«Люпита ошибается, — подумала она, — я похудела потому, что за Адамом надо все время поспевать. Все похудеют, если побегают за Адамом».
Она поцеловала спящего сына. Его личико обрамляли светлые кудрявые волосы. Он пошевелился и сделал несколько сосательных движений губами. Глубокая ямочка на мгновение появилась у него на щеке. Как у Сета, подумалось ей. Совершенно как у Сета. Она постаралась выкинуть эту мысль из головы и вышла из дома навстречу гостям.
Многие из тех, кто был на вечеринке, был ей даже не знаком, и она обрадовалась, когда все кончилось. Сняв шелковое платье, она надела ситцевую ночную рубашку, взглянула на постель и расплакалась.
— Что со мной? — спросила она. — У меня ведь все есть. Но мне надо больше.
От звука ее голоса проснулся Адам, и она обрадовалась, что придется его успокаивать. Сама она заснула очень нескоро.
В тот год снег выпал рано, и зима тянулась бесконечно. Адам рос буквально по часам, и Морган с Люпитой постоянно его обшивали. Джейк и Пол вырезали для него деревянных лошадок и коров, и постепенно у него образовалось целое игрушечное ранчо с домом, хлевом, заборами, фургонами и людьми. Люпита сделала для дома крошечную мебель и наполнила кладовку провиантом. Она даже сделала маленькую фигурку, изображавшую самого Адама. И каждый новый подарок он встречал взрывами смеха и награждал дарителя довольно липким поцелуем.
А Морган все чаще вспоминала Сета и буквально места себе не находила. Ей хотелось на некоторое время куда-нибудь уехать. Она боялась возвращения Сета.
В феврале Адаму исполнился год. Люпита и Морган испекли огромный пирог. Приехали Фрэнк и Луиза со своими шестью детьми, чтобы отпраздновать годовщину.
Несколько минут Адам стеснялся чужих ребятишек, но быстро освоился. Фрэнк подбросил его в воздух:
— А ты собираешься вырасти таким же большим, как твой папаша, а?
Джейк усмехнулся:
— Он с каждым днем становится все больше на него похожим. Но, кажется, не такой упрямый, как папаша, по крайней мере сейчас.
Люпита увидела, что Морган побледнела при упоминании о Сете. Люпита знала, что ее мучат воспоминания, и живо сочувствовала той боли, которую испытывала маленькая хозяйка.
Вскоре после дня рождения Адама Морган написала поверенному отца в Албукерк. Она коротко известила его, что выполнила условия завещания и хотела бы узнать, когда можно вступить в права наследования. Она надеялась, что теперь сможет уехать вместе с Адамом, может быть, даже в Европу.
Она нетерпеливо ожидала несколько недель ответа, но его все не было. Наверное, надо опять написать, думала она, но Люпита посоветовала подождать еще немного. Почта до Нью-Мехико шла долго.
Теперь, отправляясь на верховые прогулки, Морган брала с собой Адама. Часто они прихватывали и корзину с едой и устраивали себе пикник.
И не подозревали, что каждый день чьи-то глаза внимательно следят за ними.
На заходе солнца Джейк, Пол и Адам гуляли вокруг дома, не подозревая о присутствии затаившегося наблюдателя.
Однажды оса ужалила лошадь, подле которой играл Адам, и она взбрыкнула. И только Адам успел разглядеть пару сильных смуглых рук, которые выхватили его из-под железных подков.
Прошло уже два месяца с тех пор, как Морган написала письмо. Она сидела под деревом на некотором расстоянии от дома. Она не раз приводила сюда Адама играть и резвиться. Здесь протекала речушка, откуда брали воду для нужд ранчо, и здесь росла зеленая трава, и было прохладно. Вдруг их лошадь, которая паслась невдалеке, заржала. Но Морган задумалась. Она решила, что пошлет поверенному еще одно письмо. Почему он ничего не отвечает?
— Есть! — И Адам улыбнулся, глядя на мать, которая снимала его с седла.
— Нет, сейчас есть не будем. Это мама говорит, понимаешь, Адам?
— Ма-ма-ма.
— Да, правильно. Смотри, Адам, вон бабочка полетела.
Она показала ему на бабочку, но Адам продолжал смотреть на мать. Он пытался что-то сказать, но у него ничего не выходило. А потом он взглянул на что-то поверх ее головы и засмеялся этому чему-то.
Морган тоже засмеялась. Его улыбка с ямочками на щеках была очень заразительна. Все еще улыбаясь, она обернулась посмотреть, что он там видит. И зажала рот рукой, чтобы не закричать. Она быстро встала и заслонила собой Адама. А он силился смотреть туда же из-за ее юбок.
На черно-белом пони величественно восседал индеец. Он был гонок и строен. Волосы, прямые и черные, закрывали уши и очень блестели на утреннем солнечном свете. Индеец был обнажен до пояса. На шее висел кожаный шнурок, а на нем — небольшой мешочек, расшитый черными и красными бусинками.
На ногах были мокасины с бахромой по бокам. Он как две капли воды походил на тех апачей, которые везли ее в Сан-Франциско.
Она спросила дрогнувшим голосом:
— Что тебе надо?
Индеец быстро спешился. Пристально разглядывая Морган и Адама, он шагнул вперед. Морган обернулась и, схватив на руки Адама, прижала его к груди. Он стал отбрыкиваться. Ему хотелось ходить, он вовсе не желал, чтобы его носили на руках. Морган прижала его к себе еще крепче.
— Уходи. Оставь нас.
Адам, насупившись, смотрел на мать, как будто хотел спросить: в чем дело?
— Я очень сожалею, что напугал вас. Позвольте представиться. Меня зовут Гордон Мэтьюз.
Морган вытаращила глаза. Голос у индейца был низкий и довольно мелодичный. Речь изысканная. Он тщательно произносил слова, особо подчеркивая окончания, что, как знала Морган, было несвойственно, например, жителям Кентукки.
Он внимательно за ней наблюдал, словно чего-то ожидал. Когда она еще крепче притиснула к себе Адама, Гордон пожал плечами и сел на берегу речушки.
— Да, — сказал он, — вы очень похожи на свои портреты. — При этом он улыбнулся, и она увидела ровные белые зубы. — Да, не надо мне было этого делать. Дядя Чарли всегда говорил, зачем я разыгрываю из себя индейца. Это можно рассматривать как хвастовство, правда?
— Хваст… — И Морган ослабила объятия, потому что Адам серьезно занялся отделкой ее костюма для верховой езды. И сконфузилась.
— Да, мне очень нравится эта роль, но я позволяю себе это очень редко. На ранчо люди не желают вспоминать, что я наполовину индеец. Поэтому я устраиваю маскарад изредка. Правда, очень много беспокойства доставляют волосы. Понимаете, у них есть склонность виться, поэтому приходиться их приглаживать с помощью лярда. Уверен, что мои предки отказались бы от меня за то, что я не употребляю жир буффало, но ведь мы — люди современные, не так ли?
Он помолчал.
— Морган, пожалуйста, сядьте рядом со мной. А то я вывихну себе шею, глядя на вас снизу вверх.
Морган отступила на шаг:
— Кто вы? И откуда знаете, как меня зовут?
Гордон вздохнул и встал.
— Нет, чтобы разыгрывать из себя индейца, надо быть в лучшей форме. — И он потер шею. А имя Гордона Мэтьюза ничего вам не говорит?
— Нет.
— Ваш отец никогда не упоминал обо мне в письмах?
— Мой отец? В письмах?
— Морган, ну пожалуйста. Ну не бойтесь вы меня. Я не причиню вам ни малейшего вреда. Позвольте мне взять Адама на руки, и мы спокойно погорим.
Морган вся изогнулась, только бы Адам был от него подальше.
— Вы не считаете этого нужным? Но смотрите, он испортит вам весь ваш костюм. Адам, смотри! — И он показал ему расшитый мешочек, и Адам потянулся к нему. Тогда Гордон, в свою очередь, протянул руки, и Адам шмыгнул к нему. Гордон подхватил решительного мальчишку.
— Еще год, и он вас перерастет, Морган. Ну давайте же сядем!
Гордон сел опять, снял с шеи мешочек и отдал его Адаму, который радостно заковылял прочь с долгожданным призом.
— Очень красивый молодой человек. Наверняка будет похож на своего отца. Сет — большой мужчина, не правда ли?
И Гордон обернулся, чтобы взглянуть на Морган.
— Знаете, а вы, когда хмуритесь, тоже очень похожи на отца. Ну хорошо, раз вы ничего не знаете, я вам расскажу. Дядя Чарли всегда говорил, что я часами хожу вокруг да около, прежде чем доберусь до сути дела. А мой отец все время повторял, что мое образование не в ладу с моим умом. И наверное, был прав. — Он грустно рассмеялся. — Я серьезно говорю, Морган. Пока вы не сядете, я не смогу вам объяснить, в чем дело. У меня действительно шея заболела.
Морган лихорадочно размышляла. Это все просто чушь какая-то. Выглядит, как индеец, один из тех грязных индейцев, что сопровождали Жака. Но говорит он, как образованный белый американец. И она села на берегу в нескольких шагах от него.
— Я — управляющий в «Трех коронах».
— «Трех коронах»?
— Значит, вы действительно ничего не знаете? Наши отцы были совладельцами ранчо к югу от Албукерка. Ранчо называлось «Три короны». Три года назад мой отец погиб, несчастный случай.
Морган увидела, что по лицу его скользнула печаль. К ним подошел Адам и схватился за серебряный браслет, украшавший предплечье Гордона. Гордон улыбнулся, снял браслет и подал его мальчику. Тот сразу же засунул его в рот попробовать, каков он на вкус, и опять заковылял прочь, в каждой руке держа украшения Гордона.
— Он очень энергичный мальчик. Уверен, что вы с ним не знаете ни минуты покоя.
— Продолжайте ваш рассказ, мистер Мэтьюз.
— Гордон. И не понимаю, как это вы ничего не знаете о своем отце, когда он знал о вас абсолютно все. У него есть ваши дагеротипы, ваши рисованные портреты, где вы изображены в различных уголках дома. Вы там представлены во всех возрастах. Много снимков, где вы на лошади, и есть такие, где вы смотрите на экипажи.
— Но никто меня никогда не рисовал. Откуда им быть? Я больше никогда не видела отца, после того как мы уехали из Нью-Мехико. И мать никогда не отвечала на мои расспросы об отце.
— Гм-м-м. Это настоящая загадка! Ведь вы, наверное, вряд лично помните о Нью-Мехико. В конце концов, вы были примерно в том же возрасте, как Адам, когда уехали.
— Нет, я помню, как мы ехали в фургоне и что очень хотелось пить.
— Наверное, на пути в Кентукки. Ваша мать была очень упрямой женщиной. Раз она решила уехать, значит, она должна была это сделать. Она даже отказалась подождать проводника, которого нанял вам отец.
Конечно, ранчо в те дни практически не существовало. Просто небольшой домишко, сложенный из необожженного кирпича. И ваша матушка должна была варить для двоих мужчин и мальчика и обстирывать их. Она ожидала вас и была такая неловкая. Она ненавидела грязь и сушь. Мы с па слышали, как она каждую ночь целыми часами жаловалась вашему отцу, что у нее загрубела кожа и как она устала, и как все ей здесь ненавистно.
Гордон потянулся и взял руку Морган:
— Гладкая, но у вас, как я знаю, много работы здесь на ранчо.
Она отняла руку:
— Откуда вам это знать?
— А я за вами слежу.
И Гордон рассмеялся — такое удивленное у нее стало лицо.
— Я уже сказал, что разыгрывать из себя индейца теперь мне приходится редко. Так что, когда появляется такая возможность, я ею пользуюсь. И мне эта роль идет, как, по-вашему?
Он показал на мокасины, в которые были обуты его стройные, мускулистые ноги.
Адам опять приковылял к Гордону и матери. Ему было трудно одновременно держать в руках оба свои сокровища, так что Гордон повесил ему на шею кожаный мешочек, а к нему прикрепил браслет. Адам тут же схватил цветок, но сорвал только венчик. Он уронил его матери на колени и тяжело шлепнулся на задок, однако быстро встал и убежал, спотыкаясь чуть не на каждом шагу.
— Вы так были похожи на Адама в его возрасте, но, конечно, были поменьше и у вас были такие смешные, даже тогда разноперые, светлые волосы, и они вились вокруг лица. Вы все время улыбались, и, как для Адама, для вас не было чужих и незнакомых. Мне кажется, я удочерил вас сразу же, как увидел, вам тогда было примерно минут двадцать. А в тот день, когда я пришел домой, а вас уже увезли, я так плакал, что едва не заболел. И почти неделю ничего не мог есть.
— Гордон… я… все это новость для меня. Мои впечатления о жизни в Нью-Мехико были совсем другие. Моя мать если и говорила о здешней жизни, то лишь затем, чтобы рассказать о трудностях и лишениях, которые ей приходилось терпеть.
— Я и о вашей матери много знаю. Нет, не надо, — и он удержал Морган за руку. — Адаму надо упасть сотни раз, прежде чем он научится ходить. Не мешайте ему… А мы всегда считали, что эти письма были от вас. Те, что приходили после смерти дяди Чарли, были от какого-то человека, посредника. Наверное, и остальные тоже.
— Какие письма?
— Через год после вашего отъезда стали приходить письма, очень регулярно, раз в месяц. Я их сам не читал, но дядя Чарли рассказывал их содержание очень подробно. Да, это забавно. Вы о нас ничего не знали, а мы так знали очень много о вашей жизни. Я вырос, слыша о маленькой Морган, каждый день. Помните, вы как-то упали с лошади, когда вам было восемь лет, и поранили ногу? И когда доктор зашивал рану, вы так громко кричали, что грум с трудом удерживал лошадей в стойлах.
— Да, помню, — тихо сказала Морган. В голове у нее все никак не укладывалось, что этот незнакомый человек так много о ней знает.
— Па, дядя Чарли и я всегда с нетерпением ожидали этих писем, и рисунков, и снимков. Мой любимый тот, где вы впервые берете барьер. Вам еще семи нет, и шляпа набок съехала и совсем почти закрыла вам лицо.
— Нет, это просто невероятно. Мать никогда не говорила со мной об отце, во всяком случае ничего хорошего. И я росла, почти не вспоминая о нем. Трагерн-Хауз и мать составляли для меня весь мир. А потом это завещание. Я просто возненавидела отца, прочитав его!
— Да, — и Гордон, отвел в сторону смущенный взгляд, — я пытался отговорить дядю Чарли, но он ответил: «Эта проклятая женщина внушила ей ненависть ко всем мужчинам. Если я чего-то не предприму, она просто сгниет в том большом доме и станет такой же сухой и жестокосердной, как ее мать». Тогда я предложил оставить условие насчет возвращения сюда, но не заставлять вас выходить замуж. Но он сказал, что как только узнают об этом условии завещания, так вас станут осаждать толпы молодых людей. Вот чего он хотел для своей хорошенькой юной дочери. Он знал, что ваша мать вселила в вас страх перед людьми, особенно перед мужчинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49