– Дьявол! А что ты скажешь о маленьком Берришоне? Уж он-то не откажется помочь старым друзьям?
– Не советую тебе заикаться об этом при госпоже Франсуазе. Если с ее малышом приключится несчастье, она забьет нас насмерть своей скалкой!
– Черт возьми! Я все же попробую пошептаться с Жаном-Мари, лысенький мой… Если он будет с нами, то дело в шляпе – а со старушкой мы как-нибудь договоримся. Парень может совсем облениться, если не приставить его к подходящему ремеслу.
Нормандец задумался. Имя мальчика напомнило ему о событиях давних лет. Проведя рукой по лбу, он пробормотал:
– Ведь это сын того храброго пажа, которого мы видели в кабачке «Адамово яблоко» в долине Лурона? Лихой был малый, ничего не скажешь. Ты не забыл его, Кокардас?
Тот в ответ громко выругался. Он не любил возвращаться памятью к этому сомнительному эпизоду своей жизни.
– Забыл ли я? – проворчал он. – Чего уж там! Сколько всего случилось с тех пор… и скольких уже нет! Но не будем говорить об этом, лысенький… Достаточно сказать, что Кокардас с Паспуалем не потеряли крепость руки и зоркость глаза, а шкуру свою сохранили почти нетронутой… А наш плутишка, стало быть, спит и видит, когда привесит на бок шпагу… Вот я и говорю: отчего ж не дать ему этот шанс?
– Мал он еще! И не хотелось бы мне огорчать добрую старуху, его бабку…
– Ничего с ее птенцом не сделается! Нет, если мальчишка не трус, то мы сегодня же произведем его в рыцари и вручим ему острый клинок!
Несмотря на то, что Жану-Мари частенько доставалось за дурную привычку подслушивать под закрытыми дверями, он никак не мог избавиться от этого недостатка. По правде говоря, он упорствовал не без причины, полагая – причем вполне справедливо, – что это наилучший способ узнавать о важных вещах, которые обычно не обсуждаются при свидетелях.
Затаившись под окнами дома двух мастеров, не имевших обыкновения говорить шепотом, он уже не раз проникал в их тайны, но, будучи юношей осмотрительным и сообразительным, держал язык за зубами, не чванясь своей осведомленностью.
Теперь же он слушал разговор друзей с удвоенным вниманием и всеми фибрами души поддерживал Кокардаса, рассуждения которого казались ему куда более логичными, нежели возражения Паспуаля. Не в силах дольше терпеть, он поспешил к двери, дабы предстать перед мастерами собственной персоной.
Надо сказать, что, несмотря на сомнения нормандца, Жана-Мари уже нельзя было назвать ребенком. Разумеется, в нем сохранялась угловатая неловкость подростка, но все предвещало, что совсем скоро он превратится в сильного юношу. Длинные руки его были еще худоваты, но огромные кулаки могли внушить уважение любому противнику. Благодаря занятиям фехтованием и бесконечной беготне по Парижу ноги у него стали очень сильными, а походка – упругой. В некоторых обстоятельствах Жан-Мари вполне был способен сыграть роль мужчины.
Он застыл было на пороге, сам изумленный своей дерзостью, однако быстро обрел привычную самоуверенность и воскликнул, притворяясь удивленным, что видит мастеров дома:
– Вот удача-то! Здравствуйте… А я думал, вы на рыбалке…
– На рыбалке? – грозно молвил Кокардас. – Ты же знаешь, что я терпеть не могу воду, плут ты эдакий!
– Прозрачную не любите, я помню, – отвечал лукавый внук госпожи Франсуазы, засунув руки в карманы, – а вот как насчет мутной?
Намек на недавнее купание в сточных водах Монмартра был настолько очевидным, что лица обоих мастеров побагровели.
– Отчего вы сегодня такие мрачные? – поторопился спросить Жан-Мари, не давая приятелям времени поинтересоваться, каким образом их секрет оказался раскрыт. – У вас какое-то важное дело?
Кокардас, чрезвычайно довольный переменой разговора, ухватился за этот вопрос, не удержавшись, впрочем, от своего обычного хвастовства.
– Да уж куда важнее! Прошлой ночью пришлось мне оставить мою Петронилью в брюхе одного мерзавца. И с храбрым Амаблем приключилась такая же неудача. Словом, нам нужно раздобыть себе новые шпаги… Кстати, мы тебя вспоминали. Пойдем с нами, Берришон, поможешь нам выбрать.
Жан-Мари, как и следовало ожидать, не заставил себя упрашивать. Все трое, выйдя из дворца, направились в сторону университетских кварталов, где было много лавчонок, торгующих преимущественно орудиями убийства: рапирами – как новыми, так и подержанными, эспадронами, ножами, алебардами, пиками и кинжалами.
Впервые мастера фехтования появились на парижских улицах без шпаг, и у самого черствого человека пробудилось бы сострадание при взгляде на них, ибо они напоминали только что ощипанных гусей, которых выпустили погреться на солнышке, но которые все равно пугливо забиваются в угол.
– Петронилья моя! – вздыхал Кокардас. – Любимая! Право, я словно овдовел. Прибавим шагу, славные мои, не то я набью рожу этим хамам, что глазеют на нас так, будто мы звери в клетке.
В те времена Руссо-младший, которому предстояло через несколько лет стать владельцем знаменитой академии фехтовального искусства, держал на набережной Дез Огюстен превосходный оружейный магазин, где, как считалось, продавались лучшие клинки. Некоторые утверждают, что он набил себе руку, пробуя свои шпаги с покупателями, и сумел затем сделать своего сына учителем принцев крови. Династию продолжил его внук, но ему не посчастливилось. В эпоху террора расправлялись с людьми, куда менее виновными, нежели человек, обучавший фехтованию самых знатных вельмож Франции. Итак, его арестовали и судили; когда же был зачитан смертный приговор, один из судей, не утерявший остроумия в столь невеселые времена, крикнул ему со своего места:
– Парируй-ка этот удар, Руссо!
Однако Руссо не сумел отразить выпад и сложил голову на эшафоте. Против ножа гильотины были бессильны обводящие удары и ложные замахи.
Но вернемся к его деду. Оба мастера направились прямиком к своему старому знакомцу, зная, что здесь можно найти любое оружие.
– Черт возьми! – вскричал, увидев их, торговец. – Неужели это мои любезные друзья Кокардас и Паспуаль? Вы отреклись от своего искусства и решили сделаться отшельниками?
– Еще чего! – молвил гасконец, нахмурив брови. – Поэтому мы и пришли сюда, мой славный. Ржаветь у нас шпаги не успевают, что правда, то правда, но иногда они застревают в потрохах всяких проходимцев. Прошлой ночью я хотел с одного удара повалить троих, да клинок не выдержал!
Руссо улыбнулся. Он хорошо знал, с кем имеет дело, и не принимал гасконское хвастовство всерьез, однако и виду не подал, будто сомневается в словах Кокардаса.
– Вот что значит рука мастера! – сказал он. – Паспуаль, наверное, тоже показал себя… Умоляю вас только об одном: не убивайте всех подряд, иначе мы лишимся клиентов.
– Дьявол меня разрази! Этого добра каждый день прибывает, хоть дюжинами их нанизывай на рапиру! Спроси моего помощника, он тебе расскажет, как мы управлялись с ними в Испании…
Гасконец уже собирался начать фантастическое повествование о подвигах, свершенных им с Паспуалем по ту сторону Пиренеев, но Руссо ловко воспользовался паузой: он умел наносить блестящие удары не только как фехтовальщик, но и как торговец.
– Кстати, об Испании, Кокардас! – воскликнул он. – У меня есть именно то, что тебе нужно: великолепный клинок прямо из Толедо! Гибкий, как тростник, длинный, как алебарда. Не знаю, кто его выковал, но гарда сделана самим Ченчеладором… От сердца отрываю! Любому другому шпага эта обошлась бы в кругленькую сумму.
Руссо и сам не подозревал, что говорил правду: шпага, предложенная им гасконцу, была в свое время выкована и закалена в Памплоне для Лагардера, на руках которого оказалась маленькая Аврора. Этот клинок был одним из первых творений знаменитого Ченчеладора, не достигшего еще вершин своего искусства, – последующие его рапиры продавались, как известно, на вес золота. Однако и эта шпага была дивно хороша. Глаза гасконца заблестели.
– Боже милосердный! – воскликнул он. – Дать такую игрушку сыну моего отца – значит вложить ему в руки молнию! Недели не пройдет, как клинок этот станет красным, словно полевой мак!
И он несколько раз взмахнул шпагой, атакуя воображаемых противников.
– Легка, как перышко, лысенький мой… Да это же невеста моих грез! Дьявол меня разрази! Не заламывай, мой славный! Если я не смогу ее купить, то украду, ей-богу, украду!
Руссо клинок достался всего за несколько солей, и, хотя он мог бы продать его за большие деньги какому-нибудь любителю хорошего оружия, ему не хотелось лишать гасконца радости. Цена оказалась более чем умеренной, и Кокардас согласился, не торгуясь.
– А вот тебе, брат Паспуаль, – сказал добродушный торговец, – нужно что-нибудь крепкое и основательное, проверенное в деле… И у меня есть такая рапира, только сегодня утром принесли. Похоже, она многих отправила на тот свет. Правда, у нее нет ножен, но это не беда… Подберем и их! Ну-ка, взгляни на эту красавицу!
Но едва оружейник достал шпагу, как Кокардас, выпучив глаза, разразился ужаснейшими проклятиями:
– Да ведь это моя Петронилья!
– Быть того не может, – сказал, улыбаясь, Руссо.
– Клянусь тебе! Черт возьми! Если бы я увидел ее не у тебя, а у кого-нибудь другого, то одним трупом на моем счету стало бы больше!
– Так ведь я-то купил ее, друг мой, – отвечал оружейник со смехом, – и, поверь мне, заплатил недешево. Так что теперь тебе придется возместить, мои расходы, а уж потом заниматься кровопусканиями.
– Что за мерзавец, продал ее?
– С виду нищий, с очень мерзкой рожей. Он сказал, что нашел клинок на Гранж-Бательер. Уж не там ли ты насаживал на вертел своих, проходимцев?
– Ад и дьявол! Да прохвосты попросту украли мою Петронилью!
Мэтр Руссо с любопытством взглянул на смущенную физиономию одного из самых разговорчивых своих покупателей, ибо тот, вопреки обыкновению, явно не желал входить в подробности исчезновения любимой рапиры, которую всегда именовал неразлучной своей подругой.
Брату Паспуалю также показалось весьма занятным это совпадение, и он втихомолку присматривался к товару в надежде, не отыщется ли сходным образом и его собственная шпага. Однако к Руссо он предпочитал не обращаться, поскольку опасался острого на язык торговца. Вскоре нормандцу попалась на глаза подходящая во всех отношениях рапира, и он поторопился приобрести ее, избежав благодаря этому неприятных расспросов.
Между тем Кокардас, пребывая в полном смятении, держал в руках две шпаги. Он был искренне привязан к старой, так как прошел с ней через множество испытаний и помнил, что она его не раз выручала, – однако при этом он не мог не признать, что новая намного ее превосходит. В душе гасконец сожалел, что нельзя носить одновременно рапиру и справа, и слева, – тогда он мог бы не расставаться ни с одной.
Руссо-младший умел мгновенно оценить ситуацию, извлекая выгоду из любых обстоятельств. Он сразу понял, что намечается третья сделка и что все трое покупателей не уйдут из лавки с пустыми руками.
– Не терзайся так, – сказал он вкрадчиво, – сейчас мы все уладим. Мне кажется, твоя старая подруга подойдет вот этому пареньку, который глаз не может оторвать от моего товара. А ты научишь его ценить Петронилью, да и сам всегда сможешь увидеть «изменницу» в деле, если, конечно, юноша принадлежит к числу твоих друзей.
Сердце Берришона забилось в радостной надежде. Разумеется, он был бы счастлив получить любую шпагу. Но стать наследником великого Кокардаса – это превосходило самые смелые его мечты! Гасконец же был по-прежнему задумчив и печален, как судья, которому предстоит вынести приговор близкому другу. Одно слово особенно потрясло его, хотя в справедливости обвинения нельзя было усомниться.
– Изменница! – молвил он со вздохом, глядя на былое орудие своей славы. – Дьявол меня разрази! Любезная моя Петронилья, кто бы мог ожидать от тебя такого поступка? Тяжко это сознавать, но вина твоя несомненна… Шпага Кокардаса, как жена Цезаря, должна быть выше подозрений! – В голосе его зазвучали слезы, но он добавил с неумолимой решимостью: – По праву мужа, чья честь оскорблена неверной супругой… Черт побери, любезная моя, я развожусь с тобой за это неслыханное предательство и недостойную измену!
Затем, оглядев со всех сторон Жана-Мари, словно желая удостовериться, что тот достоин носить прославленную рапиру, сурово наказанную за один-единственный проступок, он проговорил торжественным тоном, от которого, казалось, могли бы расчувствоваться даже камни:
– Малыш, вручаю ее тебе!
И он поднял клинок над головой с тревогой ожидавшего решения молодого человека, будто желая посвятить того в рыцари.
– Черт возьми! – воскликнул гасконец. – Когда ты убьешь столько же мерзавцев, сколько ею уже уложено, ты сможешь бесстрашно идти в любую сторону, куда захочешь – на север, на юг, на восток или на запад, подобно Кокардасу-младшему! Едва ты выхватишь ее из ножен, как твои противники содрогнутся… Берришон! С этой шпагой ты должен стать храбрецом!
Было что-то трогательное и одновременно комичное в пылкой речи Кокардаса.
В средние века каждому клинку давали свое имя, отчего он становился лицом одушевленным – верным другом своего хозяина, с которым его теперь могла разлучить только смерть последнего. Самыми знаменитыми были Жуайез, Дюрандаль, Скарибер, Фламберж, Бзесард и От-Клез, принадлежавшие соответственно Карлу Великому, Роланду, Артуру, Брадимару, Рено и Оливье; имена эти сохранены для потомства на равных основаниях: меч всегда неотделим от героя.
Можно только сожалеть, что этот благородный обычай пришел в забвение: в наши дни шпага стала нумерованной вещью, занесенной в инвентарным список. Сверкающая сталь, которая колет, режет и рубит, уподобилась любому другому предмету воинской экипировки. Но то, что подходит для каски или для седла, не подобает оружию, способному отнять жизнь! Возможно, именно этими соображениями руководствовался Кокардас, давая имя своей рапире, – впрочем, скорее всего, он просто следовал старому обычаю, сохранившемуся в Гаскони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39