— Датрик не хотел, чтобы Тор и Новисс оставались в комнате, и, не зная, что Тор обладает Взглядом, попытался выставить их за дверь с помощью магических иллюзий. Тор его остановил и сказал ему, что он может сделать со своими заклинаниями. Мне не приходилось слышать такого выражения раньше, но оно было весьма красочным. Что-то насчет того, как с их помощью обеспечить себе запор, не так ли, Тор?
— Ну да, примерно в таком смысле… Не могу сказать, чтобы этот тип мне нравился. Он толстокож, как черепаха, и проявляет к своим собратьям не больше сочувствия, чем она. И обладающих Взглядом он не любит, Блейз.
Я пожала плечами:
— А кто из силвов-хранителей любит? Тор, что нам теперь делать?
На этот раз пожал плечами он:
— Мой подопечный теперь вроде не под моим присмотром. Я просто подожду и посмотрю, как пойдут дела. Мы, пожалуй, можем надеяться, что Датрику удастся разделаться с Янко. С помощью всех своих силвов он, возможно, чего-то и сумеет добиться. А пока не перенести ли мне сюда свою постель? Тогда один из нас сможет присматривать за Флейм, ока другой спит. — Тор виновато посмотрел на цирказеанку. — Мы, конечно, мало что сможем сделать, если Янко решит снова на тебя напасть.
— Должно быть, он знает о нас все, — мрачно сказала я, — учитывая, что мы жили у него под носом с самого своего прибытия на косу Гортан.
— Ну, будем надеяться, что об ампутации ему все-таки неизвестно, — сказал Тор, выходя из комнаты, чтобы перенести свою постель.
Я села рядом с Флейм и взяла ее за руку.
— Я не имела права втягивать в свои дела вас — ни тебя, ни его, — сказала она.
Я только отмахнулась:
— Скажи лучше, как ты себя чувствуешь.
— Я слаба, но поправляюсь. — Флейм взглянула на свою культю. — Знаешь, я могу чувствовать руку. Как будто она цела… Я могу шевелить пальцами. Мне приходится все время смотреть на культю, чтобы убедить себя, что руки действительно нет. — Она тихо и горько рассмеялась. — Понимаешь, потом с помощью силв-магии я смогу сделать себе новую. Тогда только вы, обладающие Взглядом, будете знать, что она ненастоящая.
Мы… и она сама. При помощи созданной магией замены нельзя ничего взять, она ничего не чувствует. Творения силв-магии не были ничем, кроме иллюзий. Меня всегда озадачивало, как может быть, что люди настолько верят в иллюзии, что могут Даже ощущать на ощупь то, чего в действительности нет.
Я переменила тему:
Флейм, насчет Руарта… ты должна тщательно скрывать вашу дружбу, особенно от хранителей. Иначе они могут использовать это тебе во вред. — Мне не хотелось уточнять, что именно я имею в виду.
К счастью, прежде чем Флейм успела попросить объяснений, пришел Тор. Он положил свою постель на пол и улыбнулся мне:
— Чья очередь спать первая?
— Моя. Я… — Но у меня не было слов, чтобы описать, что я чувствую.
Тор протянул руку и коснулся моей щеки.
— Мне очень жаль Ниамора. Хочешь рассказать мне о нем? Я покачала головой:
— Нет. Я никогда не буду об этом говорить. — Я отвернулась, не желая слушать утешений.

Глава 16
Той ночью ничего больше не случилось, если не считать снившихся мне кошмаров: их автору рассказов ужасов хватило бы на всю жизнь. Когда я встала, чтобы сменить Тора, разбуженная собственными страшными снами, отдохнувшей я себя не чувствовала. К счастью, Флейм спала спокойно и проснулась только на рассвете. Я подала ей воды напиться; спать ей явно больше не хотелось, и мы некоторое время поболтали. Флейм все еще чувствовала себя больной, но признаков лихорадки не было, а остатки снадобья Гэрровина делали боль в ампутированной руке переносимой.
Поскольку Флейм, похоже, хотелось поговорить, я стала расспрашивать ее о жизни на Цирказе. Сначала она отвечала уклончиво, но я не прекращала расспросов, и постепенно она разговорилась.
— Ты ведь бывала в Замке, — сказала она, — и видела, как там живут люди. Правда, ты, вероятно, не знаешь, почему вся знать селится во дворце, под самым носом у суверена. На Цирказе все зависит от воли суверена — а он предпочитает иметь возможность присматривать за своими придворными. Конечно, они могут бывать в своих поместьях летом, когда в столице делается жарко и душно и многие страдают от летней лихорадки, но в остальную часть года все живут в Замке. Каждый аристократ имеет придворную должность: хранитель печати или, скажем, начальница горничных. Можно, конечно, отказаться от этого, но тогда твое поместье конфискуют, а пост отдадут другому вместе с доходом от него, и ты тут ничего не сможешь поделать.
Поэтому все знатные семьи живут во дворце. Каждый день мужчины должны представать перед сувереном, а женщины — перед его супругой, и те решают, кто что в этот день будет делать — отправится на охоту или примет участие в придворных играх. Мужчинам иногда разрешается отправиться в город и поразвлечься в тавернах, женщинам — заняться нарядами или разучить новые танцы. Если кто-то оказывается в немилости у суверена, тому поручается какая-нибудь работа: сбор налогов или председательство в суде. Все так боятся потерять свое положение и доход, что всячески выслуживаются перед сувереном. Даже дети должны подчиняться придворной политике: «Нет, дорогой, тебе нельзя сегодня играть с Наско. Это было бы неблагоразумно. Его отец не угодил суверену».
Флейм передернуло.
— Знаешь, что в этом самое ужасное? Дети вырастают, считая такую жизнь нормальной и цепляясь за свои грошовые привилегии. Я тоже стала бы такой же, как остальные, — такой же пустой и подобострастной, — если бы не Руарт и его семья. Флейм бросила взгляд на спинку кровати, на которой, спрятав голову под крыло, спал дастелец. — Они открыли мне, что существует другой мир, где все происходит иначе, и что это лучший мир.
Я, конечно, не могла удержаться от вопроса — меня уже давно интересовало, как случилось, что девочка начала разговаривать с птицами.
— Расскажи мне, как вы с Руартом… — начала я. Флейм в ответ тихо рассмеялась:
— Чтобы понять это, ты должна представить себе, что за жизнь я вела. Большую часть времени я проводила в своих личных покоях… В знатных семьях дети мало общаются со взрослыми, если не считать слуг и наставников, которые учат танцам, фехтованию, этикету и тому подобному. Даже с родителями они видятся только на официальных приемах. В нашей семье это был парадный обед раз в неделю. Посещение одного знатного ребенка другим сопровождается такими сложными церемониями, что мои воспитатели старались как можно реже брать на себя подобную обузу, поэтому большую часть времени я проводила в своих комнатах в одиночестве.
Руарт и его семья жили рядом с моим окном, которое имело широкий подоконник и украшенный резьбой наличник, где было множество углублений и ниш. Сначала я просто кормила птиц; оказалось, что их легко отличить одну от другой, а потом я заметила, что один из птенцов особенно дружелюбен. Это, конечно, был Руарт. Через некоторое время он стал влетать в комнату и проводить со мной много времени. Все это началось, когда мне было всего четыре года. У меня появилась привычка разговаривать с ним, как с человеком. Постепенно я догадалась, что он мне отвечает, — нужно было только научиться понимать… Некоторые слова в языке дастелцев-птиц очевидны: они качают головой в знак отрицания и кивают в знак согласия. Другие жесты более сложны, но об их значении тоже легко догадаться, — «подожди», «иди сюда», «здесь», «там». Когда птица топает лапкой, это означает «я сержусь», когда пожимает плечами — «я не знаю». Что касается чириканья и свиста, то понимать их я научилась так же, как ребенок учится человеческой речи у взрослых. Мы с Руартом одновременно овладели грамотой, и это тоже помогало обучению. Я писала буквы алфавита, а он клевал ту, на которую хотел указать. — Ты ходила в школу? — спросила я. Флейм покачала головой:
— Нет. Дети аристократии на Цирказе не ходят в школу.
Получить образование значило бы уподобиться представителям презираемого среднего класса. Зачем учиться читать и писать, когда для этого можно кого-нибудь нанять? Я, правда, научилась… Можно сказать, мне повезло. Мой отец был таким занятым человеком, что не имел для меня времени, а мать постоянно болела. Поэтому я была предоставлена сама себе даже больше, чем другие дети. Мать Руарта настаивала, чтобы я училась, поэтому я заставила управителя отца обучить меня счету, а его писца — грамоте. — Флейм с любовью взглянула на спящего Руарта. — Не будь дастелцев и этих двоих наставников, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому…
— Я и не подозревала, насколько все плохо, — сказала я. — Значит, это правда, что Цирказе управляют писцы и счетоводы? Так называемый средний класс?
— Истинная, правда. В прошлом такая система работала, потому что суверен держал своих подручных на коротком поводке. Теперь же, — Флейм печально покачала головой, — все разваливается, как и должно было случиться. Так править нельзя. В один прекрасный день, образованный класс сбросит со своей шеи аристократию, и она не будет знать, как этому воспротивиться. С какой стати писцам и счетоводам, купцам и управителям делать всю работу, нести всю ответственность — и ничего за это не получать. Знаешь, Блейз, у меня, маленькой девочки, было семнадцать слуг! Семнадцать! Мне никогда не приходилось самой расчесывать волосы, самой надевать туфли. Я ничего не должна была делать сама — ничегошеньки. И чем я заслужила все эти услуги? Если бы не дастелцы, я выросла бы самым избалованным и самым несчастным ребенком на свете. Именно скука заставила меня присмотреться к птицам у себя на подоконнике. Любознательный детский ум, скованный косным окружением, и заставил меня задаваться вопросами… Сколько еще любознательных умов задушила цирказеанская система?
Флейм взглянула на свою культю.
— Я рада, что сбежала. Я сделала бы это снова, даже если бы знала заранее, какую цену придется заплатить.
В глубине сердца я знала, что она имеет в виду не только свою руку.
— Да, — сказала Флейм в ответ на мой невысказанный вопрос. — Если бы я осталась в Замке, мне пришлось бы примириться с худшей участью, чем изнасилование. Я снова и снова подвергалась бы насилию, унизительному и развращающему, каждый день моей жизни. — Она немного помолчала, потом продолжала: — Знатная женщина не может выйти из дому, не закутавшись в покрывало с ног до головы. Все, на что ты смотришь, ты видишь сквозь слой ткани. Считается, что народ не должен видеть наших лиц. А ведь слуги видят нас во всех видах — они нас даже купают. Где тут логика? Таков просто способ указать каждому его место. Поверь, Блейз, это был настоящий ад. В конце концов, меня выдали бы замуж без моего согласия ради престижа или коммерческих выгод моей семьи. Я была просто товаром.
Флейм посмотрела мне в глаза. В полумраке она выглядела очаровательной: мягкий свет не позволял разглядеть боль в ее глазах и делал ее красоту более одухотворенной; однако для меня ее истинная прелесть заключалась в сочувствии, написанном на ее лице.
— Прости меня. Мои причитания по поводу жизни в роскоши тебе, которой постоянно приходится бороться за существование, должны казаться бестактными.
Я покачала головой:
— у каждого человека своя тюрьма. Мы просто должны найти способ из нее вырваться.
— Да. Мне дорогу показали дастелцы. А как насчет тебя, Блейз? Как тебе удалось выйти на свободу?
Я задумалась. Была ли старуха нищенка, живущая на кладбище в Ступице, тем человеком, кто научил меня полагаться только на себя? Направили ли меня на правильный путь менодиане с их бескорыстной самоотверженностью? Или Арнадо, показавший мне пример элегантности и чувства чести? А может быть, Датрик, поставивший передо мной цель? Нет, все же скорее дело было в гневе — постоянно сжигающей меня ярости из-за всех тех несправедливостей, на которые меня обрекла моя смешанная кровь.
Флейм, казалось, прочла мои мысли.
— Не говори мне, что тебе помог Датрик. Этот человек — дрянь. Хранители все…
— Ох, не начинай еще и ты! Я только и слышу об этом от Тора.
— Он прав. Если бы не хранители, поддерживающие беспомощную аристократию, потому что им легче управлять тиранами, наши острова были бы лучшим местом, чем они есть. Хранители хвалятся тем, что установили равенство и выборность правителей, но в других государствах, по их мнению, это угрожало бы стабильности, поэтому они оберегают власть местных деспотов.
По-моему, Руарт — анархист, раз научил тебя всему этому, — проворчала я. — Вы с Тором — два сапога пара. Вы хоть представляете себе, что будет на островах, если правители-тираны вдруг исчезнут? Ведь воцарится хаос!
Флейм весьма неэлегантно фыркнула, и мы обе поспешили переменить тему, опасаясь, что, в конце концов, поссоримся. Мы еще немного поболтали, но потом Флейм начала метаться, пытаясь найти более удобное положение. Я дала ей еще снадобья, и она уснула, держа меня за руку.
Проснувшись, я обнаружила, что уснула сидя, положив голову на постель Флейм. Она все еще крепко спала. Руарта нигде не было видно.
Разбудили меня шаги Тора, подошедшего к постели.
— Флейм прекрасно выглядит, — сказал он.
Я встала; мгновенное головокружение едва не заставило меня потерять равновесие. Теперь события ночи казались совершенно нереальными.
— Тор, — тихо, чтобы не разбудить Флейм, спросила я, — почему ни ты, ни я не выбежали из комнаты и не проткнули мечом негодяя? Нам ведь не нужно было опасаться магии.
— Знаешь, мне кажется, что именно этого он и хотел добиться. Наверное, он нас все-таки опасается — тебя, во всяком случае. Непонятно, многое ли ему известно обо мне… Может быть, он как раз и рассчитывал, что ты кинешься его искать.
Я обдумала слова Тора.
— Так ты думаешь, это была ловушка? Кто-нибудь вроде вооруженного до зубов Домино… да и не один… ожидал меня за дверью?
— Вполне возможно. Не сомневаюсь: у него есть телохранители, хотя, по-моему, его главное желание было подразнить нас.
— Но… мне и в голову не пришло его прикончить. — Я испытывала растерянность и непонятный стыд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48