено, если я к тому времени не погибну, хватит ли у тебя сил убить меня вторично?
Я в ужасе закрыла лицо руками. Его холодные губы коснулись моей макушки. Я не шевельнулась. Слова, мысли – все исчезло, все, кроме противной дрожи в теле и ощущения неотвратимо надвигающегося зла. Боже, если бы я знала, что мой якобы милосердный поступок ввергнет Аркадия в преисподнюю!
Когда я решилась взглянуть на него, то вскочила, потрясенная доглубины души. Сколько искренней любви было в его взгляде... и сколько невыразимой боли. Я только утром похоронила одного мужа, чтобы поздним вечером встретиться с другим, кого привыкла считать давным-давно погибшим. И ведь он ни единым словом не упрекнул меня за то жуткое и безысходное существование, на которое я его обрекла.
Я протянула к нему руки, коснулась его волос.
– Аркадий, прости меня.
Плача, мы обнялись. Я совершенно не обращала внимания на то, что руки, обнимавшие меня, и губы, целовавшие мой лоб, были мертвенно холодны, а слезы, капавшие мне на волосы, походили на маленькие кусочки льда. Я даже не замечала странной тишины в его груди, где когда-то билось горячее, живое сердце. Я крепко прижималась к Аркадию, думая только о нашем кратком воссоединении.
Он обнимал меня все с той же страстной нежностью, давно забытой мною. О, как он меня обнимал...
Не знаю, сколько длилось наше блаженство. Поддавшись нахлынувшим чувствам, я прижалась губами к его безмолвной груди, потом к плечу, к шее и, наконец, к его устам.
Аркадий быстро отстранился, но я успела почувствовать запах смерти и привкус железа. На его губах и воротнике я увидела темные пятна. Темные, поскольку догорающий камин почти не давал света. Зажги я сейчас лампу, эти пятна оказались бы ярко-красными и, наверное, еще влажными.
Резко вскрикнув, я отпрянула.
Аркадий разомкнул руки. Я провела пальцами по своим губам и почувствовала на них следы крови. Он все понял, и недавняя радость на его лице сменилась безграничным стыдом.
– Уходи! – потребовала я, опустив глаза.
Я не решалась взглянуть на него; я видела только свои пальцы, запачканные кровью неизвестной жертвы.
– Уходи, прошу тебя! Мне страшно даже подумать...
Голос Аркадия оставался тихим и нежным, но я ощутила в нем непривычную мне стальную решимость.
– Тебе придется свыкнуться с этим, Мери. Мне тоже было очень непросто прийти к тебе сегодня. Прости меня. Но прошу, серьезно обдумай все, о чем я тебе рассказал.
Я собралась ему ответить и вдруг увидела, что стою одна. Или нет? Кажется, я успела заметить черную тень, мелькнувшую в направлении окна.
Из внезапно открывшейся рамы пахнуло холодным ветром. Я торопливо закрыла окно, тщательно повернув шпингалет. За стеклом чернели силуэты домов на противоположной стороне улицы. Тускло светили редкие фонари. Моросил холодный дождь. И больше ничего.
В дверь спальни отрывисто постучали. Звук был вполне привычным и никак не вязался с фантасмагорической реальностью, из которой я еще не успела вынырнуть. Если бы не он, я бы принялась себя убеждать, что появление Аркадия мне приснилось. А так я повернулась и пошла к двери.
– Moeder! Мама (голл.).

– послышался голос Брама.
Чувствовалось, что сын устал и чем-то взволнован.
Я открыла дверь. Брам еще не успел переодеться – на нем была рубашка, которую он надевал на похороны отца. Светло-голубые глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков, были обведены темными кругами. Светлые, с рыжеватым оттенком, волосы топорщились, как если бы он только что встал с постели. Но у него не было привычки спать одетым. Судя по усталому голосу, Брам, как и я, еще не ложился.
Неужели это тот малыш, которого Ян, рискуя жизнью, вывез из замка? Передо мной стоял хотя и молодой, но вполне взрослый человек. Прямолинейный, напористый, умный, любознательный. Вначале Абрахама привлекала юриспруденция. Он блестяще учился, и ему прочили успешную адвокатскую карьеру. Но, убедившись, что «защита беззащитных» не приносит ожидаемого удовлетворения, он пошел по стопам Яна и стал врачом. Ян очень гордился Брамом, мужу было приятно сознавать, что приемный сын не только перенял от него профессиональные интересы, но даже походил внешне. Я тоже замечала это сходство. Мы с Яном настолько привыкли считать Брама нашим общим сыном, что не хотели шокировать мальчика и рассказывать ему о настоящем отце. От приемного отца Брам унаследовал много привычек, в том числе и обыкновение допоздна засиживаться за работой. Но сегодня я впервые увидела сына настолько уставшим. Хотя, думаю, он был изможден не столько работой, сколько обрушившимся на нас горем.
Глядя на меня, Брам озабоченно нахмурился и взял мою руку в свои ладони. После холодных прикосновений Аркадия мне было очень приятно ощущать тепло живого человека.
– Я услышал крик и решил подняться.
В семье мы общались исключительно по-голландски. Я намеренно не разговаривала с сыновьями на английском, и мой родной язык они учили только в школе. Разумеется, я и сейчас ответила Браму по-голландски, но впервые за много лет осознала, что говорю на иностранном языке.
– Ничего страшною, – ответила я, сделав неудачную попытку улыбнуться. – Просто я наткнулась на мышь. Думаю, бедняжка испугалась гораздо сильнее, чем я.
– Опять эти мыши, – поморщился Брам. – Мне завтра с самого утра нужно будет уйти в больницу. Но я напомню Стефану, чтобы поставил мышеловку.
Произнося эти слова, он неотрывно глядел на меня. В отличие от брата, Брам привык ко всему относиться серьезно. Мелочей для него не существовало.
Я уже набрала в грудь воздуха и приготовилась рассказать сыну всю правду о том, что произошло сегодня вечером, предостеречь его и убедить скрыться, но, глядя на него, я никак не могла решиться начать. До сих пор неведение сохраняло моим детям счастливую жизнь. Неужели теперь оно принесет им потрясения и невзгоды?
Слова угасли внутри меня. От приемного отца Абрахам унаследовал веру в науку и скептическое отношение ко всему сверхъестественному и необъяснимому. Боюсь, он не поверит ни одному моему слову и решит, что у меня помутился рассудок. Но как же тогда я смогу предупредить его? Может, вначале рассказать все Стефану?
Я положила руку поверх его ладони и крепко сжала пальцы. Мой жест лишь усилил настороженность Брама.
– Мама, ты неважно себя чувствуешь?
Нет, я не могла сейчас обрушить на него всю страшную правду. Я должна подготовиться к этому разговору, продумать, как и что говорить. Желая успокоить сына, я изобразила на лице подобие улыбки.
– Может, ты все-таки примешь снотворное? – участливо спросил мой мальчик.
– Нет. Думаю, я сумею заснуть и без него. Иди спать, Брам. Тебе завтра рано вставать.
Он погладил меня по руке и побрел к двери. Я закрыла за ним дверь, после чего тщательно вымыла руки и лицо и даже прополоскала рот. Спать я, естественно, не могла и села писать дневник.
Я все время ощущаю на губах привкус крови. Несколько раз я вытирала их платком, но это не помогает.
Скоро рассвет, а я так и не решила, как преподнесу сыновьям страшную правду.
Зло вновь угрожает моей семье. Я сама чувствую его приближение. Боже, помоги нам!

Глава 4

ДНЕВНИК СТЕФАНА ВАН-ХЕЛЬСИНГА
19 ноября 1871 года
Я одновременно и самый счастливый, и самый несчастный из всех людей.
Я должен, непременно должен все это записать. Возможно, это станет мне своеобразным наказанием, так сказать, епитимьей. Не исключено, что в один прекрасный день кто-то обнаружит мои записи и прочтет их. Что ж, я вполне заслужил такую кару.
Я намерен рассказать о своем грехопадении. По правде говоря, вспоминая о нем, я испытываю не только стыд, но и запретную радость.
Сегодня утром мы похоронили отца. Я был настолько сражен горем (впрочем, не пытаюсь ли я сейчас оправдать свое непростительное поведение?), что на меня махнули рукой. Зато Брам, как всегда, оставался собранным и деятельным. Все заботы о похоронах и о нашей матери легли на его плечи. Характером Брам пошел в нее: основательный, уравновешенный, надежный. Он настолько хорошо умеет владеть собой, что ни разу не заплакал на публике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38