Нажал дважды – скорость твоя возрастет еще вдесятеро. То есть каждая риска символизирует уже путь в десять, а то и в сто дней».
Андрей нажал на шарик. Тот послушно вошел в серебро портсигара и тут же выскочил обратно.
– «Теперь, – продолжал вслух читать Андрей, – осторожно веди шариком вперед. И снова нажми им в той точке, где хочешь остановиться. И ты окажешься именно на таком расстоянии во времени…» Ой! Ты что? – воскликнул Андрей.
Портсигар, выбитый из его руки Лидочкой, отлетел в сторону и упал на кровать.
– Неужели ты не понял! – криком шептала Лидочка. – Неужели ты не понял – что ты, читая, все делал?.. Если бы я не выбила его, ты бы уже улетел в будущее! Я ведь спасла тебя!
Андрей стряхнул с себя оцепенение.
– А знаешь, – растерянно улыбнулся он, – и в самом деле я чуть не нажал… – Он со страхом и почти отвращением смотрел на портсигар, лежавший на смятом одеяле. – Ничего себе, – продолжал он, задним числом все более пугаясь. – Я оказываюсь где-то там… А ты здесь.
– Не бойся, – сказала Лидочка решительно. – Я бы поплыла за тобой. У меня остался второй портсигар.
– За мной?
– Разумеется, – ответила Лидочка убежденно, – я же тебя люблю.
– А мама, папа?
– Не смей так говорить! – вдруг рассердилась Лидочка. – Ведь ничего не случилось.
– И ты поверила этому письму? Этого же быть не может!
– Твой отчим был сумасшедшим?
– Он был чудаковатый… нет, совершенно нормальный.
– А раз так, ты должен догадаться! У тебя же есть доказательства!
– Доказательства?
– Ну какой ты несообразительный! Ведь теперь понятно, почему Сергей Серафимович исчез в ту ночь, а ты увидел его сегодня. Понимаешь? Этого нельзя подстроить. Если ты представишь себе, что на него напали, его убивали, а он не мог ничего поделать – он дотянулся до портсигара и уплыл… уплыл на несколько суток вперед.
– Но почему он тогда умер?
Лидочка склонила голову набок, разглядывая Андрея, как маленького ребенка, который задает вопрос: «А где у паровоза лошадь?»
– Для него это было мгновение! Он был ранен пять дней назад. Он уже умирал пять дней назад… он убежал от них. Но для него это не пять дней, для него это несколько минут!
Андрей посмотрел в глаза Лидочки. Они отражали утренний воздух и голубизну неба. В них была глубокая, несокрушимая вера. Андрей еще пытался разобраться, сомневался, путался в мыслях, потому что отчим оказался прав, а человек не может воспринять того, что находится за пределами его опыта. Лидочка сразу приняла правила игры. И нашла всему простое и трезвое объяснение.
– Ты понимаешь, почему Глаша хотела, чтобы ты был в доме, если вернется отчим? Она знала, что он плывет в потоке времени…
– Для тебя это просто?
– Все сложное состоит из простых вещей. Читай дальше, там немного осталось. Только обязательно сегодня же в больнице спроси у Глаши подтверждения, хорошо?
– Пойдем вместе в больницу?
– Нет, пойдешь ты. Ты наследник.
– Наследник чего?
– Этого я еще не понимаю. Но знаю, что ты наследник.
Андрей продолжил чтение:
– «Помни – уйдя в будущее, ты никогда не вернешься назад. Люди, которых ты оставишь, состарятся в то мгновение, когда ты будешь нестись в потоке времени. Деревья вырастут, дома обветшают…
Теперь, когда ты знаешь главное, я скажу тебе: никогда не расставайся с портсигаром. Твоя жизнь принадлежит не только тебе, но и вечности. Отныне у тебя есть долг, смысла которого ты пока не знаешь. Помни – ни одна живая душа не должна знать о твоей тайне. Надеюсь, у тебя хватит ума это понять. Людей сжигали и за меньшие грехи…
Уже сейчас я могу сказать тебе с уверенностью, что наступают тяжелые времена, но масштабов бедствий и перемен не знаю даже я. Может быть, тебе будет грозить смертельная опасность. Портсигар – средство твоего спасения. Ты сможешь укрыться в будущем. И если будущее будет так же опасно – ты можешь и должен уйти дальше.
Помни, отныне ты иной, чем все люди на Земле. Но ты должен быть достоин своего дара. Так как за все на свете надо платить. И достойный платит честно.
Обнимаю тебя. И люблю – о чем ты, может, и не подозреваешь. Сергей».
– Дальше – на машинке, – сказал Андрей.
– Читай, читай, скоро восемь!
– «Дописываю эти несколько строк, ожидая твоего приезда. Мировая война, о которой я тебе говорил и которую предчувствовал, началась. Если мы встретимся, то поговорим подробно и я расскажу тебе о той роли, которая нам с тобой выпала. Когда ты вернешься памятью к странным, на твой взгляд, событиям, имевшим место у меня в кабинете прошлым летом, подумай и поверь мне, что они были частью того дела, которым я занимаюсь. Надеюсь, что в ближайшие дни мы с тобой увидимся и тогда смысл в этой приписке отпадет.
Если что-то случится со мной, тебе все объяснит Глаша. Верь ей, как мне. Она тяжело переживала то, что случилось. Будь к ней милосерден. Я не был милосерден и глубоко виноват.
Если будет нужда спастись – уходи не столь далеко. Дальние путешествия опасны тем, что мир вокруг коренным образом изменится и ты окажешься среди людей и обстоятельств, тебе непонятных и потому опасных. Если я с тобой не встречусь – тебя найдут.. Еще раз прощай. Сергей».
– Вот и все, – сказал Андрей.
– Хорошо, – сказала Лидочка. – Теперь беги.
– Но мы же ни о чем не поговорили!
– Не будь наивным – ты должен успеть пробраться в свой дом. Если что-нибудь откроется – пускай тебя разбудят там. Понял?
– Хорошо. – Андрей все еще медлил. Переход от невероятной экстраординарности письма к будничной необходимости бежать, таясь, по улицам Ялты был слишком резок.
Но Лидочка, отняв письмо и кинув на кровать, уже подталкивала его к двери.
– Я все уберу. И буду ждать. За меня не беспокойся.
Она отворила входную дверь, и тут Евдокия Матвеевна не выдержала и окликнула из спальни:
– Это еще что такое? Андрюша уходит?
Андрей успел увидеть, как ее встрепанная голова высунулась из спальни.


* * *

Чем более Андрей отдалялся от дома Иваницких, тем яснее он понимал, насколько права была Лидочка, гнавшая его обратно.
Восемь часов. Уже рассвело. Бегут в гимназию первоклашки – веселые, вот остановились возле воронки на набережной – как интересно! Издали видно, как они машут руками. Потом спешат к морю, всматриваются вдаль, ждут, а может, еще один крейсер придет, может, еще раз стрельнет?
Что с ними будет через год, через три года? Неужели страшные прорицания отчима сбудутся?
«Отчим… как не хочется думать о том, что он лежит в кабинете на ковре, будто брошенная, никому не нужная вещь. Надо идти в госпиталь и сказать обо всем Глаше. Для Глаши отчим – это вся жизнь. Что она будет делать теперь? Доживать в пустом доме? А может, мне, как честному человеку, надо жениться на Глаше? Лидочка поймет меня, и мы проживем втроем всю жизнь и будем несчастны… и что за чепуха лезет в голову!»
Андрей быстро шел по улице. Солнце взошло, тени еще были длинными, лиловыми; желтые и оранжевые листья, устилавшие мостовую и свисавшие с подпорных стенок, шум просыпающихся домов и дворов создавали ощущение сказочного города, где все люди должны быть добрыми и деловитыми, как гномы…
Последний поворот. В животе заныло и стало жарко. Надо будет влезть снова по откосу – но как поднимешься на подпорную стенку? Придется возвратиться мимо полицейского. Может, он еще спит? А то надо перелезть через забор – забор невысок, меньше сажени, но сложен из гладких, подогнанных друг к дружке плит.
Пока Андрей рассуждал, как проникнуть в дом, полицейский его увидел. Разминаясь, он как раз шел вдоль ограды навстречу Андрею и был удивлен не меньше, чем тот, нечаянной встрече.
– Это… – сказал он. – Вы чего? Я думал, вы спите.
– Не спалось, – сказал Андрей как можно естественней. – Встал и пошел погулять. Утро такое хорошее…
Урядник тоже опомнился.
– А как мимо меня прошел?
– Я через забор, – сказал Андрей, разводя руками. – Чего вас беспокоить. У вас служба, вы устали, задремали.
– Не дремал я, – твердо ответил урядник. – Муха пролетит – услышу.
– А я издали решил, что задремали, – настаивал Андрей. – Ну, думаю, чего беспокоить… Вон там перепрыгнул.
– Дело молодое, – согласился полицейский. – Гулял, говоришь?
– Я на набережную спустился, кофе попил, – сказал Андрей. – Готовить-то мне некогда. А вы, если хотите, поставьте себе самовар.
Тут он понял, что они стоят посреди улицы. И Андрей, обогнув полицейского, пошел наверх. Тот вздохнул и затопал сзади.
– Чаю можно, – сказал он. – Я еще яблочек сорву, если не возражаете. Ведь ясное дело – пропадут. Кто их собирать будет?
Они подошли к калитке. Дом был освещен утренним солнцем, входная дверь приоткрыта. Сейчас выйдет Глаша… воскликнет: «Андрю-ю-юша приехал!», а потом на пороге появится Сергей Серафимович с длинной трубкой в зубах…
– Слухай, – сказал полицейский. – А с курями что делать?
– С какими курями?
– А в сарае куры. Их кормить надоть. И яйца несут, понимаешь?
– Возьмите их себе, – сказал Андрей.
– Нет, – сказал полицейский, хотя предложение его заинтересовало. – Может, хозяйка вернется.
– Давайте так сделаем, – сказал Андрей, – вы яйца себе возьмите. А кур кормите.
– Добре. Я жинке кажу. Она пока за яичками приходить будет, заодно и корму курям задаст.
– Спасибо, – сказал Андрей, – большое спасибо.
Он пошел к дому. По дороге сорвал длинное яблоко. Оно было налито янтарным соком.
Ступить в дверь, за которой таилась неведомая полицейскому смерть, было трудно. Андрей понял, что не может даже откусить от яблока, настолько все в нем окаменело. Урядник стоял за спиной и тяжело дышал, словно переваривал какой-то трудный вопрос. Не дожидаясь вопроса, Андрей вошел в тишину, погрузился в запах бедствия.
Он прошел к себе в комнату. Кровать была смята, простыни не было, зато на пододеяльнике Андрей сразу увидел следы крови – видно, в темноте задел да не заметил. Он стащил с кровати пододеяльник, спрятал его в шкаф, затем аккуратно застелил кровать одеялом.
Возясь с кроватью, Андрей все время прислушивался к шорохам дома – он понимал, что надо подняться наверх и посмотреть на отчима, как он там, один… как будто тот спит и требует внимания.
Андрей за те минуты ни разу не вспомнил ни о портсигаре, ни о письме. То осталось у Лидочки – здесь были другие тревоги.
Сквозь усиливающийся шум утра Андрей вдруг услышал, как к дому кто-то подъехал. Может, смена полицейскому? Хорошо бы смена – Андрею надо подняться наверх, а потом бежать в больницу и рассказать Глаше о том, что с отчимом, раньше, чем успеют другие…
В коридоре простучали короткие уверенные шаги. Замерли у двери Андрея. Раздался стук, и тут же дверь растворилась. На пороге стоял следователь Вревский.
– Доброе утро, – сказал он, – как почивали?
– Спасибо, – сказал Андрей. – Хорошо.
– Вас ничего не беспокоило ночью?
– Что должно было меня беспокоить?
– Вы никуда не выходили ночью?
– Простите, это допрос? – спросил Андрей.
– Нет, я интересуюсь вашим времяпровождением, – сказал Вревский, скулы его играли и челюсти двигались, будто он дожевывал нечто крепкое. Маленькие глаза смотрели в упор.
– Я спал, – сказал Андрей, – потом утром ходил вниз, пил кофе. Вернулся…
– Если вы не возражаете, – сказал Вревский так, что ясно было – возражения Андрея он в расчет не возьмет, – я попросил бы вас сопровождать меня в одно место.
– В какое?
– Вы узнаете по прибытии.
– Простите, но я не обвиняемый.
– Я вас ни в чем не обвиняю. Но в интересах следствия вы должны немедленно следовать со мной.
И он отступил в коридор, пропуская Андрея.
Сначала Андрей подумал было, что Вревскому уже известно о смерти отчима и он играет с Андреем, как кошка с мышкой. Они вышли в коридор, Андрей ждал приказа подняться на второй этаж, но Вревский даже не посмотрел наверх.
У калитки стояла пролетка. На козлах сидел полицейский.
– Очень трудно без автомобиля, – вдруг сказал Вревский. – В Киеве у меня автомобиль.
Андрей сел рядом с Вревским. Главное – понять, куда они повернут. Если к Иваницким – значит, его выследили ночью. Если прямо – к полицейскому управлению или суду, – значит, поймали убийц…
Пролетка повернула налево.
Куда же? – не сразу сообразил Андрей.
– Что-то случилось с Глашей? – догадался он наконец. – Ей хуже?
– Почему вы так решили? – Вревский впился глазами в Андрея.
– Ответьте на вопрос! – возмутился Андрей.
– Сейчас приедем, посмотрим. – Вревский отвел взгляд.
Пролетка подъехала к Николаевской больнице. У правого крыла, приспособленного под госпиталь, стояла большая синяя фура, и санитары вытаскивали из нее носилки с перевязанными солдатами.
Пролетка въехала в открытые ворота больницы, и тут Андрей испытал великое облегчение: она не свернула к главному корпусу, где лежала Глаша, а поехала по дорожке, огибая правое крыло больницы, и замерла у одноэтажного флигеля с узкими окнами.
– Прошу, – сказал Вревский.
Что здесь может быть? Может, приемный покой? Вряд ли здесь держат арестантов.
В темном коротком коридоре невыносимо пахло карболкой и чем-то еще, неживым, удушающим. Стены коридора были покрашены в коричневую краску, и потому, когда открылась дверь и Андрей шагнул в зал, там показалось особенно светло оттого, что стены были выложены белым кафелем, а сверху светили сильные лампы без абажуров, хоть снаружи было солнечное утро.
В зале параллельно друг другу стояли три больших стола. Один был пуст и была видна его блестящая металлическая поверхность. На втором лежал труп молодого мужчины – его грязные ступни Андрей видел словно под увеличительным стеклом. У мужчины была взрезана грудная клетка, и два человека в белых, измазанных кровью халатах, которые что-то рассматривали внутри нее, подняли головы при звуке шагов.
На третьем столе лежала фигура, покрытая несвежей простыней. Вревский опередил замершего в дверях Андрея и резким театральным движением фокусника отдернул край простыни.
Андрею потребовалось несколько секунд, чтобы окончательно убедиться в том, что он смотрит на Глашу.
Бинты с ее лица были сняты, и Андрей увидел синюю вспухшую ссадину, что начиналась на круглом лбу, рассекала заплывший, невнятный, как нарыв, глаз и тянулась до уголка губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43