РЕНЕ. Я хочу спросить только одно. К чему была вся эта комедия?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ну, комедию ломать начала не я. Помнишь, шесть лет назад, ко
гда ты примчалась молить меня о помощи, ты ведь утаила от меня многое… Мер
зость и распутство! Когда Анна открыла мне глаза, я, естественно, перемени
ла свое решение. Написала прошение королю, и тот через посла в Сардинии по
требовал выдачи Альфонса. Видишь, всему было причиной то, что ты затеяла и
грать со мной в прятки… А что касается теперешней истории, то, поверь, я ус
троила все для твоего же блага. Целых шесть лет мы были с тобой врагами Ц
я прилагала все усилия, чтобы не выпустить Альфонса из тюрьмы, ты, наоборо
т, делала возможное и невозможное, чтобы вернуть ему свободу. Мать с дочер
ью враждовали между собой! А ведь я уже стара, силы оставляют меня, мне оди
ноко. Я тверда в своем решении держать беспутного зверя взаперти, но войн
а с родной дочерью разрывает мне сердце. Ведь я заботилась только о твоем
счастье.
РЕНЕ ( без выражения ). О моем счастье-Г-жа де Монтрей. Ты была вне
себя от радости, когда я наконец стала добиваться пересмотра приговора.
Прошлые обиды сразу забылись, мы с тобой снова зажили душа в душу, как в ст
арые добрые времена. Я потому и скрывала от тебя так долго вердикт Судебн
ой палаты, что знала Ц твоя радость будет преждевременной. И Анне велела
ничего не говорить. А когда утаивать истину стало уже невозможно, решила:
дай хоть доставлю тебе несколько радостных минут. Ты сияла от счастья, а м
атеринское сердце разрывалось от жалости и горя… Ну а клевете этой ведьм
ы графини де Сан-Фон ты не верь Ц она все перевернула с ног на голову.
РЕНЕ. Но это правда, что Альфонс снова в темном каземате?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. В общем…
РЕНЕ. И то, что засадили его туда вы?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Что значит «засадила»? Я же не король.
РЕНЕ. Какая чудовищная жестокость!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Если уж говорить начистоту, тут необходима была жестокос
ть, чтобы у тебя наконец раскрылись глаза. Пойми же, я вынуждена была прибе
гнуть к этой уловке. Я надеялась, что ты избавишься от наваждения и выкине
шь Альфонса из головы…
РЕНЕ. Это не в моих силах.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Но почему, почему? Сколько же можно хранить верность этом
у чудовищу? Ведь он-то никогда тебе верен не был. Это в тюрьме он льет кроко
диловы слезы, пишет жалостные письма, уверяет тебя в любви и клянется в ве
рности. Но стоит ему выйти на свободу, и все начнется сызнова. Ты же не слеп
ая!.. Откажись от него. Это единственный путь к твоему счастью.
РЕНЕ ( без выражения ). К моему счастью…
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Забудь его.
РЕНЕ. Это невозможно.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. О Боже, почему?!.. И как ты могла, ты, дочь судьи, устроить прес
тупнику побег из тюрьмы?
РЕНЕ. О-о, то было блаженное время! Никогда еще я не чувствовала, что моя душ
а настолько слита с душой томящегося в темнице Альфонса… Бессчетное кол
ичество раз подавала я прошения о помиловании Ц и все тщетно. Я сидела но
чи напролет в пустом замке и думала только об одном Ц как устроить побег.
И посоветоваться было не с кем, я Ц совсем одна! Это походило на шахматную
партию: я двигала фигуры слоновой кости, пробуя комбинации одну за друго
й. И наконец слоновая кость наполнилась пламенем, стала краснее коралла
Ц план был составлен! Разрабатывая детали, я чувствовала биение сердца
Альфонса Ц где-то совсем рядом. И я поняла. Когда Альфонс замышлял новое
бесчинство, стремясь в своих исследованиях порока как можно ближе подоб
раться к недостижимому, он испытывал нечто подобное. Нет, не нечто подобн
ое, а именно то же! Не было в мире человека более одинокого, чем он, когда в е
го голове Ц втайне от всех Ц составлялся план очередного преступления
. Это куда страшнее огня неразделенной любви Ц ведь надежды на взаимнос
ть нет, лишь стремление любыми средствами дорваться до неосуществимой м
ечты, воплотить ее на земле, в определенной точке времени и пространства.
И заранее известно наверняка Ц в последний момент добыча ускользнет из
рук… Я ощущала совершенно то же. Понимала Ц даже увенчайся затея успехо
м, меня ждет лишь опустошенность. Втайне строила я свои планы и знала, что
они бессмысленнее, чем самая безнадежная из неразделенных любо-вей… Нет
, на признательность Альфонса я не рассчитывала.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Конечно, на что может рассчитывать человек, таящийся от в
сех? Ничего удивительного. Каждый, кто разрывает сети праведности и зако
нности, остается один-одинешенек. Так всегда говорил твой отец. Несчастн
ый, ему и в голову не могло прийти, что такая участь ожидает его собственну
ю дочь.
РЕНЕ. Между мной и Альфонсом установилась невидимая связь, разорвать кот
орую было не под силу никому из смертных. Мы были связаны крепче, чем в мин
уты самых страстных объятий.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Неужели ты станешь меня убеждать, что причина твоего упря
мства Ц любовь? Это выше моего разумения! Какая любовь Ц ведь он-то тебя
не любит, ты губишь жизнь из-за пустой химеры! ( Язвительно. ) Рене
, уж будем говорить начистоту: ведь твой муж Ц он даже и не человек вовсе.

РЕНЕ. Но все равно он Ц мой муж.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ага, о любви разговора уже нет, теперь твое убежище Ц супр
ужеская добродетель.
РЕНЕ. И научили меня ей вы, матушка.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Довольно странная, беспутная она какая-то, эта твоя добро
детель. Отчего, интересно? Я давно заметила: любые, самые белоснежно-благо
родные слова, когда речь заходит об Альфонсе, становятся чернее угля. Чер
нее китайского лака!
РЕНЕ. И моя любовь?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Да. Она тоже беспутна.
Пауза.
РЕНЕ. Что бы ни произошло, я последую за ним всюду, сколько хватит сил. Если
вы хотели разлучить меня с мужем, не следовало запирать его в тюрьму Ц вы
совершили ошибку. Я буду писать ему, ходить на свидания. Для него я Ц един
ственное человеческое существо на всем белом свете. Я Ц его надежда, и мы
оба с ним знаем это.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Может быть. Может быть, я и сделала ошибку. Но, знаешь, незам
етно для нас обеих мы идем с тобой одной дорогой. И радости у нас с тобой од
ни и те же. Вот слушаю тебя и думаю: ты ведь тоже счастлива, что посадила Аль
фонса в клетку Ц клетку твоей любви. Теперь ты обрела душевное спокойст
вие. Он один, беспомощен, вся надежда только на тебя. Никаких мук ревности,
а? Пусть теперь он поревнует, а? Представляешь, не в силах избавиться от на
вязчивых, душераздирающих видений, он напишет тебе ревнивое письмо. А ты
будешь с наслаждением читать и перечитывать его, блаженно улыбаясь… Ну,
будь же честной. Признай, что, хоть на устах твоих горечь, в глубине души ты
мне благодарна. Мы обе с тобой хотели посадить его в клетку, и это роднит т
ебя и меня. Разве нет?
РЕНЕ. Нет! Ничего подобного!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Нет? Даже несмотря на то, что стоит ему выйти на свободу, и о
н сразу же превратит твою жизнь в ад?
РЕНЕ. Пусть! Я хочу, чтобы он был свободен.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Но для него свобода Ц кнут и бонбоньерка.
РЕНЕ. Это не важно. Матушка, умоляю, я буду валяться у вас в ногах Ц только п
омогите! Сделайте так, чтобы его освободили!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ничего не понимаю. Освободить? И расставаться с ним не жел
аешь? А сама знаешь, что ничего, кроме мук, он тебе не принесет. Тебе что, дос
тавляет наслаждение терпеть муки?
РЕНЕ. Большей муки, чем нынешняя, все равно не бывает.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Что ж, приходится тебе верить Ц ты знаешь, что такое мука.
Значит, единственная твоя радость Ц его освобождение? В этом твое счаст
ье?
РЕНЕ. Да! И радость, и счастье. Только об этом я и мечтаю.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ ( пронзительным голосом ). Какое же оно, твое счас
тье?
РЕНЕ. То есть как?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Какого оно сорта, какой природы?
РЕНЕ. Я не понимаю вас. Разве не должна добродетельная жена добиваться св
ободы для своего мужа? Разве можно вообразить себе большее счастье, чем…

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Хватит о добродетели! В твоих устах это святое слово стан
овится мерзостным. Я хочу услышать, что для тебя счастье!
РЕНЕ. Ладно, если вам так хочется… Каждую ночь муж наполняет мой дом свето
м Ц и это счастье. Лежать зимой в холодной спальне замка одной, мерзнуть и
представлять себе жарко натопленную комнату и в ней Альфонса, в этот сам
ый миг подносящего пылающий сук к голой спине связанной женщины. Вот оно
Ц мое счастье! Страшные, кровавые слухи, стелющиеся как полы пурпурной к
оролевской мантии… Идешь по улице городка и смотришь в землю Ц ты, супру
га господина здешних мест! Вот какое это счастье. И еще Ц счастье бедност
и, счастье позора… Такое, матушка, счастье обрету я, добившись свободы для
Альфонса.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ты лжешь. Все лжешь! Прежде чем обвинять мать, задумалась б
ы над тем, какая ты дочь! Ведь ты снова скрытничаешь, снова меня обманываеш
ь! А мне известно все. Именно поэтому я и поклялась вырвать свою дочь из ла
п страшного чудовища, чего бы мне это ни стоило!
РЕНЕ. О чем вы?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Боже, какой стыд! Даже Анне я не смогла об этом рассказать…
Твоя хваленая добродетель Ц гнилой, изъеденный червями плод!
РЕНЕ. На что вы намекаете?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Я скажу. Скажу… Верный человек, которого я послала в Лакос
т, подглядел в окно и все мне рассказал. Это было как раз на Рождество.
РЕНЕ. На Рождество?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Где уж тебе вспомнить Ц у тебя, поди, таких ночей много был
о…
РЕНЕ. Рождество… После удачного побега Альфонс запутал следы и тайно при
ехал ко мне в Лакост. Это последнее Рождество, проведенное нами вместе. Бы
ла студеная зима, дул злой северный ветер. Чтобы купить дров, я заложила фа
мильное серебро… Тут уж не до праздников.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Рождество у вас и в самом деле было странное. На дрова у вас
, несчастных, не хватало Ц ай-яй-яй. Решили человечиной топить… Бедные, ни
щие супруги, специально ездившие в Лион, чтобы нанять пять служанок, девч
онок лет по пятнадцать, и еще юнца-секретаря… Видишь, даже это я знаю. А вед
ь я, дура, посылала тебе денег на расходы! Так вот, мой слуга спрятался у окн
а и, насквозь продуваемый ветром, стал подглядывать, каким поразительным
образом справляете вы Рождество. На дрова ты и в самом деле не поскупилас
ь Ц огонь в камине пылал так, что все деревья в саду стояли залитые багров
ым светом.
РЕНЕ. Матушка!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Нет уж, ты выслушай… Альфонс, облаченный в черную мантию, н
о при этом обнажив свою белую грудь, хлестал кнутом пятерых девочек-служ
анок и подростка. Те были в чем мать родила и метались по зале, тщетно моля
о пощаде. Длинный кнут мелькал в воздухе, словно целая стая ласточек над к
рышей старого замка. А ты…
РЕНЕ ( закрывает руками лицо ). Нет!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А ты, совершенно голая, была за руки подвешена к люстре. От
боли ты почти потеряла сознание, по твоему телу, словно по стволу дерева п
од дождем, стекали струйки. Струйки крови, вспыхивавшие рубинами в отсве
тах каминного пламени. Угрожая мальчику кнутом, его сиятельство застави
л несчастного облизывать испачканное тело ее сиятельства. Бедняжка был
слишком мал ростом, и ему пришлось залезть на стул… Он вылизал тебя всю… (
Высовывает кончик языка. ) И не только там, где была кровь… (
Пауза. ) Рене! ( Делает шаг к дочери. Та отшатывается. ) Рене!
Еще один шаг. Рене пятится.
Госпожа де Монтрей хватает ее за край платья.
Рене с силой вырывается.
Госпожа де Монтрей опускает руки.
Ну, довольно. Теперь я вижу, что все это было правдой, твое мертвенно-бледн
ое лицо Ц лучшее тому доказательство.
РЕНЕ. Но, матушка…
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Какие еще тут могут быть «но»?
РЕНЕ. Это случилось только один раз и против моей воли. Клянусь вам! Поступ
ить так велела мне добродетель. Вам не дано это понять.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Опять добродетель! А если он велит тебе ползать на брюхе п
о-собачьи, ты тоже подчинишься? Или превратиться в червя, а?! Где твоя женск
ая гордость? ( Задыхается от рыданий. ) Разве так воспитывала я с
вою дочь?! Дьявол-муж отравил твою душу!
РЕНЕ. Когда обретаешься на самом дне позора, в сердце не остается места ни
для сострадания, ни для нежности… Эти чувства живут в верхнем слое души, и
, когда душа переворачивается вверх дном, грязь и мусор поднимаются наве
рх и замутняют, загрязняют прозрачный и чистый слой… Вы правы, матушка. Вс
е, что вы говорили, Ц верно. Но только жалости к вам у меня нет. Ведь вы ровн
ым счетом ничего не знаете, а стало быть, вреда вам никакого нет и не будет.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Кто, я не знаю? Да мне известно все!
РЕНЕ. Нет, ничего вам не известно. Что можете вы знать о пути, которым идет ж
енщина, решившая быть добродетельной до конца и отринувшая ради этой цел
и все общественные запреты и саму честь?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Так говорят все женщины, ставшие жертвой мерзавцев.
РЕНЕ. Альфонс Ц не мерзавец. Он Ц моя лестница к недостижимому, лестница
, ведущая меня к Богу. И пускай эта лестница затоптана грязными ногами, даж
е забрызгана кровью!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Опять эти твои витиеватые сравнения. Анна и та над ними см
еется.
РЕНЕ. Об Альфонсе иначе говорить нельзя. Он Ц голубь, а не лев. Он Ц малень
кий белый цветок в златокудрой пыльце. И при этом не ядовитой, о нет! Когда
этот голубь, этот цветок прибегает к кнуту, начинаешь себя, себя, а не его о
щущать кровожадным зверем… Тогда, на Рождество, я приняла одно важное ре
шение. Мне мало понимать Альфонса, мало быть его защитницей и опорой. Да, я
вытащила его из тюрьмы и воображаю себя истинно добродетельной женой, но
гордыня застит мне глаза Ц того, что я сделала, мало… Матушка, вот вы упре
каете меня за то, что я все твержу: добродетель, добродетель. Но это Ц добр
одетель иного рода, стряхнувшая ярмо привычного и общепринятого. После т
ой страшной ночи с моей добродетели начисто слетела присущая ей прежде с
песь.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Это оттого, что ты стала соучастницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10