А потом как гром с ясного неба – сообщение в программе новостей…
Я немедленно собралась в Видяево. Там попала не просто в омут – в черный водоворот человеческого горя…
На их живую любовь судьба не отпустила и полкалендаря, она почти сразу перевела её в иной масштаб – в вечность.
– Скажите, зачем мужчины идут в подводники? – тихо спросила меня Ольга. – Разве вы не знаете, что вы – смертники?
Я не смог ответить ей сразу на этот вопрос. Я и сейчас ещё не могу найти точные слова… Пожалуй, лучше всех объяснил это своим родным Митин сослуживец – командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Андрей Милютин, тоже сложивший голову на «Курске»:
– Вот представьте: ты проснулся, тебе отчего-то муторно, чего-то не хватает, а потом засыпаешь и понимаешь, что без этого не можешь жить. Когда я ступаю на борт лодки, то будто погружаюсь в сладкий сон.
Теперь он погрузился в этот «сладкий сон» навсегда… Кое-что проясняет девиз петербургского клуба моряков-подводников: «Наше дело – это не профессия и не служба. Это – религия».
Потом был страшный август и черная осень. И эта записка, которая пришла к ней с того света, точнее, из черного небытия. Она помнит в ней каждой слово, каждую запятую… «Оленька, я тебя люблю. Не переживай сильно». Он всегда писал ей записки, даже если расставаться приходилось на два часа. Листки с нежными словами Митя засовывал в рукава пальто, в любимую книгу, даже в сахарницу… Это последнее – прощальное – послание уцелело только потому, что и в смертную минуту он думал о ней, прижав руку к сердцу. Там, между сердцем и ладонью, и находился листок, вырванный из служебной записной книжки. Он потому и уцелел, что его прикрывала от огня правая рука капитан-лейтенанта.
– Когда я узнала, что водолазы подняли капитан-лейтенанта Колесникова, я сразу же пришла в североморский госпиталь. Меня уговаривали не ходить в морг, врачи предупредили, что Митя очень страшен, что его в принципе опознали. Я настояла на своем, и меня привели т у д а…
Я узнала его сразу же, хотя он весь обгорел. Целыми оставались только ноги. Голова обуглилась до самого черепа, из которого торчали зубы. Я бросилась к нему и стала целовать его в это страшное, но такое родное лицо. Врачи ужаснулись: «Что вы делаете, ведь это разложившиеся ткани!» Это для них он был разложившейся тканью. А для меня… Я просто встречала его из этого жуткого похода. Это было наше свидание. Последнее. Но самое долгожданное…
Записку ей так и не отдали. Правда, сняли ксерокопию и подарили. Пообещали вернуть подлинник, когда закончится следствие. Объяснили, что записка нужна потому, что на ней остались пятна масла и надо выяснить, какое именно это масло – турбинное, или из системы гидравлики, или тавот… Тип масла специалисты по экспресс-анализу выясняют за несколько часов. Да и что может дать следствию эта совершенно никчемная информация? При таком взрыве, при таком сотрясении корпуса масло могло пролиться из любой разорванной системы, и делать какие-либо выводы о надежности технических устройств при т а к о м внутреннем ударе неправомерно.
Просто эта записка едва ли не единственное документальное свидетельство катастрофы.
Следователь попросил у Ольги «образцы почерка» её мужа – прежние письма или записки. Она не ответила на официальный запрос.
– Пока мне не вернут мое письмо, ничего посылать им не буду, – решила она. Она хранит все, в чем остался хоть какой-нибудь Митин след: флотские тапочки, рубашки, бритву, зубную щетку, даже кусочек мыла, которым он мылся в последний раз… Все, как в грустной песне Новеллы Матвеевой о гвозде, на котором висел плащ исчезнувшего возлюбленного.
Она не верит, что он исчез. На девятый день после гибели Мити вдруг беспричинно – при полном безветрии – хлопнула форточка. Они с мамой насторожились – это Митя подает весть о себе.
– На старой квартире он снился мне постоянно – каждую ночь, – говорит Ольга. – Снился почти до физической осязаемости. А вот с переездом на площадь Мациевича – перестал. Наверное, его дух остался все-таки в старых стенах.
Однако прошло какое-то время, и он приснился ей и в новой квартире.
– Как будто мне сказали, что Митя жив. Что он все-таки спасся и теперь тайно живет в Видяеве, потому что стесняется, что так сильно обгорел…
Она ещё очень молода, хотя и считает, что все уже в её жизни было – и замужество, и счастливая любовь, и все это пронеслось столь стремительно, что иной бы хватило на долгую жизнь. Только в классе среди учеников она порой забывается и превращается на минуту в азартную задорную девчонку. Но я не могу представить, каково ей вечерами в большой и пустой квартире. Как вслушивается она в каждый шорох, в каждый звук – а вдруг это весть оттуда?!
– Я знаю, что меня очень ждут в том мире мои отец и Митя. Иногда хочется к ним побыстрее… Они охраняют меня в этой земной жизни. Ведь это очень сильные имена – Дмитрий, Борис… Борисом звали папу.
Да, сильные имена…
Ольга – тоже сильное имя.
Вот уже год носит Ольга Колесникова черные одежды…
– Мы никогда не называем жен погибших подводников вдовами, – говорит капитан 1-го ранга Игорь Курдин, бывший командир атомного подводного ракетоносца. – Для нас они всегда – жены.

Глава вторая
ПОСЛЕДНИЙ КОМАНДИР «КУРСКА»

Колесниковы… Эта простая русская фамилия трижды занесена в мартиролог послевоенного подводного флота страны. Старший матрос Колесников погиб в 1970 году в первой нашей катастрофе на атомной подводной лодке К-8. Мичман Колесников погиб, спустя тринадцать лет, на атомном подводном крейсере К-429. И вот теперь капитан-лейтенант Колесников. Невезучая фамилия? Нет, я бы сказал – героическая, ибо влекло же всех этих Колесниковых на рисковый подводный флот, и все они до конца оставались верными своему кораблю, своему моряцкому долгу.
Дмитрия нашли и подняли самым первым. В шесть утра российские водолазы-глубоководники прорезали «окно» в крыше восьмого отсека. Затем промыли отсек мощной струей из гидромонитора, чтобы удалить оттуда всю взвесь, которая забивает видимость. Обработали острые края проема, чтобы водолазы-эвакуаторы не порвали свои комбинезоны. Наконец, запустили внутрь бокс с телекамерой, через которую на «Регалии» осмотрели коридор верхней палубы. Вместе со специалистами вглядывались в экраны и жены погибших офицеров – Ирина Шубина и Оксана Силогава, хотя обе прекрасно знали, что их мужья остались во втором отсеке.
Они прилетели на платформу вместе с адмиралом Куроедовым на вертолете и привезли российским и норвежским водолазам домашние пироги. Потом бросили в штормовую кипящую воду красные гвоздики…
«Добро» на вход водолазов в восьмой отсек дал сам главком. Он предупредил их: если продвижение по отсеку станет невозможным, опасным – немедленно на выход. Первым вошел в царство мертвых водолаз-глубоководник Сергей Шмыгин. Преодолев первые пять метров, он остановился перед резким сужением прохода. К тому же воздушный шланг оказался слишком короток для того, чтобы идти дальше. Никаких тел на своем пути он не обнаружил. Тем временем ему нарастили шланг, и он смог добраться до переборки между восьмым и девятым отсеками, отдраил круглую дверь и заглянул внутрь – никого.
Тогда Шмыгин с напарником вернулись в восьмой и спустились на палубу ниже. Вот здесь-то они и наткнулись на тела четырех моряков. Стараясь не смотреть им в лица, водолазы вытащили их к проему, где тела были облачены в специальные баллоны-контейнеры. В них и были подняты на платформу. Самым рослым и тяжелым оказался он – капитан-лейтенант Дмитрий Колесников… В нагрудном кармане его куртки РБ, прикрытом ладонью, и обнаружили обгоревший по краям листок из служебной записной книжки. Из скупых неровных строчек узнали, что все, кто уцелел от взрыва за реакторным отсеком собрались в кормовых отсеках – восьмом и девятом. И хотя там было ещё четыре офицера, возглавил подводников командир седьмого – турбинного – отсека капитан-лейтенант Дмитрий Колесников. Почему именно он?
– Дима всегда, в любой ситуации, брал ответственность на себя, – говорит его бывший однокашник капитан-лейтенант Валерий Андреев. – Даже при грозном окрике училищного начальства: «Кто тут старший?» – из группы проштрафившихся курсантов всегда выходил Колесников и говорил: «Я».
Рослый – под два метра – рыжеголовый Дмитрий Колесников был весьма приметной личностью ещё со школьных времен. Сын моряка-подводника капитана 1-го ранга Романа Дмитриевича Колесникова, он был сполна наделен волевыми командирскими качествами. К тому же веселый жизнерадостный нрав делал его душой любой компании.
– В классе мы звали Митю «Солнышко», – рассказывает преподавательница 66-й школы Наталья Дмитриевна. – От него всегда веяло теплом и уютом. Крепкий от природы, он никогда не злоупотреблял своей силой. Нравился девочкам, к нему, романтику по натуре, тянулись и ребята. С ним было надежно и спокойно.
В наш разговор вступает учительница литературы Галина Аширова:
– Он не был отличником. Но сочинения всегда писал сам, никогда не списывал. Правда, физику любил больше, чем литературу.
– В каждый свой отпуск он приходил в школу, – продолжала Наталья Дмитриевна. – Я его спрашивала: «Но ведь вам же не платят. Может, найдешь себя в гражданской жизни?» Он отвечал: «Служить сейчас очень трудно. Но это – мое!»
Да, это было его дело, его призвание, его судьба… Только такой человек, как он, смог вывести во тьме подводной могилы эти скупые мужественные строки: «12.08.45. Писать здесь темно, но попробую на ощупь. Шансов, похоже, нет – %10–20. Хочется надеяться, что кто-нибудь прочитает. Здесь в списке личный состав отсеков, которые находятся в 8 и 9 и будут пытаться выйти. Всем привет. Отчаиваться не надо. Колесников».
И дальше на обороте подробный список подводников с указанием боевых номеров матросов, с отметками о проведенной перекличке.
– Когда мы нашли записку Димы Колесникова (пусть земля ему будет пухом!), – говорит командир отряда водолазов Герой России Анатолий Храмов, – она нам очень помогла, сузила район поисков, и мы пошли не в шестой и седьмой отсеки, как вначале собирались, а сосредоточились на девятом. Оказалось, не зря – достали больше половины тех, кто там находился…
Капитан-лейтенант Дмитрий Колесников совершил подвиг особого свойства – подвиг веры. В своем безнадежном, преотчаянном положении он уверовал в то, что к ним пробьются спасатели, что, живым или мертвым, он обязательно предстанет перед своими однофлотцами и они прочтут то, что он им написал. И Оля, жена, тоже прочтет: «Оля, я тебя люблю; не сильно переживай. Привет Г.В. (Галине Васильевне, теще. – Н.Ч.) Привет моим».
Здесь уместны громкие слова. Эту записку написали Любовь, Долг и Вера. Любовь спасла это послание, прижав его ладонью к сердцу. Огонь и вода не тронули бумагу. Еще никому, из канувших в бездну на атомных подлодках, не удавалось передать на поверхность письменную весть о себе. Капитан-лейтенант Колесников смог это сделать…
Об этой записке много злословили. Судачили, что её огласили не всю, а самое главное – ту часть, где были якобы названы причины катастрофы, – утаили. На все эти инсинуации отец Мити Роман Дмитриевич Колесников ответил так:
– Записку мне дали в прокуратуре в Североморске, я её держал в руках и потом переписал текст. Единственная просьба была – не называть никаких фамилий, чтобы корреспонденты не мешали работать. Работали криминалисты, профессионалы, они сумели её разгладить и положить в целлофан. Она прекрасно читается, абсолютно все видно, слегка пропитана, видимо, маслом. Края и центр немного обгорели, но текст абсолютно читаемый. Написано карандашом – это мне сказали следователи, – потому и сохранилась.
Меня не интересовала сама записка – её обещали жене передать, так что меня это абсолютно не волновало. Меня волновало только содержание.
Записка состоит из трех частей. Одна адресована жене. Со слов: «Оленька!» – и ей идет… Потом: «привет Г.В.» – это теща Галина Васильевна. Далее – «привет моим». Подпись: «Митя» – потому что мы его все так зовем, и дата – 12-е число.
И ещё одна часть – тот текст, который был выставлен у гроба в Дзержинке. Это часть записки, которая была адресована, по существу, всем. Что там написано – вы знаете: «…возможно, кто-то найдет…» – то есть адресат косвенно просматривается.
А дальше идет то, что написано в темноте. Та часть, где начинается: «Темно, пишу на ощупь…» Разрыв между последним указанным временем – 15.45 – и той частью, что написана в остальной записке, никому не известен. И на обороте – там записаны все двадцать три человека, которые перешли и находились в девятом отсеке. Три графы: номер по порядку, боевой номер и звание, фамилия. Эта часть подписана: «Колесников». И против каждой фамилии им были проставлены плюсы – то есть он осуществлял перекличку. Это говорит, что он был старший, взял на себя командование.
Совершенно очевидно, что они были контужены – от удара, видимо, и я так предполагаю, что состояние у них было тяжелое…
И ещё одно: в какой-то момент они, видимо, поняли, что положение их резко ухудшилось. Он знал наизусть РБЖ (руководство по борьбе за живучесть), знал, что им нельзя резко выходить на поверхность – они бы прожили не больше десяти минут. И то, что он написал в одном месте: «…готовимся к выходу», – означает, что они готовы были умереть, но хотели пожить хотя бы десять минут на поверхности.
Роман Дмитриевич прав: тем, кому удалось бы всплыть на поверхность, продержались бы недолго. Ведь ни один корабль ещё не успел подойти к месту катастрофы, даже тревога-то ещё не была объявлена. Да и люк из своей западни, как позже выяснилось, отдраить они не смогли бы – после мощного сотрясения корпуса его заклинило в своей обойме.
…Дмитрий пришел на флот в тот год, когда ушел с него его отец – корабельный инженер-механик, немало послуживший на дизельных и атомных лодках. Следом за Дмитрием прибыл и младший брат – Саша – на соседний атомный крейсер «Нижний Новгород».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40