Итак, по единому слову Бланкроше зала опустела, что было сделано хитроумным бандитом не без умысла: он желал завоевать доверие принца и Пейроля, одновременно продемонстрировав им свою силу и авторитет. Бретер вернулся на место со словами:
– Теперь вы можете говорить как у себя дома: никто вас не подслушает.
Вместо ответа интендант показал глазами на Кабоша и его слуг.
– Хозяин этого кабачка нем по обязанности, – сказал Бланкроше, – а слуги – по природе. Но не будем терять время. Слушаю вас.
Разговор оказался долгим. Пейроль, не будучи в силах отрешиться от манеры изъясняться намеками, никак не мог перейти к делу, чем, наконец, вывел из себя Бланкроше.
– Так мы ни к чему не придем, сударь мой. Уж очень вы красноречивы… только вот понять ничего нельзя! Я люблю, когда со мной говорят прямо… и нет тогда человека преданнее, чем я!
Гонзага, до сих пор не проронивший ни слова, с интересом присматривался к бандиту, в котором угадывал энергию и ум.
– Будь по-твоему, – сказал он. – Но не забудь, что за тайну эту можно поплатиться головой.
Бланкроше высокомерно взглянул на принца.
– Если вы мне не доверяете, – сказал он, – еще есть время разойтись по-хорошему. Только и вы не забудьте, что я здесь полный хозяин. Любого, кто посмеет усомниться в слове Бланкроше, вынесли бы отсюда ногами вперед.
– Полегче, милейший, – прервал его Филипп Мантуанский. – Ты хоть знаешь, с кем говоришь?
– А как же, монсеньор! – ответил бретер с улыбкой. – Я уже давно догадался, что вам не стоит подходить слишком близко к Пале-Роялю! И вы правильно разочли, что такого человека, как я, лучше иметь на своей стороне… Но играть мы должны, открыв все свои карты.
Бывший фаворит регента Франции пристально взглянул на лукавого бретера, а затем кивнул Пейролю, и тот без колебаний назвал имя принца, равно как и свое собственное, а затем объяснил, отчего им приходится скрываться под обличьем голландских торговцев.
Он раскрыл также имена молодых дворян, рассказав, каким образом можно будет их узнать. Было решено, что они станут получать указания не только от Гонзага и Пейроля, но и от Бланкроше с Добри. Наконец сообщники договорились постоянно сноситься между собой, дабы действовать согласованно и не мешать друг другу.
– Дни стоят длинные, – заметил Бланкроше, – и если использовать их с толком, много чего можно сделать. Нам с Жандри придется видеться часто, но это ни у кого не вызовет подозрений. А вот вам и вашим людям не стоит слишком уж мелькать в окрестностях Гранж-Бательер. Мы сами будем извещать вас каждый день о том, что нам удалось совершить. Вы согласны?
– Ты малый, не промах, сразу видно, – сказал фактотум. – Поступай так, как сочтешь нужным.
– Судите о людях по делам, а не по словам, – важно произнес бандит. – Что до оплаты, то это обойдется вам в кругленькую сумму. Цену я назначу сам и себя не обижу, будьте уверены… Но сожалеть вам не придется. Услуги мои стоят дорого, зато и промахов не бывает.
Затем Бланкроше обсудил положение; дел с Готье Жандри, который и рассказал ему о последних событиях. Разговор этот состоялся как раз накануне того дня, когда Кокардас с Паспуалем решили наведаться в кабачок «Лопни-Брюхо». Вот почему бретер, не колеблясь, назначил им встречу у Монмартрских ворот, где сам должен был увидеться с Жандри. Он хорошо помнил слова Пейроля о мастерах фехтования.
– Эти двое нам мешают, – сказал фактотум. – Их не трогали, потому что они могли вывести на след своего хозяина, которому оба преданы, как псы. Прежде чем убить, надо заставить их заговорить, приставив к горлу кинжал.
– Все равно не скажут, – произнес, покачав головой, Жандри. – К тому же я не верю, что они знают, где находится Лагардер.
Гонзага же подумал: «Если он уже в мире ином, то будет делом в высшей степени богоугодным отослать к нему его верных слуг».
Интендант бросил на стол горсть золотых монет со словами:
– Вот вам на первые расходы. Сегодня же вечером я извещу вас, где мы остановились. Принимайтесь за дело немедленно, у нас каждая минута на счету.
Вместе с принцем он вернулся в Париж. На улицах встречные зевами во все глаза разглядывали голландцев в их необычной и богатой одежде. А те шествовали не торопясь, останавливаясь на каждом шагу, словно люди, впервые попавшие в Париж.
Они присмотрели себе жилье на улице Фос-Сен-Жермен, в двух шагах от кафе «Прокоп», куда нередко заглядывали иностранцы. Место было во всех отношениях удобным: здесь собирались в основном литераторы и актеры – иными словами, народ мирный, недокучный и словоохотливый. К чужакам тут не приставали с расспросами, напротив, сами любили обсудить последние новости и посудачить обо всех мало-мальски заметных персонах. Гонзага и Пейроль, таким образом, могли быть в курсе всех событий столичной жизни.
Интендант привел своего господина в скромное заведение, вывеска которого гласила – «У чернильницы». Никому не пришло бы в голову искать в этой дешевой гостинице блистательного Филипп Мантуанского, принца Гонэага, и его преданнейшего слугу, сэра де Пейроля.
К вечеру они уже вполне обустроились в своих трех комнатах и наняли одного-единственного лакея. Теперь оставалось ждать прибытия цыган с медведем, паломников и бродячих фокусников, дабы расселить их в различных кварталах – соответственно нынешнему общественному положению, но с учетом того, где они смогут принести наибольшую пользу общему делу.
Если подвести итоги, то принц и его фактотум располагали целой армией: помимо старых приспешников – шестерых дворян – у них был заключен договор с Бланкроше и Добри, равно как и с Готье Жандри и Грюэлем по прозвищу Кит. У каждого из этих головорезов были свои подручные, так что Лагардеру противостояло теперь около тридцати человек – людей без совести и чести, но одновременно решительных и дерзких рубак. Анри же мог рассчитывать только на Шаверни, Навая, двух мастеров, Антонио Лаго и юнца Берришона.
Правда, сам он был в состоянии справиться в одиночку со всеми своим многочисленными врагами – однако никто не ведал, где его искать, а потому маленький отряд, оставшийся без предводителя, подвергался большой опасности. Друзей Лагардера, не исключая даже и Шаверни, легко было заманить в ловушку и расправиться с ними втихомолку, не привлекая внимания остальных.
Кокардас и Паспуаль вкупе с малышом Берришоном действовали так, словно жаждали исполнить самые заветные желания Гонзага и его присных. У Монмартрских ворот их готовился встретить Жандри со своей бандой – причем наемным убийцам не составляло никакого труда затеять схватку, ибо мастера фехтования сами искали ссоры.
План Бланкроше отличался простотой. В глазах зевак друзья Лагардера неизбежно будут выглядеть зачинщиками, и засада, таким образом, приобретет обличье честной дуэли с небольшим, но законным перевесом на стороне тех, кто подвергся нападению.
Если же Жандри с подручными не удастся одолеть опытных мастеров и молодого петушка, настанет очередь бретера: набросившись на врагов из укрытия, они с Добри и прочими покончат, наконец, с этими сторожевыми псами Лагардера.
Мастера фехтования, разумеется, не ведали о замыслах Бланкроше. Жан-Мари Берришон, идя на первый свой поединок, не подозревал, что схватка войдет в анналы истории: о сражении у Монмартрских ворот поведала в своих «Исторических и галантных письмах» Анна-Маргарита Пти, госпожа Дюнуайе – красивая гугенотка, обращенная в католичество прославленным отцом Котоном и ставшая впоследствии матерью Пемпетты, возлюбленной Вольтера.
Из чего можно заключить, что порой великие дела остаются в памяти потомков лишь благодаря элегантным завитушкам, выведенным рукой женщины.
VII
БИТВА У МОНМАРТРСКИХ ВОРОТ
Госпожа Дюнуайе, невзирая на изящество своей натуры и тонкость чувств, не променяла бы в этот день место у окна на лучшую ложу в Опере. В самом деле, на балет она могла пойти в любой вечер, и все зависело только от ее желания – тогда как великолепное зрелище, представшее перед ней совершенно бесплатно, не каждому выпадает увидеть хотя бы раз в жизни. Она пришла в восхищение от этого спектакля, о чем мы можем судить по ее письму – точнее, по первой странице письма, ибо остальные пали жертвой крыс и времени. К счастью, некий академик, получивший в наследство чемодан с бумагами, отнесся с большим почтением к писаниям своей прабабки. Он благоговейно разобрал рукописи, занеся в реестр и интересующее нас послание. Вот что оно гласило:
«Под окнами нашей спальни произошла ужасная схватка, в ходе которой были убиты Бланкроше и Добри, двое самых знаменитых парижских бретеров. Бой начался около четырех часов, и все участники его сражались с отчаянной отвагой. Вокруг собралось очень много зрителей, но никто не сделал попытку вмешаться, что меня крайне удивило, ибо в Брюсселе, откуда я приехала, нравы куда мягче, и весь квартал поднимается по тревоге в случае самой невинной ссоры. В Париже народ просто бесчувственный в сравнении с фламандцами: все спокойно смотрят, как дуэлянты убивают друг друга. Вместе со мной за боем наблюдали господа де Любьер, д'Оранж, де Рукуй и мой дядюшка Котон… Нас особенно поразила доблесть одного из бойцов, который один атаковал четверых: именно он и уложил знаменитых бандитов. Едва те упали, как их понесли к хирургу…»
На последующих – увы, утраченных нами! – страницах, несомненно, упоминались имена Кокардаса, Паспуаля, Берришона, равно как и отважного дуэлянта, бесстрашно напавшего на многочисленных врагов, – читателю вскоре станет известно, о ком шла речь в письме прелестной новообращенной из Брюсселя.
Пока же подчеркнем то немаловажное обстоятельство, что сражение наделало много шума и привлекло внимание лиц весьма высокопоставленных. Бедный брат Паспуаль! Он так никогда и не узнал, что за его подвигами следила, затаив дыхание, одна из самых блистательных парижских красавиц, которая была настолько взволнована увиденным, что немедля устремилась к перу и к бумаге. Впрочем, это было к лучшему: если бы пылкого мастера фехтования уведомили, что на него с замиранием сердца смотрят прекрасные дамы, он бы, в свою очередь, не смог оторвать от них глаз и наверняка пропустил бы какой-нибудь коварный удар. Возможно, это изменило бы весь ход нашего повествования.
Итак, заглянем тихонько через плечо госпожи Дюнуайе и постараемся расшифровать написанное ею, ибо, в отличие от нас, она не знает имен действующих лиц и не догадывается о причинах, которые сделали схватку неизбежной.
Около трех часов пополудни четверо мужчин тихо беседовали у Монмартрских ворот, стараясь не привлекать внимания многочисленных прохожих. Судя по злобному выражению их лиц, готовились они к делам отнюдь не богоугодным. То был Жандри со своими подручными. Получив от Бланкроше уведомление, что мастера фехтования в скором времени появятся здесь, бандит давал последние наставления сообщникам:
– Не знаю, чего стоит молокосос, которого они вечно таскают за собой; но полагаю, с ним долго возиться не придется. Как только мы уложим его, я отвлеку Кокардаса с помощью Жюгана, а ты, Кит, займешься Паспуалем. У тебя преимущество: ты выше его и сильнее. Постарайся прикончить нормандца как можно быстрее.
– А что буду делать я? – спросил Рафаэль Пинто.
– Ты станешь нападать на них с фланга, отвлекать от наших лобовых атак. Однако запомни: в спину удар наносить нельзя. Слишком много тут толчется зевак… Если они сочтут, что мы ведем нечестную игру, то могут вмешаться, а среди них, бывает, попадаются неплохие рубаки.
– Мы их заколем, вот и все, – проворчал Кит.
– Ни в коем случае! – возразил Жандри. – Должна быть соблюдена полная видимость честной дуэли, хотя нас и больше. Впрочем, не сомневаюсь, что они будут хорошо защищаться, а потому ни у кого не возникнет подозрений, что их заманили в западню. Обольщаться я никому не советую! Дело будет нелегким. Я давно знаю этих мерзавцев, они рубятся, как сущие дьяволы.
Едва бандит произнес эти слова, как трое наших друзей показались из-за поворота улицы.
– Вот они, – тихо произнес Жандри. – Все поняли, что надо делать?
– Чего тут не понять? – угрюмо отозвался Кит. – За их шкуру я сейчас и гроша ломаного не дам.
Если бы кому-нибудь из банды пришло в голову поинтересоваться на сей счет мнением Кокардаса, то сразу бы выяснилось, что гасконец смотрит на вещи совершенно иначе. Он шествовал навстречу своим врагам с величественным видом, хотя подпрыгивающая походка сразу выдавала в нем бретера, привыкшего чуть приседать перед атакующим выпадом. Кончики его высоко закрученных усов почти касались полей шляпы, рука сжимала эфес шпаги с такой силой, что острие ее поднималось сзади до плеча.
Решительно, Кокардас-младший служил подлинным украшением корпорации рубак! С тех пор как он перестал вынужденно поститься и сменил лохмотья на одежду, подобающую дворянину, женские взоры неотступно следовали за ним, ни на секунду не задерживаясь на бедном Амабле. Вот и сейчас встречные прачки, белошвейки, посудомойки, зеленщицы, горничные и даже их хозяйки останавливались, едва завидев бравого Кокардаса, и если бы гасконец обладал тонким слухом, то всю дорогу слышал бы сладостный для ушей любого мужчины припев: «Матерь Божья! Какой красавец!»
Брат Паспуаль, видя и слыша все, трусил рядом со своим благородным другим в глубокой задумчивости. «Слить бы нас в одного человека! – говорил он самому себе. – Тогда я получил бы внешность Кокардаса или Кокардас обрел бы чувства Паспуаля… Против нас не устояла бы ни одна дама!» Увы! Это были лишь мечты! Как ни старался нормандец подражать выправке гасконца, все попытки оставались безуспешными, и брату Амаблю приходилось утешаться только тем, что явился он сюда не ради обольщения прелестниц.
Между тем Кокардас вскинул голову, как боевой конь, и потянул ноздрями воздух. Он увидел и почуял врага.
– Дьявол меня разрази, лысенький мой! – произнес он тем громоподобным шепотом, от которого дрожали стекла в округе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39