Именно поэтому он не проявлял никакого желания поддерживать беседу с Нивель, которая тщетно пыталась растормошить его. Танцовщица уговаривала угрюмого голландца прийти в Оперу, обещая, что подаст со сцены знак, по которому он ее узнает, а именно: во время танца трижды поднесет два сложенных пальца к губам. Однако торговец пробурчал, что ему совсем не хочется в Оперу сегодня вечером, и вообще, к неудовольствию и даже негодованию Нивель, проявлял гораздо больше интереса к беседе Пейроля с мастерами фехтования, нежели к своей прекрасной соседке.
Принц и в самом деле был изумлен отвагой фактотума, который без опаски обращался к обоим мастерам и, осыпая их льстивыми похвалами, старался разговорить. Паспуаль, зная о болтливости и тщеславии своего друга, толкал его под столом ногой, призывая к осторожности, ибо природная подозрительность заставляла нормандца не доверять даже чужестранцам. Он много раз убеждался, что предпочтительнее держать язык за зубами, даже имея дело с самыми безобидными на вид людьми. И ему приходилось быть бдительным за двоих, не давая гасконцу выболтать то, о чем не следовало говорить.
Благодаря клятве, произнесенной над клинком Петронильи, у него появилось средство влиять на друга. Было условлено, что Кокардас не раскроет рта, если заметит, как Паспуаль указывает на эфес шпаги. К несчастью, брат Амабль не мог предвидеть, что встретит Сидализу; толстая танцовщица поглотила все внимание нормандца, так что его благородный друг остался без присмотра.
Правда, до сих пор болтливый гасконец еще не совершил непоправимого промаха. Пейроль почувствовал, что надо воспользоваться случаем, и решил рискнуть в надежде, что с помощью прямых вопросов ему удастся узнать о судьбе горбуна. Подгадав момент, когда нормандец, забывший обо всем на свете, обвил руками пухлую талию Сидализы, интендант осведомился с невинным видом:
– Лагардер? А кто это такой?
– Дьявольщина! Граф Анри де Лагардер! Лучший клинок Вселенной… А уж за ним идем мы с лысеньким! Мы следовали за графом повсюду и везде одерживали победы.
– Отчего же вы расстались? Неужели бедного графа убили?
– Дьявол меня разрази! Таких, как он, убить нельзя!
– Тогда где же он?
Кокардас покосился на друга: рука нормандца лежала на эфесе шпаги. Сам брат Амабль и ответил лжеторговцу:
– Он путешествует по свету… Мы тоже хотели бы знать, где он и что с ним.
Пейроль понял, что толку от мастеров не добиться: либо они действительно не имели вестей о Лагардере, либо заранее сговорились не выдавать этой тайны никому.
Между тем баронесса де Лонпре, услышав имя Лагардера, быстро наклонилась вперед, чтобы увидеть, кто его произнес. Внезапно с глаз ее спала пелена: она вспомнила, что видела смутно знакомых ей бретеров в Неверском дворце.
Одновременно и Кокардас узнал ее. Гасконец отвесил почтительный поклон подруге доньи Крус и мадемуазель де Невер. Возможно, это не привлекло бы внимания голландских торговцев, ибо до сих пор все выглядело чрезвычайно естественным, но тут Жан-Мари, обладавший настоящим талантом совать нос в чужие дела и подавать реплики невпопад, громко произнес, толкнув локтем брата Амабля:
– Бьюсь об заклад, это она ходит каждый день к мадемуазель Авроре!
Мало кто из присутствующих обратил внимания на эти слова, которые были чреваты самыми серьезными последствиями.
Филипп Мантуанский сразу осознал заключенные в них возможности, хотя даже Пейроль пропустил замечание Берришона мимо ушей. Принц повернулся к баронессе и пристально взглянул на нее, зная, что в гриме она не сможет его узнать. Теперь ему хотелось бы, что бы все остальные ушли, ибо значение для него имела только ближайшая подруга мадемуазель де Невер – именно с ней он желал бы переговорить.
Нивель сразу же заметила внимание, оказанное знатной красавице, н ощутила жгучую ревность, а потому удвоила усилия, чтобы не упустить из рук своего голландца.
– У вас очень красивый перстень, сударь, – промолвила она, томно взглянув на псевдоторговца. – Позвольте мне рассмотреть его поближе.
С этими словами танцовщица взяла принца за руку и поднесла ее почти к самым глазам. Камень был совсем маленьким; некогда Гонзага приказал вставить его в оправу с секретом, о котором, как ему казалось, он не рассказывал никому и никогда.
– Это кольцо не такое уж дорогое, – произнес он, стремясь несколько умерить восторги своей соседки. – Есть гораздо более ценные камни.
– Тогда подарите его мне, – промурлыкала Нивель, ластясь к принцу и искательно заглядывая ему в глаза.
Гонзага нахмурил брови.
– Мне жаль, что не могу выполнить вашу просьбу, – сказал он сухо, – но перстень этот связан неразрывными узами с моей судьбой и никому подарен быть не может.
– Я сохранила бы его на память о вас до конца дней, – разочарованно протянула Нивель, смирившись с поражением, – но раз он имеет для вас такое значение, я на него не посягну.
Хотя Филипп Мантуанский лишился богатства, он оставался знатным вельможей и сохранил свои привычки родовитого принца.
Сняв с пальца другой, гораздо более красивый перстень, он протянул кольцо алчной куртизанке со словами:
– Примите от меня в дар вот это. Для вас такой камень будет стоить дороже, чем для меня.
Восхищенная Нивель расцвела улыбкой, а на лицах прочих танцовщиц появилось завистливое выражение. Между тем близился час вечернего представления, и дамы с явной неохотой стали подниматься со своих мест, а вслед за ними встали и Кокардас с Паспуалем.
Гонзага кинул на стол горсть золотых монет и сказал, пресекая жестом возможные возражения:
– Позвольте мне! Ни женщинам, ни солдатам никогда не приходилось платить в моем присутствии. Прощайте, милые дамы, и вы, господа, большое спасибо за внимание, которое вы нам оказали. Возможно, мы еще долго будем вспоминать сегодняшнюю встречу.
– Мы остаемся здесь? – шепотом осведомился интендант, который собирался продолжить беседу с мастерами фехтования на улице.
– Сиди на месте, – ответил Гонзага.
Мадемуазель Дорбиньи не получила никакого подарка от Пейроля. Нивель также не добилась того, чего хотела, и с порога еще раз взглянула с сожалением на ускользающую добычу. Распрощавшись с танцовщицами, мастера двинулись в одну сторону, а веселые прелестницы в другую, так что в кабачке стало пустынно и тихо.
Гонзага повернулся к Лиане де Лонпре и с изумлением увидел, что та смертельно побледнела. Взгляды их встретились и скрестились, словно два клинка: во взоре баронессы читался тревожный вопрос; в глазах принца – подозрение и угроза. Пейроль смотрел на обоих, но ничего не мог понять в этом немом разговоре. Наконец мадам де Лонпре наклонилась к принцу и произнесла еле слышно:
– Мне нужно вам кое-что сказать наедине.
Гонзага, притворяясь удивленным, ответил так же тихо:
– Вы, наверное, ошиблись, мадам… Мне не знакомо ваше лицо.
Он ясно видел, что узнан, однако хотел получить подтверждение от самой Лианы. Она наклонилась к нему еще ближе и повторила:
– Филипп Мантуанский, я хочу видеть тебя наедине.
– Имя, которое вы назвали, еще раз доказывает, что вы ошиблись. Отчего вы решили, что я тот человек, которого вы будто бы узнали во мне?
– По этому кольцу, потому что второго такого нет, – сказала она, указывая на перстень с маленьким черным алмазом.
– Кроме меня, никто не должен знать секрет перстня… а я никому его не доверял!
– Ты ошибаешься, Филипп! Бывают мгновения страсти, когда человек рассказывает о себе все помимо собственной воли: некоторые об этом забывают, зато другие помнят! Это доказывает, что ты меня никогда не любил, тогда как я люблю тебя доныне!
Принц вздрогнул. Несколько минут назад он решил, что ему следует купить эту женщину, которая некогда была его любовницей. Он даже рассчитывал сохранить инкогнито, прибегнув к помощи Пейроля. Ему казалось, что эта легкомысленная пустышка пойдет на предательство с легким сердцем, но не станет вспоминать прошлое или предаваться угрызениям совести. Разве не купил он когда-то ее тело? Она отдалась ему с равнодушной непринужденностью, словно бы речь шла о вещах совершенно естественных. Неужели теперь она заслуживает иного отношения, и с ней нужно будет обращаться, как с верной союзницей, а не как с глупой вертихвосткой, свершающей грех по неведению?
Лиана ничего не смогла прочесть на внешне бесстрастном лице принца, а потому произнесла глухо и взволнованно:
– В оправе камня содержится капля яда… достаточно лишь смазать им губы человека, чтобы убить его. Это так?
Гонзага вспомнил, наконец, что действительно раскрыл секрет одному только живому существу в мире – и это была Лиана де Лонпре. Он ответил медленно и отчетливо:
– Это так!
В глазах маленькой баронессы вспыхнула страсть.
– Я принадлежу тебе! – прошептала она, задыхаясь от волнения. – И всегда тебе принадлежала! Даже если этот яд прольется на мои губы, я скажу: Филипп, я люблю тебя!
Принц поклонился, сочтя, что сцена несколько затянулась. Теперь он был вполне уверен в верности Лианы. Она отдавала ему не только душу, но и сердце в придачу. Впрочем, в чувствах ее он совершенно не нуждался: эту женщину можно было использовать как орудие мести; когда же она исполнит свое предназначение, от нее нужно будет избавиться. Так бросают в печь для переплавки сломанный клинок.
Возможно, маленькая баронесса и не преувеличивала, говоря, что яд предназначается для нее самой!
Он спросил торжественно:
– Ты готова подчиняться мне?
– До смертного часа!
– В таком случае следуй за мной, – произнес Гонзага, вставая с места и направляясь к дверям.
Они вышли из кабачка вместе, а за ними следовал Пейроль; в дороге Филипп Мантуанский незаметно снял с пальцев все перстни и опустил в карман, дав себе мысленно клятву никогда больше не носить их, ибо даже одного хватило, чтобы маска оказалась сорванной с его лица.
III
ПОСЛЕДНИЙ ВЫЗОВ
Всего лишь через месяц после встречи принца Гонзага с мадам Лонпре Париж и вся Франция погрузилась в траур вследствие ужасающего несчастья – пожара на ярмарке Сен-Жермен. Филипп Мантуанский нанес, наконец, рассчитанный удар, приказав поджечь торговые ряды в тот момент, когда там находились Лагардер и Аврора.
Но адским планам принца не суждено было осуществиться. Среди обугленных обломков и бесчисленных трупов были найдены живыми и невредимыми пятеро: Лагардер, его верные друзья Кокардас и Паспуаль, а также две молодые женщины, во имя которых граф претерпел столько лишений и мук. Они успели укрыться в каменном гроте, где хранили свои товары оружейники.
Филипп Орлеанский, совсем недавно сложивший с себя обязанности регента по случаю совершеннолетия Людовика XV, отправился на утренний выход короля и поведал своему юному повелителю о поразительной одиссее Анри де Лагардера. По разрешению его величества на графа была возложена почетная миссия покарать собственной рукой негодяя, чья безжалостная месть привела к гибели множество невинных людей.
Среди мертвых был обнаружен и труп мадам де Лонпре. В груди у нее торчал кинжал: по всей видимости, она также пала жертвой своего рокового любовника. Но сам итальянский принц был жив; ему не удалось бежать из Парижа, и он забаррикадировался в Мантуанском дворце на улице Монмартр. Эту новость сообщила Флор Мелани Льебо, жена полицейского прево из Шартра, которая по чудесному совпадению остановилась именно в этом доме.
С согласия короля Лагардер и мастера фехтования, взяв себе в помощь несколько лучников, окружили дворец, принадлежавший сьеру де Ламоту. Понадобился настоящий штурм, чтобы взломать тяжелые двери. Однако все усилия оказались тщетными: хотя здание было обыскано от чердака до подвала, не удалось обнаружить никаких следов Гонзага и его приспешников. Преступники бежали через потайной выход, ведущий на улицу Мютен.
На следующий день после схватки улица Монмартр пребывала в величайшем возбуждении. С самого рассвета жители ее стали собираться вокруг Мантуанского дворца, и к полудню их собралось столько, что они запрудили мостовую. Предметом толков служили события предшествующей ночи, и, как всегда, нашлось множество очевидцев, видевших своими собственными глазами: именно от этих людей исходили самые фантастические подробности ночного штурма.
В толпе растерянно бродил и сьер Ламот, не в силах свыкнуться с мыслью о потере дома, приносившего ему немалый доход. Он рвал на голове жалкие остатки волос и громко стенал, проклиная свою несчастную судьбу. Внезапно он умолк, вытаращив глаза и разинув рот. К нему неторопливо подходил Берришон, которого послал на разведку Кокардас.
– Как? Это вы? – вскричал изумленный домовладелец.
– Тише! – быстро ответил Жан-Мари, увлекая хозяина во дворец и поспешно закрывая дверь, дабы укрыться от назойливого любопытства зевак.
– Что мне теперь делать?.. – начал было плаксиво сьер де Ламот, но юноша произнес суровым тоном, сразу пресекая все сетования:
– Будьте довольны, что сами уцелели. Да вас и сейчас еще можно отправить в тюрьму Шатле за пособничество…
– Вам легко говорить! А я разорен… дом мой разрушен, да и кто согласится жить в разбойничьем притоне…
– Хватит жаловаться, приятель! Вам возместят убытки, – неторопливо оборвал его Берришон, хлопнув по кошельку, издавшему приятный мелодичный звон. – Возьмите себя в руки. Нам нужно получить от вас некоторые сведения…
– Что желаете знать ваша светлость? – спросил воспрянувший духом хозяин.
– Сущие пустяки. Во-первых, никакая я не светлость, меня зовут просто Берришон. Во-вторых, куда девались негодяи, которых вы приютили в своем доме? Кто-нибудь из них возвращался сюда?
– Нет! И я боюсь, что никогда их больше не увижу… плакали мои денежки! Такие тяжелые времена, сударь… а уж когда отказываются платить по счетам, то просто режут без ножа!
– Перестаньте хныкать! – бросил Берришон, сунув в руку домовладельца несколько золотых монет, что произвело немедленный эффект: сьер Ламот внезапно расцвел и рассыпался в льстивых благодарностях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39